Глава 20
Пуля жадно вгрызлась в одну из досок, прикрывающих стену траншеи, с коротким, хищным хлопком, идущим вразрез с тишиной раннего летнего утра. Шедший следом за военврачом Глухарёвым боец мгновенно среагировал – схватил его за страховочную петлю сзади на бронежилете, – специально на случай, когда потребуется тащить за собой, и рывком дёрнул вниз, заставив инстинктивно присесть.
– Док, ушами тут не хлопай. Снайпер постреливает, – пояснил он, взглянув на озадаченное, а в глубине раздражённое лицо медика. Всё-таки непривычно, когда тебя, офицера, резко хватают, причём весьма грубо, как мешок. Но Михаил быстро осознал, что именно это вмешательство, может быть, только что спасло ему жизнь. Он коротко кивнул, сдерживая первую вспышку возмущения. Ветер прошелестел где-то сверху, смахнув с бруствера сухую земляную пыль, и Глухарёв, подняв глаза, увидел свежую, ещё курящуюся дыру в толстой, посеревшей от времени сосновой доске. Всё тело на секунду окатило холодом. А ведь могла попасть. Прямо в голову. «Интересно, выдержал бы шлем?» – мелькнула мысль, странная, беспомощная, но живая, словно обрывок сна на границе испуга.
Штурмовик сзади зашевелился, хлопнул по плечу, давая понять: пора идти. Стоять на месте – только время зря терять.
Вскоре они спустились в блиндаж. Сразу почувствовался другой воздух – плотный, тёплый, немного затхлый, но безопасный. Здесь было сухо и даже на удивление опрятно, особенно с учётом того, что до линии «ничейной земли» отсюда всего полкилометра, рукой подать. На ней пейзаж был безликим и напоминал лунную поверхность: сплошные кратеры воронок, и больше ничего живого. Обе стороны закрепились, глубоко вкопавшись в чернозём. Почти полтора года линия фронта на этом участке стояла намертво. Иногда – да, мобильные группы врага пытались нащупать слабину нашей обороны, налетали внезапно под прикрытием бронетехники, но всегда откатывались с потерями. Но серьёзных наступлений не было. Нашли себе другие направления, где пытались грызть нашу оборону, выковыривать её, как зубами бетон.
– Вот твой медпункт, док, – сказал штурмовик, останавливаясь у массивной дощатой двери, грязноватой, но крепкой. – Располагайся, чувствуй себя, как дома, – он иронично, по-доброму улыбнулся и вошёл внутрь.
– А жить я где буду? – поинтересовался военврач, привычным взглядом оценивая обстановку.
– Ну, если у тебя с собой путёвка в Турцию, то в пятизвёздочном отеле. Нет? Жаль, – солдат снова хмыкнул, довольный собой. – Тогда здесь. Вот койка, вон умывальник. Удобства, как говорится, на улице – ориентируйся по исключительному аромату. Да, и тут у нас всё включено, олинклюзив, только без барной стойки. Алкоголь строго запрещён. Так что отдыхай, расслабляйся, лечи. Курорт, короче. Ну, я пошёл.
Он кивнул коротко и, не дожидаясь ответа, шагнул за дверь. Глухарёв было открыл рот, хотел спросить, как его зовут, чтобы знать, к кому обращаться за помощью, но не успел. Дощатая дверь скрипнула и захлопнулась, звук шагов быстро растаял вдалеке.
Глухарёв остался один. Медленно оглядел помещение – низкий бетонный потолок, лампа светодиодная и почему-то тусклая, но свет есть, а значит – генератор работает. Пара книжных шкафов, судя по всему, из какого-то покинутого дома: всё ещё пахли старым лаком и пылью. Книг в них, правда, не было – сплошь медикаменты, бинты, упаковки антисептика, коробки с перевязочным материалом. Некоторые подписаны от руки. В углу пара складных носилок и табурет. Пространства мало, но уют какой-то имеется.
«Обычный медпункт, – подумал Михаил, – Только расположен на передовой, а так ничего особенного, я думал, будет хуже». «Место хорошее. Крепкое. В трёх метрах под землёй, сверху метр бетона, потом ещё грунт. Пробить может только прямое попадание, но это вряд ли», – штурмовик, пока шли сюда, говорил об этом на ходу, как о чём-то успокаивающем.
Военврач подошёл к койке – металлическая рама, тонкий матрас, старое армейское одеяло. Сбросил туда рюкзак, сел рядом и тяжело вздохнул, чувствуя, как напряжение потихоньку уходит из плеч.
