Электричка из Москвы прибыла с опозданием на двадцать минут. Я стояла на перроне с маленьким чемоданом в руке и смотрела на знакомые до боли вывески. Владимир встретил меня серым октябрьским небом и запахом листвы, который всегда напоминал о детстве.
Папа умер три дня назад. Инфаркт — врачи сказали, что быстро, без мучений. Может, это и к лучшему. В свои семьдесят восемь он всё ещё чертил проекты, возился в своей мастерской до поздней ночи. Говорил, что архитектура — это его способ говорить с будущим.
Похоронное бюро располагалось в старом здании недалеко от центра. Зал был небольшой, но людей пришло много. Соседи, коллеги по институту, где папа когда-то преподавал, студенты, которые помнили его лекции. Я узнавала лица, но имена вспоминались с трудом — слишком долго жила в Москве, слишком редко приезжала.
— Катя, как же ты похудела, — тётя Вера обняла меня у гроба. — Папа всё переживал, что ты там одна.
Я кивнула, не доверяя своему голосу. Рядом стояли Игорь с женой Светланой и Лариса с мужем. Мой брат выглядел усталым — видимо, все хлопоты по организации похорон легли на него. Лариса плакала в платочек, но между слезами успевала здороваться с пришедшими.
— Хорошо, что успела, — сказал Игорь, пожимая мне руку. — А то мы уже думали...
— Я же сказала, что приеду.
— Ну да, конечно. Просто волновались.
Что-то в его тоне показалось мне странным, но я списала это на нервы. Мы все нервничали. Папа был для нашей семьи опорой, тем человеком, вокруг которого всё вращалось. Теперь эта опора исчезла, и мы словно потеряли равновесие.
Отпевали папу в старой церкви на Соборной площади. Я слушала певчих и думала о том, как он любил этот город, как гордился каждым отреставрированным зданием, каждым новым проектом. Его архитектурное бюро было небольшим, но в городе не было ни одного значимого объекта, в создании которого он не участвовал бы.
После кладбища мы поехали поминать в кафе рядом с центром. Игорь выбирал место, говорил, что папа любил это заведение. Я сидела за длинным столом, слушала речи и чувствовала себя немного чужой. Все здесь знали отца лучше, чем я за последние годы. Это была горькая правда, которую я пыталась не замечать.
Поминки и первый намёк
За столом собралось человек сорок. Игорь сидел во главе, рядом с ним устроились его взрослые дети — Денис и Маша. Лариса расположилась напротив меня, время от времени промакивала глаза салфеткой. Её муж Володя молчал и ел, изредка кивая собеседникам.
— Давайте помянем Бориса Николаевича, — поднял рюмку бывший коллега папы. — Человека, который любил свой город больше себя.
Мы выпили. Потом были ещё тосты — от соседей, от учеников, от тех, кому папа когда-то помог. Я слушала и удивлялась: оказывается, он делал так много, о чём я даже не подозревала. Помогал молодым архитекторам, консультировал по реставрации памятников, вёл бесплатные курсы для студентов.
— Борис Николаевич был настоящим профессионалом, — говорила пожилая женщина, которая работала в городской администрации. — Когда нужно было спасти старые здания на Большой Московской, он три месяца работал бесплатно, только чтобы сохранить историю.
Игорь кивал, соглашался, иногда добавлял что-то своё. Лариса тоже вспоминала, как папа учил её рисовать, как они вместе ходили на пленэры. Я молчала — мне нечего было добавить к этим воспоминаниям. Последние лет десять наши разговоры сводились к дежурным фразам по телефону: как дела, как здоровье, когда приедешь.
Ближе к концу вечера, когда гости начали расходиться, Игорь налил себе ещё водки и посмотрел на нас с Ларисой:
— Ну что, теперь надо будет как-то разбираться с имуществом папы.
Лариса подняла глаза:
— Игорь, не сегодня же...
— А когда? Квартира, мастерская — всё это надо как-то делить. И лучше по-семейному, без лишних формальностей.
Я почувствовала, как что-то сжалось в груди. Неужели он сейчас, здесь, за поминальным столом, будет говорить о наследстве?
— У папы есть завещание, — сказала я тихо. — Нотариус звонил позавчера.
— Завещание завещанием, — махнул рукой Игорь. — Но мы же семья. Папа всегда говорил, что всё будет общее.
— Говорил? Когда говорил?
— Да много раз. И потом, ты же в Москве живёшь, зачем тебе владимирская недвижимость? А нам здесь детей поднимать, внуков...
