… Зима. Ей двенадцать лет.
Она стоит у окна, вглядываясь в темноту. За стеклом падает снег, кружась в мягком свете уличных фонарей. В комнате тихо, только тикают старые часы на стене.
Анна чувствует, как внутри нарастает тревога. Она поругалась с подругами в школе, получила замечание от учителя, а еще… Еще мама опять не пришла на родительское собрание.
«У нее дела», ― говорит себе Анна, но в груди все равно щемит.
Она слышит шаги за спиной, но не оборачивается.
― Почему ты не спишь? ― раздается тихий голос матери.
Анна пожимает плечами.
― Просто не хочется.
Мать какое-то время молчит, а потом вдруг делает то, чего Анна никак не ожидает. Берет плед с дивана и осторожно накидывает ей на плечи.
― Холодно ведь, ― говорит просто, как будто это ничего не значит.
Анна замирает. Что-то теплое разливается по телу. Она хочет сказать «спасибо», но не решается. Мама уже разворачивается, собираясь уйти.
― Мам… ― Анна не знает, что сказать, но хочет, чтобы мама осталась.
Та на мгновение задерживается в дверном проеме.
― Спи, ― говорит она. Голос кажется мягче, чем обычно.
Анна остается стоять у окна, кутаясь в плед. Запах шерсти и чего-то родного, почти забытого, окружает ее.
* * *
Тогда она не поняла, что это был жест заботы. Ей хотелось, чтобы мама подошла, крепко обняла ее, сказала что-то ласковое. Но теперь… Теперь она осознавала, что мать любила ее так, как умела.
Анна провела пальцами по строчкам дневника.
«Я никогда не говорила тебе, как сильно люблю. Я не умела. Но я надеялась, что ты почувствуешь это в мелочах. В пледе на плечах. В тарелке горячего супа. В том, что я отвлекалась на твои рассказы, даже когда устала до изнеможения».
Анна зажмурилась, а затем слабо улыбнулась сквозь слезы. Она почувствовала. Хоть и спустя столько лет. Она вспомнила тот день, когда ей было шестнадцать, и впервые в жизни у нее появилось чувство, что она может стать кем-то большим, чем просто «дочерью Серафимы Лебедевой».
* * *
Она сидела за кухонным столом, нервно теребя уголок листа. Перед ней лежала ее первая настоящая статья ― текст, над которым она работала неделями. Учитель литературы сказал, что это талантливо, что в ее словах есть что-то особенное. Он даже предложил отправить статью для публикации в журнал.
Анна вздохнула, собираясь с духом.
― Мам, я хочу тебе кое-что показать, ― произнесла она, пододвигая лист бумаги поближе к матери.
Серафима сидела напротив, заваривая свой любимый чай. Она машинально взяла листок, мельком глянула на него, но, даже не начав читать, положила обратно.
― Давай потом, хорошо? Мне сейчас нужно дописать главу.
Анна почувствовала, как будто внутри нее что-то разбилось. Вдребезги, на мелкие осколки.
― Это не просто текст, мам. Это моя статья. Я хочу ее опубликовать.
Серафима слегка приподняла брови, но в глазах не появилось ни любопытства, ни интереса.
― Опубликовать? ― переспросила с легким удивлением.
Анна кивнула.
― Да. В журнале.
Мать сделала глоток чая и кивнула.
― Ну что ж, неплохо, если тебе это интересно.
Анна ждала большего. Ждала, что мать хотя бы прочитает ее работу. Но та уже смотрела в окно, явно думая о своем романе.
― Ты не хочешь прочитать? ― голос Анны сорвался.
― Конечно, прочитаю, но попозже, хорошо? Сейчас мои мысли заняты рабочими моментами.
Анна сжала губы.
― Ты всегда работаешь.
Мать чуть нахмурилась.
― Это моя профессия, Анна. Если ты тоже хочешь писать, то должна понимать, что писательство требует времени и дисциплины.
Анна сжала кулаки.
― Может, если бы ты хоть раз потратила время на меня, я бы лучше это поняла.
Серафима посмотрела на нее, удивленно отрываясь от чашки.
― Что ты хочешь этим сказать?
― Я хочу сказать, что ты даже не знаешь, о чем я пишу. Ты не знаешь, что для меня важно.
В воздухе повисла напряженная тишина.
― Анна, не будь драматичной, ― устало сказала мать. ― Ты всегда ведешь себя так, будто тебе мало моего внимания, но я работаю не только ради себя, но и ради тебя.
Анна почувствовала, как глаза начинают опухать от копящихся слез.
― Ради меня? Ты хоть понимаешь, что я всю жизнь провела в твоей тени? Люди смотрят на меня и видят только твою дочь. А ты… ты даже не замечаешь меня.
Серафима тяжело вздохнула и провела рукой по лбу.
― Дочь писательницы всегда в центре внимания, Анна.
Анна горько усмехнулась.
― Нет, мама. Я всегда невидима.