– Вот и оказался ты, Миша, куда Макар телят не гонял, – сказал вслух, голос прозвучал хрипло, немного надтреснуто от волнения. И тут же возникала крамольная мысль: «Может, стоило всё-таки раскрыть подполковнику Романцову, что в том чёрном блокноте?» Но сразу же – жёстко, резко: «Нет. Это моё. Моя личная жизнь. Она никого не касается».
Михаил не жалел, что оказался здесь. Ни капли. В тылу, в госпитале, там всё было ровно, почти предсказуемо, стерильно чисто. Там даже смерть была аккуратной, занесённой в журнал. А тут – всё по-настоящему. Тут нет времени на рефлексию, только на поступки. Подполковник Романцов хоть и направил его официально в распоряжение медицинского батальона, на временное усиление. Но оказаться именно здесь, в этом отдельном батальоне, Михаил решил сам. Он услышал, что в медпункт на передовой срочно нужен врач, и напросился. Отказывать ему не стали.
Ехать пришлось долго, петлять и скрываться в зарослях – небо кишмя кишело дронами, их жужжание то нарастало, то стихало, но не исчезало совсем. Каждый раз, когда тень механического устройства скользила по земле, сердце сжималось от тревоги. Но, к счастью, добрались без особых приключений, если не считать пару ложных тревог, когда казалось, что их заметили.
Правда, всю дорогу Михаил ощущал, как холодок бежит по спине – становилось страшно. Он ведь прежде в боевой обстановке был всего однажды, когда по ним стрелял тот самый снайпер, которого военврач потом взял в плен. Тогда всё казалось каким-то нереальным, словно происходящим не с ним и выглядело намного серьёзнее – глухие раскаты взрывов, словно отдалённый гром, гремели вдалеке, то приближаясь, то удаляясь. Иногда земля слегка содрогалась, и тогда казалось, что война – это не где-то там, за горизонтом, а совсем рядом, дышит в спину. Привыкнуть к ощущению, что в любой момент позицию батальона может накрыть обстрелом, – об этом провожатый тоже предупреждал, – казалось невозможным.
Михаил не успел пообвыкнуться с обстановкой, как неожиданно, без стука, в палатку вошёл хромающий боец. Сам, без чужой помощи, но с явным усилием, сжимая зубы от боли. Военврач встал, подошёл к нему, окинув взглядом – форма грязная, лицо в поту, глаза уставшие и злые.
– Что случилось? – спросил Глухарёв, стараясь говорить спокойно, хотя внутри всё ещё заклокотало от напряжения.
– Нога… – проговорил штурмовик, с трудом переставляя её. – Сам не пойму, чего там. Наступить больно. Хотел глянуть, да не вижу ни черта.
– Садись, жди, – сказал Глухарёв, ощущая, как к нему возвращается привычное самообладание доктора, к которому на приём пришёл больной. А значит, нужно оставить в сторону все посторонние мысли и эмоции и заняться делом. Он быстро надел перчатки и маску, поставил табурет напротив бойца, попросил положить на него ногу. Когда тот всё сделал, потянулся ножницами к ботинку, чтобы срезать его – сам много раз делал так в операционной, когда время было дорого.
– Эй, док, ты чего! – возмутился штурмовик, резко дёрнув ногу назад. – По башне получишь!
Угроза заставила военврача остановиться и посмотреть удивлённо на пациента.
– Что вы сказали?
– Ты знаешь, что это за ботинки? Сколько они стоят? Даже не вздумай резать!
Глухарёв хотел было напомнить пациенту, что они здесь не на гражданке, и хамить офицеру запрещено, только… подумал вдруг, что вот этот мужчина лет тридцати пяти, сидящий напротив, с обветренным лицом, который смотрит на него суровым взглядом, плевать хотел на субординацию. Пусть Глухарёв и в офицерском звании, но толку-то? Он не его командир, да и авторитетом здесь пока не обзавёлся.
Молча проглотив обиду, Михаил принялся расшнуровывать ботинок, стараясь не дёргать, хотя внутри всё кипело. Снял носок, не поморщившись, хотя запах был ещё тот. Потом принялся пальпировать ступню, ощущая под пальцами плотную, потную кожу. Когда нажал на подушечку большого пальца, штурмовик скривился и резко выдохнул.
– Вот тут болит?