Лариса закивала:
— Катя, мы не из жадности. Просто справедливо как-то надо.
Я смотрела на них и не понимала, что происходит. Папа умер сегодня утром, мы его только что похоронили, а они уже делят наследство. И почему-то считают, что завещание — это просто формальность, которую можно обойти семейными договорённостями.
— Я хочу сначала узнать, что написано в завещании, — сказала я. — А потом будем решать.
— Конечно, конечно, — согласился Игорь, но в его голосе слышалось раздражение. — Только помни — мы тут все эти годы были рядом с папой. Помогали, ухаживали. А ты...
Он не договорил, но я поняла. А я была далеко, жила своей жизнью, приезжала раз в год на пару дней. Неблагодарная дочь, которая теперь претендует на наследство.
Давление усиливается
В Москву я вернулась через два дня. Квартира встретила меня тишиной и пылью — за время отсутствия всё как-то поблекло, стало неуютным. Я поставила чемодан в прихожей и включила чайник. Нужно было как-то возвращаться к обычной жизни, к урокам в школе, к ежедневным заботам. Но мысли всё время возвращались к разговору с братом и сестрой.
Первое сообщение от Ларисы пришло вечером того же дня. Голосовое, длинное:
— Катенька, привет. Я всё думаю о нашем разговоре. Понимаешь, мы не хотим тебя обидеть или что-то отнять. Просто папа всегда говорил, что дети должны помогать друг другу. А ты же знаешь, как у Игоря дела — кредит за квартиру, дети учатся. А у меня Володя на пенсии, я в школе работаю за копейки. Мы не жадные, но справедливость должна быть. Папа бы этого хотел, я уверена.
Я прослушала сообщение дважды и почувствовала знакомое чувство вины. Действительно, Игорь всё время жаловался на финансовые трудности. Лариса работала учителем начальных классов — зарплата копеечная. А я живу одна, преподаю в частной школе, получаю прилично. Может, они правы?
На следующий день пришло ещё одно сообщение:
— Катя, ты меня слышишь? Игорь говорит, что ты не отвечаешь на звонки. Мы же не чужие люди! Неужели деньги важнее семьи? Папа всю жизнь нас учил быть дружными, а мы теперь из-за квартиры ссоримся...
Потом позвонил Игорь. Голос у него был уставший, но настойчивый:
— Катька, чего ты замолчала? Мы с Ларисой переживаем. Думали, ты нас поймёшь. Завещание — это формальность, папа его составлял давно, может, передумал уже. А мы тут рядом были, помогали ему...
— Игорь, я не замолчала. Просто хочу разобраться спокойно.
— Да что там разбираться? Ты же видишь — нам тяжело, а тебе в Москве хорошо живётся. Не жадничай, мы же семья.
После этого разговора я долго не могла заснуть. Ворочалась в постели, прокручивала в голове их слова. Может, я действительно жадная? Может, правильно было бы поделиться? Папа и правда всегда говорил о том, что семья — это главное.
Но потом я вспомнила, как он последний раз говорил мне по телефону:
— Катюша, я завещание составил. Ты не переживай ни о чём, всё будет как надо.
Он специально мне об этом сказал. Значит, хотел, чтобы я знала.
На третий день Лариса прислала особенно длинное сообщение. Голос у неё дрожал:
— Катя, я всю ночь не спала, думала о папе. Представляешь, мне приснился он. Стоит и говорит: «Что же вы делаете, дети мои? Из-за стен и бумажек ссоритесь». И такой расстроенный был... Катюша, давай не будем папину душу тревожить. Он же нас всех одинаково любил.
Точка надрыва
Прошла неделя с момента похорон. Я ходила на работу, вела уроки, проверяла тетради, но всё это происходило как во сне. Постоянно проверяла телефон — не пришло ли новое сообщение от Ларисы или звонок от Игоря. Спала плохо, просыпалась среди ночи с тяжёлым чувством в груди.
В четверг вечером я сидела на кухне с соседкой Валентиной Петровной. Она забежала за солью и задержалась на чай — видимо, заметила, что мне нужно поговорить с кем-то.
— Катенька, ты что-то совсем замученная, — сказала она, наливая себе второй стакан. — Не только из-за папы ведь переживаешь?
Я рассказала ей всё. О завещании, о разговорах с братом и сестрой, о том, как они давят на совесть. Валентина Петровна слушала молча, иногда цокала языком.
— И что ты думаешь делать? — спросила она, когда я закончила.
