Квартира пахла старыми книгами и чем-то едва уловимым, почти забытым. Может, пудрой, которой ее мать пользовалась все последние годы, или авторским черным чаем с бергамотом и листьями черной смородины, который она пила, не отрываясь от работы. Все эти запахи смешались с тонким слоем пыли, осевшей на полках и поверхностях мебели, создавая ощущение застывшего времени.
Анна медленно провела ладонью по темному дереву массивного письменного стола. Его поверхность испещрили мелкие царапины, легкие вмятины ― следы десятилетий напряженного и кропотливого труда. Именно здесь ее мать ― Серафима Лебедева, одна из самых известных писательниц своего поколения ― создавала свои книги.
Анна помнила, как в детстве сидела на этом же стуле, подобрав под себя ноги, боясь нарушить тишину.
Мать не любила, когда ее отвлекали.
«Анна, ты видишь, что я работаю?» ― голос ее всегда был ровным, без намека на раздражение, но от этого еще более холодным.
В такие моменты Анна ощущала себя лишней. Как будто само ее существование было чем-то досадным, чем-то, что нужно убирать с дороги, чтобы не мешало большему ― великому труду, созданию настоящих историй, которыми восхищались читатели. Она не сердилась. Не протестовала. Просто принимала.
Но сейчас мать ушла навсегда. Ее больше не было. И не будет никогда.
Анна взглянула на стеллажи, заваленные книгами. Среди них ― десятки произведений, переведенных на разные языки. На обложках ― строгие, официальные портреты ее матери, в глазах которой всегда читалась отстраненность. Она была женщиной, умевшей красиво складывать слова в законченные мысли, но не умевшей говорить о своих чувствах.
Теперь весь этот дом ― каждый предмет, каждая исписанная страница ― принадлежали Анне.
Она начала разбирать бумаги.
Рукописи, черновики, письма от издателей ― все они были аккуратно сложены, подписаны, систематизированы. Мать всегда отличалась педантичностью. Анна почти автоматически просматривала бумаги, не ожидая найти ничего личного, пока не наткнулась на него.
Маленький, потрепанный от времени дневник.
Его обложка была выцветшей, края страниц ― заломлены, а на самом верху значилось лишь одно слово, написанное уверенным почерком:
«Анна»
Анна вздрогнула.
Серафима Лебедева никогда не вела дневников. Она не была человеком, который фиксирует эмоции, не размышляла о жизни в записках. Она просто работала, строчила романы, общалась с издателями.
Но этот дневник был определенно написан именно ею. И он был посвящен дочери. Анна почувствовала, как что-то сдавило горло. Она осторожно развернула обложку. Кончики пальцев вдруг стали ледяными, а в груди начал сгущаться пока неясный страх.
На первой же странице, под датой, стояли простые слова:
«Я всегда думала, что она меня ненавидит. Но что, если это была не ненависть, а страх?»
Анна сглотнула. Ее руки дрожали. Что мать хотела ей сказать? Что она скрывала все эти годы?
Анна осторожно перелистывала пожелтевшие страницы. Дневник был довольно старым, с кожаной обложкой, слегка истрепанной по краю. Он пах бумагой, кожей и чем-то неуловимо знакомым ― ароматом прошлого.
Она колебалась. Разве у нее есть право читать это? Но разве у матери было право молчать всю ее жизнь?
Осторожно перевернув страницу, Анна увидела аккуратный почерк ― мелкий, строгий, почти без исправлений.
«Я не знаю, зачем пишу это. Возможно, для самой себя. Возможно, для нее. Я никогда не умела говорить про то, что чувствую. Всю жизнь я пряталась за словами, созданными для других, но сейчас… сейчас мне хочется быть честной. Хотя бы, с самой собой».
Анна почувствовала, как внутри что-то оборвалось. Она провела пальцем по строчкам, словно могла прикоснуться к матери через эти слова.
«Анна. Я не знаю, какая ты. Я знаю, какой ты должна быть ― умной, сдержанной, сильной. Но знаешь ли ты, какой я вижу тебя на самом деле?»
Анна затаила дыхание.
«Ты думаешь, что я не замечаю, как ты смотришь на меня. Как ждешь одобрения. Как стараешься быть удобной. Это больно ― видеть, как ты прячешь себя настоящую ради меня. Такой фальшивой насквозь. Но я не знаю, как остановить это».
