«Я им разоритель, я им обидчик лютый. Гоню от сёл, от пашен, от лугов, - на строение неведомой цитадели, люди мрут, накормить нечем. Сколь горя нестерпимого приношу! Сколь слёз по моему наущению пролито!.. Им, трудникам, - обидчик. И ворам - обидчик! Не даю воровать, грожу виселицей, застенком, сам дерусь, - тоже враг злой...» Эти горькие слова будут произнесены Иевлевым в ответ на вопрос жены, за что в него «нож метнули».
«Тяжко тебе здесь будет, так многотрудно, что и не сказать». А это уже слова преосвященного Афанасия, тоже точно передающие положение Иевлева.
И действительно, с «обидчиком» пытались расправиться. Страшна сцена, когда в лесу на Иевлева нападает отчаявшийся мужик – не случайно же автор всё время подчёркивает, что это «хилый человечишка», у него «плечишки», «тощее куриное горло». Он скажет: «Беглые мы... С верфи. Били там - тридцать кнутов... Раньше-то мы здоровые были, ничего...» И «у Иевлева перехватило горло - таким страшным безысходным отчаянием повеяло от этого жеста: вяжи, что ли». Но, отпущенный, мужик отчаянно крикнет: «Только я-то вам, господин, не прощаю. Слышь, эй, не прощаю! Ещё встретимся...»
И встретятся – но при каких обстоятельствах! Перед самым боем Сильвестр Петрович увидит: «два мужика застряли с грузом - в лозовой корзине тащили наверх ядра. Корзина прорвалась, зацепилась, мужичок постарше ругал парня, который подпирал корзину снизу. И вдруг Сильвестр Петрович узнал обоих: старший, с бородёнкой, худой и ободранный, - тогда, зимой, по дороге в Холмогоры напал на него, на Иевлева. Другой, Козьма, убил давеча во дворе Семиградной избы вора-приказчика. А нынче оба здесь, при своём воинском деле».
Прошло время, и поняли «трудники», во имя чего приносятся жертвы. И сам Иевлев многое понял. Он, конечно, не может поддерживать разговоры, осуждающие воеводу, более того: практически выгоняя Прозоровского из Архангельска после предложения того сдать город врагу («А коли шведы миром в город войдут - мы к ним с поклоном»), он будет изображать уважение к нему: «работный народишко, подлый люд, смерды не должны были знать, что воевода в тычки прогнан из Архангельска в Холмогоры, что наверху, меж капитан-командором и князем, - свара, что боярин Прозоровский изменник и трус...»
Но Иевлев не будет расправляться с доведёнными до отчаяния людьми, он прикажет освободить заключённых («Всех, кто на съезжей за караулом сидит, - на волю. Пытанным, немощным - лекаря. Здоровым - водки по доброй чарке. Есть там разбойнички, воры, у дьяка моим именем строго спросишь, - тех на работы в город. Съезжую - на замок...») И за убийство «вора-приказчика» наказывать не станет, а услышав от дьяка, что «так-де не гоже делать, эдак всех амбарщиков порубят топорами; выходит, что на убийцу нынче и управы вовсе нет», резко ответит: «Коли воров и порубят - горевать не для чего!»
И такое поведение приносит плоды: город готов объединить свои силы, чтобы дать отпор врагу. Глазами Егорши Пустовойтова дана картина: «Те самые люди, которые неволей строили суда, нынче не уходили с Корабельного двора, хоть ворота были раскрыты настежь и стража более не сторожила работных людей. Под мелким дождём, который непрестанно шелестел по двинским водам, плотники, кузнецы, столяры, конопатчики, парусные мастера, сверлильщики, носаки, смолевары таскали наверх, по шатким лестницам, ядра, полами драных кафтанов закрывали картузы с порохом, чтобы не намокли, беззлобно толковали со стрельцами, которые ещё накануне оберегали кованные железом ворота». Мы видим, как целыми семьями жители Архангельска выходят защищать свой город (музыка К.В.Молчанова к фильму великолепна, но, читая эти строки, я всё время слышу знаменитое прокофьевское «Вставайте, люди русские!» - может быть, и сам писатель это вспоминал?)