— Не знаю. Может, они правы? Может, я действительно жадная?
— А завещание ты читала?
— Нет ещё. Нотариус сказал, приехать во Владимир для оглашения.
— Так поезжай, прочитай, а потом решай. Твой папа умный человек был, просто так завещание не составляют.
Я покивала, но сомнения не проходили. После ухода соседки села за стол и попыталась разобраться в своих чувствах. С одной стороны, я понимала Игоря и Ларису. Им действительно тяжело живётся, а у меня есть стабильная работа и собственная квартира. С другой стороны, папа составил завещание не просто так. Он что-то имел в виду.
Может, дело не только в деньгах? Может, он хотел, чтобы именно я сохранила его наследие — мастерскую, проекты, всё то, что он создавал годами?
В пятницу Лариса прислала ещё одно сообщение:
— Катя, Игорь говорит, что ты совсем не выходишь на связь. Мы уже думаем — может, ты на нас обиделась? Но мы же ничего плохого не хотели. Просто папа всегда учил нас делиться. Помнишь, как в детстве он говорил: "Что у одного есть, то и у всех должно быть"? Давай встретимся, поговорим по-человечески.
После этого сообщения я поняла — больше так продолжаться не может. Я схожу с ума от этого постоянного давления, от чувства вины, от бессонных ночей. Нужно что-то решать.
Вечером того же дня я позвонила своей коллеге Ирине. Она недавно разводилась и рассказывала, что ей очень помог адвокат — грамотный, честный человек.
— Алексей Викторович? Конечно, дам тебе его контакты. Только ты что, тоже разводиться собралась?
— Нет, дело о наследстве. Родственники давят, не знаю, как быть.
— А, понятно. Он как раз такими делами занимается. Хороший специалист, не обманет.
Встреча с адвокатом
Офис Алексея Викторовича находился в центре Москвы, в старом доме недалеко от метро. Обычная приёмная с кожаными креслами, стеллажи с папками дел, секретарша средних лет, которая вежливо предложила подождать несколько минут.
Когда меня пригласили в кабинет, я немного волновалась. Не знала, с чего начать, как объяснить ситуацию. Алексей Викторович оказался мужчиной лет пятидесяти, спокойным и внимательным. Он выслушал мою историю, время от времени задавая уточняющие вопросы.
— Значит, завещание есть, но вы его ещё не читали?
— Нет, нотариус назначил встречу на следующую неделю.
— А родственники настаивают на том, чтобы вы отказались от наследства в их пользу?
— Не совсем отказалась. Они хотят, чтобы всё поделили поровну, несмотря на завещание.
Алексей Викторович записал что-то в блокнот:
— Понятно. А какими способами они на вас воздействуют?
Я рассказала про голосовые сообщения Ларисы, про звонки Игоря, про постоянные упоминания о том, что я живу в Москве и якобы не нуждаюсь в наследстве.
— Это называется моральное принуждение, — сказал адвокат. — По закону, если есть завещание, составленное в здравом уме и при свидетелях, никто не имеет права требовать его пересмотра. Конечно, наследники могут оспорить документ в суде, но для этого нужны веские основания.
— А если я сама захочу поделиться?
— Это ваше право. Но решение должно быть добровольным, а не под давлением. Судя по тому, что вы рассказываете, на вас оказывают психологическое воздействие.
Мы проговорили ещё полчаса. Алексей Викторович объяснил мне мои права, рассказал о процедуре вступления в наследство, о том, как можно защититься от давления родственников.
— Если хотите, я могу поехать с вами во Владимир на оглашение завещания. Или провести предварительную беседу с вашими родственниками — объяснить им правовые аспекты ситуации.
— А это не слишком жёстко?
— Наоборот, это может предотвратить более серьёзный конфликт. Люди часто не понимают, что их действия могут квалифицироваться как принуждение к отказу от наследства. Это уголовно наказуемое деяние.
Из офиса я выходила с ощущением, что наконец-то получила опору. Алексей Викторович дал мне свою визитку и сказал, что готов помочь в любое время. Теперь я знала — у меня есть защитник, человек, который понимает законы и не будет давить на совесть.
Звонок адвоката
Во Владимир мы поехали на следующей неделе. Алексей Викторович сел в один поезд со мной — сказал, что так будет удобнее обсудить стратегию действий. В вагоне он ещё раз объяснил мне процедуру оглашения завещания и возможные реакции родственников.
