— Звягинцев, пляши. Тебе письмо. Это кто ж так часто написывает?
Молодой радист Володя помахал перед носом Коли треугольником письма. Николай Звягинцев оторвался от пишущей машинки, с досадой глянул на радиста.
С Володей они быстро нашли общий язык. У радиста папа тоже не последний человек в своем городе. Напрямую молодые мужчины это не обсуждали, но и так было ясно, почему они оба в штабе отсиживаются.
А здесь хорошо, спокойно, 300 километров от линии фронта. В городе почти что мирная жизнь. Люди не верят, что фашист прорвется, что дойдет до них. По вечерам девушки выходят гулять.
Коля с Володей тоже выходят. Знакомятся с девчатами, прогуливаются по берегу реки.
Побывавший на передовой Николай знает, чего стоит эта мирная жизнь. В трехстах километрах отсюда идут бои, люди стоят насмерть. Кому, как ни Коле, об этом знать, ежедневно печатающему списки потерь. Он печатает, и мурашки бегут по телу. Так ясно всё представляется, что никогда не забыть.
В то же время огромное чувство удовлетворения, почти счастья окатывает его, когда он печатает списки. Он не в них и никогда не будет! Сумел, вырвался из лап неминуемой гибели. Можно сказать, спасибо папе, но Коля отца не спешил благодарить. Именно отец поначалу отправил его в ад войны. Коля буквально по краешку прошелся и только благодаря своей хитрости выжил. Не без боли, конечно, выжил, и шрам на лодыжке всю жизнь будет этому напоминанием. И Маша, эта чертова Маша, которая строчит письма каждую неделю.
Умудрилась ведь адрес узнать! Написала в госпиталь, там у нее много знакомых появилось. Девушке доложили, куда был направлен Николай.
Коля не ответил ни на одно письмо. Еще в госпитале он боялся, думал, что надо с Машей связь поддерживать. Но здесь, в штабе, в спокойном городе, до которого не дошла война, он расслабился. Решил, что не будет Марии писать.
Если она выживет, если не погибнет, вытаскивая раненых из-под обстрелов, она не отцепится. Верит в их любовь, надеется на свадьбу и счастливую семейную жизнь.
А Коле смешно! Какая свадьба? Смешно представить, что он может привезти такую девушку в Москву. Да родители в шоке будут, увидев избранницу сына. Он дома с такими девками встречался, с которыми Мария ни по внешности, ни по статусу рядом не стояла. Последняя Колина девушка — дочь секретаря парткома. А тут Маша.... Да мама её на порог не пустит, а отец покрутит пальцем у виска.
В госпитале у Николая было истеричное состояние. Ещё и этот чекист, арестовавший «самострела» на его глазах. У страха, как говорится, глаза велики. Работая в штабе, Николай успокоился, чувство страха притупилось. Он думал, что если не будет отвечать на письма Маши, она писать перестанет.
А Володя вновь крутит перед его носом фронтовым треугольничком. Ещё и зубоскалит.
— Почерк-то женский! У тебя что, зазноба имеется? Что ж ты тогда местным девчонкам головы дуришь?
— Да прицепилась одна медсестричка, и никак не отвяжется, — недовольно буркнул Николай, забирая у радиста письмо.
Секунду поколебался. Может сразу разорвать и выкинуть, не читая? Что она там может писать? Как крепко его любит, как скучает? Неинтересно! О том, какие тяжелые идут бои, сколько погибает, и сколько раненых каждый день увозят с передовой, тоже Колю не интересует. А в конце письма Маша обязательно будет стенать о том, почему же он не отвечает, умолять прислать хоть весточку, дать понять, что он жив-здоров.
Молодой радист всё стоит рядом, улыбается широко. Рвать при нём письмо как-то не хочется.
— Ты так и будешь подглядывать?
— Ладно, ладно, ухожу, — подняв ладони, попятился Володя.
Лёгкий у него характер, весёлый. Почему-то Коля думал, что, узнай Володя о том, как дезертировал Николай с поля боя, он его поймёт. Поймёт и одобрит. Володя тоже из такой породы людей. Они избранные, они не должны погибать. У них впереди большое светлое будущее.
Это так, к слову. Конечно же, Николай не собирался Володе ни о чем рассказывать. Это тайна, о которой не узнают даже родители.
Если бы не Маша... чертова прилипала Маша... Каждый раз описывает тяжелейшие бои, о том, как вытаскивает раненых, а ей хоть бы хны.
Коля все-таки вскрыл письмо, положил на стол, разгладил рукой помявшийся листок. Красивый у Марии почерк, ровненький, буковка к буковке. Содержимое письма на этот раз отличалось от предыдущих.
Николай прочитал, разволновался, треснул кулаком о стол так, что пишущая машинка подпрыгнула. Мария писала, что беременна и очень счастлива этому обстоятельству. Подозревала уже пару недель как, но теперь уверена, точно уверена! Писала, что будет беречь себя и постарается сохранить их малыша. Пока еще рано думать об этом, но, возможно, через несколько месяцев, когда она не сможет оказывать помощь раненым, они встретятся. Встретятся, чтобы никогда больше не расстаться.
Письмо Маши пронизано трепетом предстоящего материнства. Она счастлива, а Коля психанул. Один раз кулаком ударил о стол, второй, потом схватился за голову. Радист Володя хоть и отошел от его стола, но в кабинете присутствовал, настраивая радиоприемник. Заинтересовался, увидев, как долбит о стол товарищ.