– Ага, чёрт…
Глухарёв надел налобный фонарик, опустился ниже, присмотрелся. В свете лампы увидел, как в коже торчит что-то небольшое, чёрное, почти незаметное. Достал одноразовый скальпель, чтобы сформировать доступ.
– Да ё-моё… – проворчал штурмовик, сжимая кулаки. – Слышь, док, ты лишнего мне там не отрежь, смотри!
– Рядовой, сиди молча, – проворчал, не сдержавшись, Глухарёв, давая понять, кто тут главный. – У себя в подразделении командовать будешь.
Правда, он не знал, кем может командовать простой солдат, но просто так сказал, для порядка. Штурмовик неожиданно послушался, только губы сжал ещё крепче. Михаил обработал кожу антисептиком, потом сделал крошечный надрез. Боец дёрнулся, но промолчал. Врач взял пинцет и осторожно вытащил из пальца небольшой, в сантиметр длиной, тоненький металлический предмет. Присмотрелся: он оказался мебельным гвоздиком, только без шляпки. Глухарёв видел такие в строительном магазине, когда дома занимался ремонтом, вот и запомнил. Потом он обработал рану, наложил бинт, протянул штурмовику гвоздь. Тот взял его непослушными заскорузлыми пальцами. Присмотрелся, покрутил, будто пытаясь понять, как такая мелочь могла причинить столько боли.
– Это чего такое? Осколок?
– Нет, гвоздик. Мебельный.
– Как же он… – боец растерянно посмотрел на свои ботинки, будто ожидал, что они ему что-то ответят. – Я когда их покупал, мне сказали: непробиваемые. Мол, по стеклу можно спокойно ходить, ничего не будет.
– Видимо, защита от гвоздей в них не предусмотрена, – хмыкнул военврач, снимая перчатки.
– Вот же… – солдат вдруг оживился, и его лицо исказилось от возмущения. Он разразился непечатной тирадой в адрес жителей Поднебесной, которые искусно подделывают известные мировые бренды, что не отличишь, а также прошёлся по отечественным торгашам, которые продают поддельное барахло, лишь бы карманы набить. – Да я бы их всех… – он даже кулаком по воздуху ударил, представляя, видимо, этих самых продавцов перед собой. – Вернусь домой, сожгу их ларёк… – закончил боец, но уже без злости, скорее с усталой обречённостью.
Он принялся натягивать ботинок, кряхтя и морщась, но теперь уже без прежней агрессии. Потом осторожно ступил на раненую ногу, прислушиваясь к ощущениям. Не ощутив сильной боли, удовлетворённо хмыкнул и вдруг спросил:
– Ты наш новый док?
– Так точно, старший лейтенант медслужбы Михаил Глухарёв, – представился военврач, выпрямляясь.
– Позывной есть?
– Нет пока.
– Ладно, придумаем, – боец усмехнулся, и в его глазах мелькнуло что-то вроде дружелюбного подтрунивания. – Ну чё? Спасибо.
И вышел, едва заметно прихрамывая, но уже не так, как при входе.
Снова оставшись один, Михаил улыбнулся и подумал, что жизнь на передовой, в общем, не такая уж страшная. В госпитале порой куда серьёзнее бывает, особенно когда наплыв раненых, и одна операция следует за другой, так что не продохнуть, не охнуть. Прав был провожатый – почти курорт. Разве что пригибаться нужно, когда идёшь по ходу сообщения, иначе вражеский снайпер в тебе дополнительное отверстие сделает. Ну, а так… Вон, даже чайник есть электрический.
– Электрический?! И розетка?! – вслух удивился военврач, не веря своим глазам.
Он подошёл, проверил, есть ли вода. Внутри булькало что-то. Открыл крышку, принюхался – пахло затхлой водой. Осмотрелся. Нашёл в углу раковину, из-под которой в стену тянулась сливная труба.
«Точно пять звёзд», – подумал, вылил старую воду, налил из-под крана свежую. Поставил чайник, нажал кнопку. Прибор загудел, разогреваясь, и через мгновение по палатке поплыл уютный запах нагретого металла.
– Здесь можно жить, – усмехнулся Михаил, глядя на чайник, и вдруг почувствовал, что напряжение последних дней немного отпускает.
За дверью послышались шаги, и кто-то громко крикнул:
– Док, ты там чай кипятишь? Заварка есть? Надо?
Глухарёв рассмеялся.
– Надо! Заходите! – и понял, что, возможно, на этой войне он найдёт не только страх и боль, но и что-то ещё – что-то, ради чего стоит терпеть все эти гвозди в ботинках.