Нотариальная контора располагалась в центре города, в здании, которое я помнила с детства. Игорь и Лариса уже ждали в коридоре. Они поздоровались со мной сдержанно, с любопытством посмотрели на Алексея Викторовича.
— Это мой адвокат, — сказала я. — Алексей Викторович, познакомьтесь — мой брат Игорь и сестра Лариса.
— Адвокат? — удивился Игорь. — Зачем адвокат? Мы же семья, всё решим по-семейному.
— Именно поэтому, — спокойно ответил Алексей Викторович. — Чтобы не было недоразумений.
Завещание оказалось подробным и чётко составленным. Папа оставил мне квартиру и мастерскую с оборудованием, а также авторские права на все свои проекты. Игорю и Ларисе досталось по пятьдесят тысяч рублей и несколько ценных книг из личной библиотеки отца.
— Как так? — воскликнула Лариса после того, как нотариус закончил читать. — Папа не мог такое написать!
— Завещание составлено два года назад, — сказал нотариус. — В присутствии двух свидетелей, Борис Николаевич был в здравом уме и твёрдой памяти.
Игорь сидел молча, но я видела, как у него дрожат руки. Наконец он поднял голову:
— Катька, ты же понимаешь — это несправедливо. Мы тут всю жизнь прожили, за папой ухаживали...
— Игорь Борисович, — вмешался Алексей Викторович. — Завещание — это последняя воля вашего отца. Он имел право распорядиться своим имуществом так, как считал нужным.
— А если мы будем оспаривать?
— Это ваше право. Но для успешного оспаривания нужны доказательства недееспособности завещателя или принуждения к составлению завещания. У вас есть такие доказательства?
Игорь промолчал. Лариса всхлипнула:
— Значит, мы остаёмся с носом? А Катя в Москве будет квартиры сдавать?
— Что я буду делать с наследством — моё личное дело, — сказала я тверже, чем чувствовала себя.
После нотариуса мы вышли на улицу. Игорь с Ларисой о чём-то шептались между собой, потом подошли ко мне:
— Катя, давай всё-таки по-человечески решим. Ты же видишь — папа был уже старый, может, не очень соображал...
— Это ваше последнее слово? — спросил Алексей Викторович.
— А что, нельзя даже поговорить? — разозлился Игорь.
— Можно. Но без принуждения и угроз. А то, что вы делаете уже две недели, называется моральным принуждением к отказу от наследства.
Тут я увидела, как лицо Игоря изменилось. Он стал злее, агрессивнее:
— Да кто вы такой, чтобы нам тут указывать? Это семейное дело!
— Семейное дело не должно нарушать закон, — спокойно ответил адвокат и достал телефон. — Разрешите, я позвоню вам завтра и ещё раз объясню правовые аспекты ситуации.
— Не нужно нам звонить! — выкрикнула Лариса.
— Нужно, — сказал Алексей Викторович и набрал номер Игоря прямо при нас.
Возвращение в мастерскую
Через месяц после того звонка я снова приехала во Владимир. На этот раз одна, с ощущением, что еду не по принуждению, а по собственному желанию. Хотелось побыть в папиной мастерской, разобраться с его вещами, понять, что делать дальше с наследством.
Игорь и Лариса больше не звонили. После разговора с адвокатом они замолчали — видимо, поняли, что давление не поможет. Иногда мне становилось грустно от этой тишины. Всё-таки мы росли в одной семье, и разрыв отношений из-за наследства казался папе бы болезненным.
Мастерская находилась на первом этаже старого дома в историческом центре. Папа снимал её уже лет двадцать, а последние пять лет арендодатель практически не повышал плату — уважал Бориса Николаевича как человека, который помогает сохранять облик старого города.
Я открыла дверь ключом, который нашла в папиных вещах, и вошла внутрь. Пахло красками, бумагой и тем особенным запахом творчества, который всегда окружал отца. На стенах висели его чертежи — проекты реставрации церквей, планы новых жилых кварталов, эскизы фонтанов и скверов.
В углу стоял большой чертёжный стол, за которым папа работал до последних дней. На нём лежали незаконченные проекты — он планировал реконструкцию старой школы на окраине города. Рядом с чертежами лежала записка его рукой: "Поговорить с Мариной Сергеевной о финансировании. Дети должны учиться в красивых зданиях".
Я села на его рабочий стул и попыталась представить, сколько часов он провёл здесь, склонившись над проектами. Сколько зданий появилось в городе благодаря его работе, сколько людей живут сейчас в квартирах, которые он помогал проектировать.