И, конечно, совершенно прав Иевлев, когда, не слушая объяснений Резена, «как по-новому расставить пушки на батарее», скажет: «Эх, Егор-Егорушка, ничего ты, брат, не понимаешь. Ничегошеньки!.. Пушки! Мортиры! Гаубицы! Разве в них главное дело, друг ты мой добрый? Пушки мы знаем, а вот народ наш - пушкарей, солдат, иных прочих - знаем ли? Нет, не знаем, Егор. Всё на пушки надеемся».
Наверное, тяжелее всего даётся Иевлеву решение отправить к шведам Рябова.
Решение о кормщике давно продумано. Но, как скажет Иевлев царю, «в страшной сей игре нужно найти человека, коему бы я верил, как... как тебе, господин бомбардир». Сильвестр Петрович потом пояснит свои «раздумьях»: «Семисадова? На деревянной ноге нельзя ему. Тут, может быть, и побороться и бежать понадобится, а на деревяшке разве далеко ускачешь? Ещё Лонгинов -кормщик добрый, да не ума палата». Узнав о возвращении Рябова, уже практически не сомневается: «Вот кому идти на шведскую эскадру. Вот ему, богатырю. Он убьёт зверя, как бы страшен тот ни был, он в сердце ударит!» Но безмерно тяжело ему смотреть на весёлую Таисью: «опять отберёт он у Таисьи мужа, опять останется она одна в своей избе, и более не быть здесь счастью, наступит вдовье время...»
И именно поэтому долго не решается прямо сказать Рябову о своём замысле. А услышав его «Мне и идти», «глубоко вздохнул. Давно не дышал он так легко и спокойно, давно не было так полно и радостно на душе. Вздохнул - словно всё трудное уже миновало, словно вышел из чащи на торную дорогу, вздохнул, как вздыхает усталый путник, увидев кровлю родимого дома».
И очень тяжело ему слушать расспросы Таисьи: «Вы мне только одно слово скажите, едино! Вы только скажите, Сильвестр Петрович, что она за Онега такая? Спехом собрался, спехом ушёл. Какая Онега? Ужели и вы не ведаете?» - и отвечать: «Не ведаю, Таисья Антиповна». И с каким торжеством скажет он Резену, удивившемуся, что шведы сели на мель: «Их посадил на мель кормщик Иван Рябов! Свершён великий подвиг, Егор».
Прекрасно понимая, что ещё «викторию добыть надобно», он командует сражением, уделяя внимание всему (стряпуха расскажет, как она жаловалась ему на кладовщика, отказавшегося давать ей сало: «поднялась в "самый распропекучий ад", где господин Иевлев сидит, - в башню, и как господин капитан-командор назвал ее "голубушкой" и велел сало на корм воинским людям давать непременно, а коли кладовщик еще заупрямится, "стрелить его на месте поганой пулей"»), а когда его ранят, лишь после перевязки «ещё немного полежал, кликнул своих солдат, они повели его обратно на воротную башню – командовать».
Кажется, наступил момент величайшего торжества: победа над врагом, та, о которой ему писали: «Непременно нужна нашему государству хоть малая виктория, которой бы имя его по-прежнему по всей Европе славилось», - одержана. Но неожиданно он обвинён в измене и арестован. Горьки его слова, сказанные полуполковнику Ремезову: «Жалует царь, да не жалует псарь. Слыхивал такое? А то ещё говорят на Руси - царские милости в боярское решето сеются».
А затем, когда Ремезов, не поверивший наветам, придёт к нему, чтобы узнать всю правду, поразит собеседника своим заявлением: «Того молчу, того, господин полуполковник, молчу, что думаю: шведа разбили, корабли российскому корабельному флоту числом тринадцать сохранили, народ в Архангельске не побит, сироты, да жёнки, да старухи за нас Бога молят. Значит, беды и нет. Апраксину на Москве первое поведай: корабли целы, да ещё шведские в полон взяты, пусть сочтёт - с прибытком воевали...»
Ремезов поражён: «Да ты, как я погляжу, чудак, господин капитан-командор. Ну, Бог тебе судья...»
Но именно это сознание своей правоты, эта вера в людей, чувство единения с ними помогают капитан-командору выстоять в самые страшные минуты.
Если понравилась статья, голосуйте и подписывайтесь на мой канал!Уведомления о новых публикациях, вы можете получать, если активизируете "колокольчик" на моём канале
Путеводитель по циклу здесь
Навигатор по всему каналу здесь