В медицинской палатке нечем дышать. Духота обволакивает, душит.
Тяжело дышащая Мария распахнула глаза, вспоминая кошмар, что ей только что приснился.
В огромной палатке полумрак. Горит только один фонарь, прикрепленный к брезенту потолка. Под ним, на раскладном стульчике, Екатерина Никифоровна читает. Опять читает. Она вообще когда-нибудь спит? Маша не помнила, чтобы видела военврача спящей. Сейчас, в столь редкие минуты затишья, ей бы отдохнуть, но врач опять перелистывает медицинскую энциклопедию.
Маша провела по лбу, поняла, что вспотела. Появилась непреодолимая тяга выйти из палатки. Такого не было уже очень давно, и Маша рванула, мечтая увидеть расплывчатую фигуру брата, поговорить с ним, как было в начале войны. Тогда ее считали сумасшедшей, а Маше было наплевать. Цеплялась она за свою иллюзию, бежала по ночам на улицу, разговаривала с погибшим братом.
Брат перестал появляться с тех самых пор, как влюбилась в Николая. Коли тоже нет. Даже его ребенка Мария не смогла сберечь. Винила себя за это.
Стараясь не потревожить двух спящих медсестер, Мария вышла из палатки. Екатерина Никифоровна проводила ее взглядом поверх очков. Мается девка с тех пор, как дитя потеряла, мается!
Маша вышла с надеждой. Медицинская палатка стояла рядом с лесом, и вглядывалась девушка в стволы деревьев, призывала мысленно брата. Но Сережи нет... давно нет... пустота...
В сотне метров от Маши солдаты спят в землянках, в окопах, все, кроме часовых, за укреплением. Тех, кто ответственен, кто наблюдает и не пропустит подход врага. Солдаты спят «без задних ног», измученные, измотанные кровопролитными боями. Немец силен, а наши бойцы начали забывать, что такое наступление. Им бы хоть на этом рубеже удержаться, не дать фашисту продвинуться.
Мария постояла возле палатки и решила вернуться, чтобы попытаться поспать. Спать необходимо, хоть часик, хоть два, пока не пошел фашист в очередное наступление. Девушка уже повернулась к брезентовому входу, когда уловила приглушенный стон возле деревьев. Пошла на него без страха. Мария давно забыла, что значит бояться, ей это чувство стало неведомо. Возле высокой ели, раскинувшей свои колючие ветки на краю леса, солдатик. В тусклом лунном свете его лицо кажется совсем молодым. Мальчишка еще! Увидел подходившую в темноте медсестру и притих. Маша подошла, присела рядом, на землю. Протяжно вздохнула.
— Показывай.
— Что показывай?
— Куда ранило показывай. Не зря же ты здесь ночью стонешь.
— Ну смотри, — солдатик задрал гимнастерку, вытащил из кармана спичечный коробок. Чиркнул спичкой, освещая живот. Спичка погорела пару секунд, и тут же потухла, от дуновения ночного ветерка. Маша ахнула.
— Да тебе же в госпиталь надо. Днем уходила санитарная подвода, ты почему с ней не поехал?
— Вот еще, — насупился молодой солдат. — Всего-то осколком зацепило. Может это... обработаешь чем... завяжешь.
— Чем я тебе тут обработаю? Вставай, пошли, — Маша поднялась на ноги, потянула солдата. — Вставай, говорю. Екатерина Никифоровна посмотрит. Не бойся, она не спит.
— Знаю я вашу Екатерину Никифоровну. Это которая вечно смолит, как паровоз.
— Смолит, не смолит, а врач она хороший! — рассердилась Маша.
Солдат не хотел идти в санитарную палатку, упирался. Маша притащила его туда за руку. Военврач — женщина проницательная, окинула взглядом заштопанную кое-как гимнастерку на животе солдата, сразу все поняла. Увидев ранение, начала отчитывать.