В шкафу нашла папку с письмами от благодарных клиентов. Молодые семьи писали, как счастливы в новых квартирах. Директора школ благодарили за красивые проекты. Городская администрация отмечала его вклад в развитие Владимира.
— Папа, — сказала я вслух. — Теперь я понимаю, почему ты оставил мне мастерскую.
Он хотел, чтобы его дело продолжилось. Не обязательно мной — я ведь филолог, а не архитектор. Но через тех людей, которые будут работать в этом пространстве, дышать этой атмосферой творчества.
К вечеру у меня созрел план. Я договорилась с арендодателем о продлении договора и решила превратить часть мастерской в коммунальное пространство для молодых художников, дизайнеров, архитекторов. Пусть здесь снова кипит жизнь, пусть создаются новые проекты.
Квартиру я тоже решила не продавать. Нашла объявление от студентки художественного института — девочка искала жильё недорого, готова была ухаживать за цветами и поддерживать порядок. Идеальный вариант.
Так папино наследство получило новую жизнь, а я — новый смысл для периодических поездок во Владимир.
Финальное сообщение
Дома в Москве я долго думала, стоит ли писать Ларисе и Игорю. С одной стороны, хотелось объяснить им свои решения, рассказать о том, как я распорядилась наследством. С другой стороны, наши отношения были испорчены, и любая попытка общения могла восприниматься как желание оправдаться.
Но в итоге я всё-таки написала. Сначала Ларисе — она всё-таки была мягче Игоря, более склонна к диалогу:
"Лариса, знаю, что мы давно не общались. Хочу рассказать, что сделала с папиным наследством. Квартиру сдаю студентке за символическую плату — пусть молодёжь живёт в центре, а не на окраине. Мастерскую превратила в творческое пространство для художников и архитекторов. Думаю, папа был бы рад такому решению. Иногда забота о себе — это тоже уважение к семье. Ты сама решай, какой она у тебя будет."
Отправила сообщение и выключила телефон. Не хотела видеть реакцию, не хотела новых объяснений и оправданий. Сказала то, что считала нужным, — остальное уже не моя ответственность.
Игорю писать не стала. После того разговора с адвокатом он показал своё истинное лицо — злое, агрессивное, готовое на всё ради денег. С такими людьми лучше не общаться вообще.
Вечером того же дня мне позвонила Валентина Петровна:
— Катенька, а ты как-то посвежела. Лицо другое стало.
— Правда?
— Конечно. Видно, что груз с плеч свалился.
Она была права. Я действительно чувствовала себя легче, свободнее. Впервые за много лет не ощущала вины за то, что живу в Москве, за то, что редко приезжала к папе, за то, что поступаю так, как считаю правильным.
На следующий день пришёл ответ от Ларисы. Короткий, без эмоций:
"Поняла. Наверное, ты права. Жаль только, что мы теперь как чужие."
Я перечитала сообщение несколько раз. В нём не было злости или обиды — скорее усталость и какое-то примирение с ситуацией. Может быть, со временем наши отношения наладятся. А может, и нет. Но это уже не будет зависеть только от меня.
Через неделю мне позвонила та самая студентка, которая сняла папину квартиру. Марина, третий курс института культуры.
— Екатерина Борисовна, а вы знаете, что у вас в мастерской уже появились первые посетители? Молодой архитектор пришёл, спрашивает, можно ли поработать за большим столом. А ещё девочка-дизайнер интересуется, нельзя ли устроить там выставку студенческих работ.
— Конечно можно, — улыбнулась я. — Для этого всё и затевалось.
— А вы не подумали, что это могло бы стать постоянным? Я могу помочь с организацией, у меня опыт есть. В институте мы такие пространства создавали.
— Давайте попробуем.
После разговора с Мариной я поняла — папино дело действительно продолжается. Не так, как он сам его вёл, но в том же духе. Помогать людям творить, создавать красоту, делать мир лучше.
А я впервые за много лет почувствовала, что поступила правильно. Не потому, что кто-то меня одобрил или осудил, а потому, что слушала свою совесть, а не чужие упрёки.
Вечером я достала фотографию папы — он стоял рядом со своим последним проектом, детским садом в новом районе. Улыбался, держал в руках чертежи. Счастливый человек, который нашёл своё призвание и следовал ему до конца.
— Спасибо, папа, — сказала я его изображению. — За урок, за доверие, за то, что научил меня не сдаваться.
Он не ответил, конечно. Но я почувствовала, что он бы одобрил мой выбор. И этого было достаточно.