Она встала из-за стола, схватила свою статью и выбежала из кухни, оставляя мать наедине с ее чашкой авторского чая и пустыми оправданиями.
* * *
В школе имя матери звучало чаще, чем ее собственное. Учителя с придыханием упоминали «знаменитую писательницу Серафиму Лебедеву», и когда узнавали, что Анна ― ее дочь, неизменно добавляли:
― О, наверное, ты тоже пишешь?
Она не писала. После той статьи, которую так и не прочитала мать, она больше не предпринимала попыток написать что-то свое.
Старалась найти себя в другом: рисовала, играла на пианино, даже пробовала фотографию. Но стоило кому-то узнать, чья она дочь, как ее успехи переставали принадлежать ей.
― Творчество у вас в крови, Анна, ничего удивительного!
Как будто ее старания не имели значения. Как будто все хорошее в ней ― лишь отражение матери.
* * *
В юности это ощущение стало удушающим. На первом курсе университета, когда она впервые выступала на студенческой конференции, журналист, пришедший освещать событие, небрежно записал в блокнот:
«Анна Лебедева, дочь известной писательницы Серафимы Лебедевой»
Как будто ее имя не могло существовать само по себе.
Анна смотрела на статью о конференции в газете и чувствовала, как внутри разрастается пустота. В тот момент она поняла: она невидимка. Все, что она делает, растворяется в тени материнской славы.
Ей было двенадцать, когда она впервые участвовала в школьном спектакле. Ее выбрали на главную роль ― это было неожиданно, ведь до этого учителя редко обращали на нее внимание. Но она старалась. Репетировала дома перед зеркалом, записывала голос на диктофон, следила за каждым жестом, каждым движением.
В день премьеры она всматривалась в лица зрителей и ждала. Мама обещала прийти. Но так и не сдержала обещание.
После спектакля Анна брела по пустым школьным коридорам, сжимая в руке красную розу ― награду от классного руководителя.
А дома мать встретила ее сухими словами:
― Прости, мне нужно было закончить главу. Сроки горят. Ты же понимаешь, да?
Анна кивнула. Конечно, она прекрасно все понимала. Очередная глава гораздо важнее ее дебютного выступления. Ведь именно из таких глав складывался очередной гениальный роман.
В ту ночь она долго комкала афишу спектакля, а затем спрятала ее в нижний ящик стола и больше не доставала.
На выпускном вечере школа устроила торжественную церемонию: награждали лучших учеников. Анна не ждала своего имени ― она не была отличницей, не завоевывала первые места на олимпиадах, не блистала в спорте. Но когда ведущий объявил:
― За творческие достижения и вклад в культурную жизнь школы…
Она услышала свою фамилию.
Зал зааплодировал, кто-то похлопал ее по плечу, а внутри нее все кричало: «Наконец-то! Я сделала это! Сама!»
Но стоило ей выйти на сцену, как директор, улыбаясь, произнес в микрофон:
― Анна, твоя мама, наверное, гордится тобой. Она ведь такая талантливая писательница!
Анна сжала губы, но все же выдавила улыбку.
Она понимала, что это не про нее.
В университете друзья читали книги Серафимы Лебедевой, обсуждали их, восхищались. Иногда кто-то спрашивал:
― А твоя мама строгая? Она наверняка необыкновенный человек!
Анна улыбалась, отвечала что-то нейтральное, но внутри нарастало странное чувство. Все видели в ее матери великого писателя. А в ней самой ― только ее отражение.
В детстве Анна поняла это не сразу. Сначала это были разрозненные моменты ― как блики на воде, как шорох страниц, которые переворачивает кто-то другой.
Когда мама давала интервью и говорила: «Я многим жертвовала ради творчества», Анна сидела рядом и кивала. Хотя прекрасно знала, чем была эта жертва. Не ночами без сна, не отказом от праздников и отдыха. Этой жертвой была она.
Когда друзья восторженно обсуждали книги Лебедевой, ее не спрашивали: «Как ты?», а только: «Как мама?»
Когда в книжных магазинах она видела на обложках фотографию матери ― красивой, уверенной, с умным взглядом, ― то чувствовала только фальшь. Ведь этой женщины в реальности почти не существовало. Была другая. Та, что забывала про ее дни рождения, раздраженно отмахивалась, если Анна пыталась что-то рассказать, и говорила: «Господи, не сейчас. У меня же сроки».
Она росла рядом с женщиной, которой всегда было не до нее. Которая жила в своем мире и позволяла ей существовать где-то рядом.
Постепенно Анна научилась быть невидимой.
Она перестала рассказывать о своих успехах ― потому что они были мелкими на фоне великих произведений матери.
Перестала приводить друзей в дом ― потому что каждый разговор неизбежно превращался в обсуждение Серафимы Лебедевой. Перестала даже пытаться быть. И все это длилось так долго, что однажды она поняла ― ее как будто вовсе нет.
Не осталось ни мечт, ни желаний, ни настоящего Я. Была только тень. Тень великой женщины, похожей на которую Анне так и не удалось стать.