— Это что за безобразие, молодой человек? Вы почему не поехали в госпиталь? Тут явное нагноение, ранение глубокое. Завтра же...
— Нет, я в госпиталь не поеду! — так твердо заявил солдат, что и военврачу, и Маше, и проснувшимся от шума медсестрам стало ясно — этот не поедет.
— Вы давайте, доктор, обработайте, заштопайте, но я своих ребят не оставлю. Не то сейчас время, чтобы по госпиталям отлеживаться.
— Ишь, упертый какой! — кивнула военврач. — Сделаю, что смогу. Но в полевых условиях возможности ограничены. Как ты воевать-то собрался с такой раной?
— Как до этого воевал, так и сейчас буду. Зашейте, доктор. Если таблеточку еще обезболивающую дадите, благодарен буду.
Екатерина Никифоровна занялась ранением, а Маша «во все глаза» смотрела на молодого солдата. Обыкновенный русский парнишка — волосы цвета соломы, веснушки на носу. Высокий, но худощавый. Совсем не производит впечатление крепкого, стойкого. А как крепок духом!
Маше есть чем сравнивать, она знает.
Солдатик поймал взгляд Марии и улыбнулся. Девушка смутилась, а военврач хмыкнула.
— Я его шью, а он улыбнется. Что, солдат, совсем не больно?
— Да разве ж это боль? — почти весело воскликнул парень.
Когда Екатерина Никифоровна закончила, он сказал Маше:
— Не проводишь до землянки, сестричка? А то упаду еще где.
Маша хотела отказаться, но Екатерина Никифоровна поддержала:
— Да, Мария, проводи солдата. А завтра ко мне, и вообще, я бы настаивала на госпитале....
Парень уже не слушал, он смело взял Машу за руку, повел на улицу.
— Меня Ваня зовут. А тебя? — зашептал он в темноте ночи.
Маше стало весело.
— Я почему-то так и подумала, что ты Иван. Похож очень. А я Маша.
— Иван-да-Марья. Гляди, как совпало. А парень у тебя есть?
— Ты что, женихаться, что ли, надумал? Тебе лет-то сколько?
— Ну уж, не меньше чем некоторым. Я просто выгляжу так молодо. Двадцать четыре мне на днях стукнет.
— Да, и правда, чуть постарше меня. Ты чего в госпиталь не хочешь, Вань?
— Ну, какой госпиталь? Фрицы вот-вот вновь в атаку пойдут, каждый ствол на счету. Ты мне так и не ответила, жених у тебя есть?
— Был, — тихо прошептала Мария.
— Погиб, — догадался солдат.
— Погиб, — подтвердила девушка и развернулась, решив не провожать дальше Ваню. Сам дойдет, вон какой бодрый!
На самом деле у Маши резко испортилось настроение. Она вспомнила Колю. Давно это было, на войне каждый день за год. И столь мимолётен был их роман, что сейчас Маша с трудом могла представить Колино лицо. Помнила только свои чувства, свою безумную любовь, готовность жизнь отдать за любимого человека. И ведь уже тогда понимала, что что-то неправильно в их отношениях, не может быть всё так гладко, так ярко. В глубине души всегда знала, что не сбудется. Не пара они, совсем не пара!
И всё равно любила!
А сейчас Ваня спросил про жениха, и нечего рассказать, нечем гордиться. Что расскажешь, как, испугавшись боя, испугавшись гибели, Коля сам себя покалечил? И такого она смогла полюбить, каждый день видя настоящих солдат, настоящих мужчин?
Вот Ваня, брат Сережа, они настоящие, а Коля был трусом. Он много и красиво говорил о том, что понимает свою ошибку, что искупит ее на поле боя. Красивые слова, которые уже в госпитале расходились с делом.
Ранение Николая никак не хотело заживать, швы расходились, а о романе медсестры с Николаем Звягинцевым знал весь госпиталь. И как-то отозвал ее в сторонку доктор, для разговора.
