Много позже, приветствуя вернувшегося с долгой зимовки Рябова, Иевлев скажет: «В давно прошедшие годы побывал я здесь, в Онеге, налётом, кое-чего понял. Попозже истины некоторые понял здесь, в Архангельске. И не таясь скажу: Рябов Иван Савватеевич и многие его други впервой открыли глаза мои на то, что есть морские и навигаторские художества, что есть мореплавание». А мы вместе с автором следили за тем, как это понимание происходило.
Сначала Иевлев появится в Архангельске в царской свите, и здесь же произойдёт его первая встреча с Рябовым. Крыков приведёт кормщика, прося защитить его от произвола монахов. Рассказ таможенника будет выслушан «с интересом», и именно при этой встрече зарождается симпатия между царским стольником и кормщиком. Не случайно же после короткого разговора, после объяснения Рябова, что значит «слово помнить», Иевлев «с радостью» повторит его поговорку: «Слово дадено, как пуля стреляна». А затем скажет о кормщике: «Хорош мужик!»
И, почувствовав эту симпатию, именно к Иевлеву станет обращаться Рябов в трудных ситуациях, хотя и самому Сильвестру Петровичу приходится нелегко. Иевлев явно симпатизирует Крыкову и понимает, что того просто оговорили, но помочь ничем не может. А вот на просьбу поспособствовать освобождению заключённых в монастырскую тюрьму рыбаков он откликается и даже не слишком сердится, выяснив обман кормщика. И всё больше и больше начинает он думать о людях. И достаточно скоро совершает первый свой поступок, вызвавший неудовольствие царя, обвинив в шпионаже шхипера Уркварта. Царь будет разгневан жалобой «негоцианта»: «Я ему, стыдясь сей беседы, допроса не стал чинить - кто сей свитский, но вам говорю: ещё услышу, не помилую. Слово мое крепко!» И, наверное, немалого мужества потребовала попытка Иевлева после этого заявления царя вступиться за оклеветанного и разжалованного Крыкова, вызвавшая уже открытый гнев: «Мне за Крыкова, таможенного ярыги, всей торговли заморской лишиться? Заступаешься, заступник? Ой, Сильвестр, смел больно стал!»
И постепенно начинает царский стольник проникаться уважением к людям, с которыми его свела судьба, и уже приглашает их к сотрудничеству: «Надобно нам, братцы, собрать вместе всё, что наплавано, начерчено, записано российскими морскими пахарями. Запишем вместе в книгу, будет у нас всё, что понадобится», - а на вопрос деда Фёдора, не станет ли он их учить, ответит: «Нет, дедуля, не мне вас учить. Знаю мало, а что знаю, то покуда девать мне некуда. Узнаю поболе - может, оно и сгодится вам, а нынче не мне вас учить, а вам меня».
И беседа уже перейдёт к шутке, когда на просьбу взять в ученики он услышит: «Давай возьмём! Только ты уж, Сильвестр Петрович, не погневайся, коли маненько и попадёт когда. У нас запросто: торок ударит, толковать некогда, в сердцах - и по уху, и по чему попало бьём, горячим, значит, чтобы побойчее справлялся...» - «Не погневаюсь!»
Дальнейшие главы – рассказ об Иевлеве как слуге государевом. Он вместе с воеводой Апраксиным останется в Архангельске с поручением строить флот. И вот тут мы воочию увидим, как трудно ему приходится. В каких-то случаях он может действовать на свой страх и риск – как в эпизоде, когда не выдадут они с воеводой Уркварту разрешения на новый приезд в Архангельск.
Но приходится проявлять и жестокость – когда встаёт вопрос о том, как заставить людей работать на строительстве флота, он признается другу: «Страшно мне, Фёдор. Так-то страшно, словами и не выговорить!.. А того страшно, господин воевода, что больно нешуточное дело затеяно. И чую - не един, не два, не три человека помрут злою смертью на наших верфях». Понимая справедливость слов Апраксина о необходимости этих мер, он всё же скажет: «Боюсь, Фёдор, что такое увидим... такое... что лучше бы и не видеть вовсе...»
И ведь действительно увидит! И вынужден будет отказать Таисье, пришедшей просить за взятого на работы мужа, и самому Рябову объяснять: «Быть флоту, кормщик, - понял? Быть на Руси корабельному делу! Запомнил? И более об сём говорить не будем, некогда, да и не к чему!»