— Что, плохие вести?
Володя спросил, не подумав, и только потом сообразил, какие могут быть плохие вести в военное время. Лицо его приняло испуганное выражение.
— Что, кто-то погиб?
— Я погиб, я! — застонал Николай.
Николай замер, медленно повернув голову на радиста. На лице мучительный процесс раздумья. Мысль мелькнула, и он пытался «ухватить за хвост». Повторил:
— Я погиб... Да, точно, так и надо сделать. Она не знает мой почерк, но лучше не рисковать. Володя, можно тебя кое о чем попросить? Ты должен написать письмо одной девушке. Написать про меня.
* * * * * * * * * * * * * * * * * * * *
По ярко-голубому небу метались ласточки. Мария стояла, приложив ладонь ко лбу и следила за птицами. Шептала:
— Вы далеко летаете. Может, видели моего любимого? Хорошо ли всё у него... почему не пишет....
Небо красивое, чистое. Но как только девушка опустила глаза, увидела уродливую действительность. Опалённые, искорёженные войной деревья, земляные валы, окопы с высунутыми из них дулами орудий.
И вновь стало Маше нехорошо, как было с самого утра. Снова заныл живот, о котором забыла на секунду, засмотревшись на ласточек. Провела она рукой по своему плоскому еще животу под серой форменной юбкой.
— Терпи, мой малыш. Я так тебя хочу. Ты будешь самым любимым на свете ребенком. Я больше не буду... постараюсь больше не поднимать такие тяжести.
Боль в животе началась после того, как Маша схватилась за один край импровизированных носилок. Носилки самодельные, из палок и брезента, а на них солдат без сознания. Мария всегда носила раненых, не задумываясь, сделала это и сейчас. А потом заныло в животе. И поняла вдруг Маша, что если хочет она сохранить ребёнка, нельзя ей больше таскать раненых. Столько раз приходилось выносить солдат в два раза тяжелее себя!
К боли в животе прибавлялось нарастающее беспокойство. Коля не писал. Почти три месяца прошло с тех пор, как они расстались на пороге госпиталя, и от него невесточки. Может, неправильный адрес Маше дали, не туда она свои письма шлёт, и не знает Коля ещё, что скоро их станет трое?
Почтовая телега приезжает раз в несколько дней. Маша ее очень ждет. Каждый раз увидит и сердце чаще забьётся.
Коренастый дедок с пышными седыми усами, что привозит солдатам весточки из дома уже Машу знает. Натянул вожжу, останавливая рыжую худую кобылку, и призывно махнул ей рукой.
— Поспешай, сестричка, поспешай! Дождалась. Есть для тебя письмецо.
Сердце уже не просто колотится, кажется, оно сейчас выскочит из груди, и живот вроде не болит. Маша бежит к телеге, выхватывает у дедушки письмо. Тут же, отойдя на пару шагов, начинает читать. С первых же строк меняется в лице. Пишет не Коля.
«Здравствуйте, незнакомая мне девушка. Вы не можете меня знать, мы с вами никогда не встречались. Я Владимир Солнцев, радист при штабе, куда был направлен Николай Звягинцев. Несколько раз на адрес штаба приходили письма от вас и я решил поставить вас в известность. Уж извините, если что не так...
С Николаем мы были знакомы всего несколько часов. Вместе добирались на новое место службы. Дорога проходила рядом с линией фронта. Нас накрыло немецкой артиллерией. Я сразу сообразил, что стреляют по машине и выпрыгнул из кузова, отбежал в сторону, а Николай не успел. Он погиб на моих глазах. Не хотел я становиться источником дурной вести, но вам, наверное, нужно об этом знать. Вы так часто пишите письма Коле, что явно кем-то ему приходитесь. Будете думать, что он не отвечает, а Николая Звягинцева больше нет.»
«Ласточки, почему они так громко щебечут? Они что, уже знают?» — успела подумать Маша, перед тем, как упасть.
Перед глазами поплыло. Письмо выпало из рук, и она плавно осела на выжженную землю.
Возле телеги с почтой столпились солдаты. Кто-то заметил, крикнул:
— Сестричка упала.
В полубессознательном состоянии Маша почувствовала, как ее подняли на руки, понесли к санитарной палатке. Что-то тёплое и липкое потекло по ее ногам.
Возле палатки курила возрастная военврач. Война застала женщину на пенсии и она, не задумываясь, вернулась в профессию. Знала, как нужны будут медработники.
Лицо врача сморщенное, как засушенная слива. Сама невысокая, щуплая, но руки дело крепко знают. Даже в санитарной палатке, в ужасных условиях и при отсутствии медикаментов, военврач резала, шила и многим дала шанс добраться до госпиталя живыми. Она сурова, часто покрикивает на медсестер, но это только внешне.
Увидела, как солдат несет на руках Марию, нахмурила морщинистый лоб.
— Что это с ней, что случилось? Не стреляли же вроде. Откуда кровь?
— Екатерина Никифоровна, беременная я, — простонала Маша, — помогите, пожалуйста. Спасите моего ребёнка.
— Эээ, голубушка, что ж ты тогда раненых-то ворочала? Поздно похоже. Судя по кровотечению, я уже помочь не смогу.