— Мария, я хотел бы спросить про Звягинцева. Я грешил на некачественный шовный материал, но у других раненых все нормально. Вы его хорошо знаете, вам не кажется, что он просто не хочет возвращаться на линию фронта?
Доктор не любил ходить «вокруг да около», не любил таких, как Коля. Поэтому спросил прямо.
Маша с пылом кинулась защищать любимого.
— Да вы что такое говорите? Коля никогда так не поступит. Наоборот, он переживает, что долго задержался в госпитале. Доктор, вы ошибаетесь!
А ошибался ли доктор? Даже тогда Мария не была уверена. А сейчас, по прошествии времени и в состоянии здраво посмотреть на ситуацию, она понимала — скорее всего, так и было. Коля трус.
Но ведь их чувства были настоящими?
— Не всем же быть героями. Не всем, — чуть слышно повторила Маша фразу, что сказала когда-то призрачной тени брата.
Она вернулась в палатку и попыталась поспать. Меньше чем через час была разбужена разрывом артиллерийских снарядов. Небо только-только начало розоветь, как фашисты пошли в атаку. По всей видимости, к ним пришло подкрепление, потому что окоп накрыло шквалом огня, артиллерия палила без остановки.
Взрывной волной снесло санитарную палатку. На глазах Маши погибла одна из медсестер, другая была ранена и Екатерина Никифоровна, с неизменной папиросой в зубах, спасала девушку.
Маша повидала много боёв, и даже ей, далёкой от военного дела, стало ясно — сейчас они не устоят. Их сомнут, раздавят превосходящие по численности силы противника. Недалеко уже грохочут немецкие танки, их башенные орудия показались в дымке боя.
— Отступаем! Получен приказ! Отступаем! — пронесся крик по окопам, и солдаты побежали к полуторкам, замаскированным на краю леса.
Кто-то тащил из окопа орудие, а кто-то остался лежать в нём навсегда.
Маша всё высматривала знакомую голову с волосами цвета соломы. Вани не было видно среди отступавших.
— Мария в подводу, — быстро крикнула Екатерина Никифоровна, подставив плечо раненной медсестре.
— Сейчас, я сейчас, — рассеяно сказала Маша и понеслась к окопу.
Приблизиться к нему было невозможно. Девушка упала, поползла. Ваня должен быть где-то тут. Ночью он ушёл в землянку рядом с этим местом. Значит и воюет рядом.
Вот же он, стоит за пулемётом, строчит без остановки, как когда-то Серёжа.
Маша сползла в окоп, чувствуя, как зажгло предплечье. Пуля прошла вскользь. Иван сверкнул на неё белками глаз и заорал.
— Ты чего здесь? Уходи, уползай, я прикрою. Быстрее!
Девушка уже знала, чем это кончится. Она уже хоронила тело брата изрешечённое фашистскими пулями. А Иван такой же. Он не уйдёт до последнего патрона. Останется в этом окопе, и сам уже знает это.
— Не уйду, — прокричала девушка, — только с тобой. Я медсестра, если тебя ранят, я должна оказать помощь.
— Уходи, дура! — жутко завращал глазами Иван. — Уходи немедленно!
— Сказала же, только с тобой.
Пулеметная лента закончилась. Иван опустил руку в пустой ящик. Потом схватил винтовку. А в нескольких метрах от них уже показался немецкий танк, уже разворачивал башенные орудия на окоп. Сейчас пальнет и сравняет их с землей. Что такое винтовка против танка?
— Хорошо. Хорошо, уходим, уходим, — Иван вытолкнул медсестру из окопа, приподнявшись на пару секунд и прикрыв ее своей спиной.
Они ползли к деревьям, слыша свист пуль, прикрывая голову от комьев земли, когда рядом разрывались гранаты.
А возле леса стояла подвода. Военврач Екатерина Никифоровна сидела на месте возницы, держа в руках поводья и напряженно глядя назад. Она не торопилась уезжать, она ждала свою медсестру.