Строки плыли перед глазами. Анна вспомнила себя подростком ― тихой, старательной, боящейся нарушить порядок в доме, который, казалось, был важнее ее самой.
Она снова перевернула страницу, жадно вчитываясь в следующие строки.
«Когда ты была совсем малышкой, я часто сидела рядом с кроваткой, смотрела, как мирно ты спишь. Я хотела сказать, как сильно тебя люблю. Но слова каждый раз застревали в горле. Я боялась, что если начну, то уже не смогу остановиться».
Анна закрыла дневник, сжав его в руках. Впервые в жизни ей казалось, что мать действительно разговаривает с ней.
* * *
Она сидела в полутемной комнате, склонившись над дневником. Единственным источником света была настольная лампа, отбрасывающая мягкое золотистое сияние на блеклые страницы. Тени на стенах казались призрачными силуэтами прошлого.
Она вновь провела ладонью по обложке, словно касалась самой матери. Где-то в глубине души теплела странная, пугающая надежда ― надежда узнать, что все было совсем не так, как ей казалось.
Она вздохнула, снова перевернула страницу и начала читать дальше:
«Я всегда думала, что ты родилась не для меня, а вопреки мне. Когда я узнала, что беременна, я ужасно испугалась. Я боялась, что не смогу дать тебе любовь. Потому что сама никогда ее не знала. Мне казалось, что я разрушу тебя так же, как разрушили когда-то меня».
Анна застыла на этих строчках. В груди запульсировала боль ― резкая, неожиданная. Она вспомнила, как в детстве искала в матери нежность, тянулась к ней, ждала улыбок, похвалы, простого одобрения. Но чаще всего встречала лишь молчание. Теперь это молчание начало обретать смысл.
Она откинулась назад, закрыла глаза. Перед внутренним взором всплыло яркое воспоминание.
* * *
… Ей пять лет. Она стоит в дверях кабинета, робко заглядывая внутрь. Мама сидит за письменным столом, быстро пишет что-то в блокноте, лицо напряженное, бледное от усталости.
― Мама, посмотри, я нарисовала картину! ― тоненький голосок звенит в тишине.
Мать медленно поднимает голову. На секунду в глазах мелькает что-то теплое, но тут же исчезает за привычной пеленой холодной сосредоточенности.
― Позже, Анна. Сейчас я работаю.
Анна сжимает лист бумаги в маленьких пальчиках. Ее рисунок ― дом, дерево, солнце и две фигурки, держащиеся за руки. Она ждала, что мама обрадуется и улыбнется. Скажет что-то хорошее. Но мама уже снова пишет.
Анна молча выходит из комнаты, а затем медленно рвет рисунок на мелкие кусочки.
* * *
… Она резко открыла глаза, возвращаясь в настоящее. В горле запершило от накатившейся волны детской обиды.
Она всегда думала, что недостаточно хороша, что мама не любила ее, потому что она делала что-то не так. Но теперь… Теперь дневник рассказывал другую историю.
Она снова склонилась над страницами, глотая слова, словно они могли восполнить пустоту прожитых лет.
«Когда ты принесла мне свой первый рисунок, я хотела его сохранить. Я хотела сказать, что он прекрасен. Но что-то внутри меня замерло, не дало сделать этого. Я не знаю, почему. Может, потому что когда-то я сама принесла рисунок своей матери. И она даже не взглянула на него».
Анна почувствовала, как по щекам покатились слезы.
Она и мать были похожи больше, чем она могла себе представить.
Она сидела, глядя на этот дневник, а в голове уже всплывали новые воспоминания ― моменты детства, которые раньше казались простыми, но теперь наполнялись новым смыслом. Каждое слово в дневнике переворачивало внутри что-то важное, рушило старые представления, открывало раны, которые она даже не осознавала. Она перечитывала строки снова и снова, выискивая среди них подтверждение тому, что мать все-таки любила ее. Пусть не так, как ей хотелось, но все же любила.
Она сделала глубокий вдох и продолжила чтение.
«Иногда я пыталась приблизиться к тебе, но страх останавливал меня. Я не знала, как любить. Мне казалось, что, если я покажу тебе слишком много чувств, ты увидишь мою слабость. А я всегда боялась быть слабой».
Анна слегка прикусила губу. Эти слова напомнили ей один момент из детства, который теперь обретал другой смысл…
Автор: Наталья Трушкина