И будет угрожать не выполнившему свои обещания в срок Баженину («Взял подряд - делай! Не сделаешь – сомну»), и будет извиняться перед насильно привезёнными корабельными мастерами: «Ты прости, Иван Кононович, и ты, Тимофей, тож прости, что не добром вас пригнал на верфь. Добром-то не пошли бы. А корабли строить надобно».
И совершенно непримирим будет к ворам. Узнав от Крыкова, что майор Джеймс купил на верфи «избыток для прокормления солдат таможни», он беспощаден: отдаёт распоряжение вернуть украденное, а виновников «содержать под домашним арестом за строгим караулом» и «имущество их также объявить заарестованным, а деньги пересчитать и запечатать казённой печатью».
А на верфи, попробовав отвратительное варево и услышав от надзирателя, что «сия похлёбка не так уж дурна», велит «налить всем трём ворам по цельной миске, чтобы наелись всласть. Воры хлебали, он стоял над ними, спрашивал: "Хороша похлёбка"?»
Вернувшийся из Москвы Апраксин его действия полностью одобрит, на жалобы ответит: «По татю и клещи, по вору и кнут!» Но сам Иевлев будет тяжело размышлять: ведь «на Вавчуге, небось, ничем не лучше, чем здесь. Татьба не ночная - дневная, и сам Баженин в ней - не последний человек. Как же быть? Что делать?» И хотя и оборвёт жалующихся, будет понимать справедливость их слов…
Первая часть романа заканчивается получением царского письма с сообщением: «С Москвы на службу под Азов пойдём сего же месяца 18-го числа». А на слова Иевлева «А нас не зовут...» Апраксин уверенно ответит: «Позовут! Не нынче, так завтра, а не завтра, так послезавтра. Ещё навоюемся, Сильвестр. Сие только начало». Идёт весна 1695 года.
***************
А следующая встреча с Иевлевым будет через пять лет, опять в Архангельске, куда он, уже капитан-командор, будет послан готовить город к отражению шведского нашествия.
За эти годы, как говорит даже название одной из глав, «много воды утекло». Мы узнаём, что был Иевлев и под Азовом, и за границей вместе с царём, и участвовал в казнях стрельцов, воспоминание о которых преследует его («опять привиделся всё тот же сон, проклятый, постоянный кровавый сон»). Приветствуя его, Крыков заметит: «Переменился, Сильвестр Петрович. Есть грех. Был, прости на правде, вьюношем, а ныне муж. Взошёл, видать, в года...»
И мы видим, что задача перед Иевлевым поставлена невероятно трудная. Ведь он, как и многие герои Ю.П.Германа, «отвечает за всё». Первая же его встреча с «морского дела работниками» оборачивается непониманием. Собеседники Иевлева, прекрасно сознавая необходимость не допустить, чтобы Архангельск был «отдан на разграбление и поругание наёмным матросам шведской короны», предлагают меры, пойти на которые Иевлев просто не может: «иноземных купчишек всех до единого - на съезжую», а главное – «надобно на первой поганой осине, поганою бы верёвкою вздёрнуть вора да обидчика, казнокрада да лихоимца, судью неправедного, татя дневного, боярина воеводу Алексея Петровича».
Понимает ли Иевлев справедливость этих заявлений? Думаю, да. Не случайно же он резко обрывает сетования воеводы («На кой нам корабли? Были без кораблей и будем без них»): «Я царскому указу не судья! Что велено, то и будет делаться - волею или неволею». Не случайно отказывается по приезде от воеводского угощения и бани, а на следующий же день съезжает «на жительство» к Таисье, оценив верность замечания Егорши «Здесь у боярина ушат рассохшийся: всё, что ни скажешь, услышат, да куда не надо и разнесут».
Но не может он пойти против царских приказов – а и воевода поставлен волей царя, и торговля с Европой необходима…
И именно поэтому возникает конфликт между ним и теми, вместе с кем ему предстоит защищать город. И должно пройти немало времени, чтобы люди поняли и по-настоящему оценили друг друга.
Если понравилась статья, голосуйте и подписывайтесь на мой канал!Уведомления о новых публикациях, вы можете получать, если активизируете "колокольчик" на моём канале
Путеводитель по циклу здесь
Навигатор по всему каналу здесь