* * *
Смерть матери настигла ее как гроза среди ясного дня. Однажды Анна вошла в дом ― и не услышала ничего. Ни привычного скрипа старого кресла. Ни приглушенного телефонного разговора. Ни нервного цоканья каблуков по паркету. Дом Серафимы Лебедевой вдруг стал совершенно тихим.
Анна замерла на пороге, удерживая в руках тяжелую сумку с продуктами. Внутри все съежилось ― словно кто-то невидимый провел по позвоночнику ледяными пальцами. Она медленно поставила сумку на пол, шагнула вглубь коридора.
― Мама? ― голос сорвался, стал тише.
Нет ответа.
Только ветер слегка шевелил шторы на втором этаже.
Анна поднялась по лестнице ― шаг за шагом, едва дыша. Сердце колотилось где-то в горле.
Когда она толкнула дверь кабинета, мир раскололся.
Мать сидела за письменным столом, как всегда ― только теперь ее пальцы не касались страниц, голова запрокинулась, а глаза смотрели в пустоту.
Словно в последний момент она все еще думала о чем-то важном.
Анна не помнила, как подбежала, как трясла ее за плечи, как кричала в пустоту. Не помнила, как вызвала скорую, как сидела на полу, уткнувшись в собственные колени, чувствуя, что реальность проваливается.
Она просто знала: мамы больше нет.
Дни после похорон прошли в мутной дымке. Голоса звучали будто через вату. Люди приходили, говорили правильные слова, жали ее руку, гладили по плечу. Они смотрели на нее как на призрак.
― Держись, Анна. Мы все скорбим вместе с тобой…
― Она была великим человеком…
― Тебе повезло быть ее дочерью…
― Такая невосполнимая потеря…
Сколько раз она слышала это? Десятки? Сотни?
И ни один человек не спросил: «Как ты?»
Потому что никого не интересовало, как чувствует себя невидимая дочь.
Только дом продолжал молчать. Огромный, темный, наполненный образами Серафимы Лебедевой. Вещи матери оставались нетронутыми: чайная чашка на столе, шаль на спинке кресла, раскрытая книга, которую она не дочитала.
Но больше всего Анну пугал кабинет. Он словно жил отдельно от всего дома. Каждый раз, проходя мимо двери, Анна ощущала странный зов ― будто что-то ждало ее внутри.
Что-то, что мать оставила только для нее. В один из таких дней она и обнаружила его. Маленький, потрепанный от времени дневник. Она не знала, что ждет ее внутри. Но тогда она почувствовала: это изменит все.
Почерк матери был таким узнаваемым ― угловатым, четким, резким. Казалось, слова вырезаны в бумаге, а не написаны.
Она вновь погрузилась в чтение.
«Я снова не успела ее забрать.
Мне позвонили из издательства ― срочно, срочно, срочно. И я снова выбрала работу.
Она не плакала. Она просто держала в руках рисунок и покорно дала руку чужой женщине ― воспитательнице ― чтобы она могла увести ее после моих слов: «Я приду завтра».
Я не пришла завтра. Я пришла через три дня. Я помню, как она улыбнулась мне. Без упрека. Без обиды. Просто улыбнулась.
И это было невыносимо».
Анна захлопнула дневник.
Сердце билось так часто, словно в груди ему больше не хватало места.
Она вспомнила тот день. Помнила рисунок ― две елочки и розовый зайчик между ними. Ей тогда казалось, что мама не заметила его.
Но теперь получается ― заметила. И даже записала в дневнике.
Она снова открыла его.
«Сегодня Анна получила диплом.
Я сидела в зале и слушала, как объявляют ее имя. Она вышла на сцену ― высокая, хрупкая, серьезная.
Я не говорила ей, но видела: она выросла сама по себе.
Она не спрашивала у меня совета. Не звонила, чтобы поделиться радостью. Не приходила за поддержкой.
Потому что я не была ее опорой. Я была ее тенью. И, возможно, всегда буду».
Беззвучные слезы покатились у Анны по щекам.
Мама никогда не говорила об этом. Никогда не признавалась, что чувствовала хоть что-то похожее. Она была уверена, что ее существование ― это всего лишь фон для матери. Что ее успехи неважны.
Но дневник говорил другое. Она была важна. Всегда. Только вот почему мать никогда не произносила этого вслух?
Анна лихорадочно перелистывала страницы, ловила обрывки мыслей, записей.
«Я хотела сказать ей.
Но когда она вошла в кабинет, я увидела ― ее глаза такие же, как у меня.
В них усталость. Холод. Одиночество. И я поняла: я уже упустила этот момент. Она уже стала мной».
Анна вцепилась в дневник, как в спасательный круг. Нет. Это неправда. Она не стала Серафимой Лебедевой. Она не могла.
Но с каждой прочитанной страницей ей казалось, что мир, который она знала, рушится, открывая новую правду. Правду, которую мать не смогла сказать ей при жизни. Но которую оставила на этих страницах.
Автор: Наталья Трушкина