Маршрутка номер семнадцать тряслась на ухабах улицы Советской, как старая стиральная машина. Марина Викторовна крепко держалась за поручень, стараясь не упасть на соседей. В салоне пахло бензином, мокрой одеждой и дешёвыми духами. За окном моросил октябрьский дождик, превращая асфальт в зеркало, отражающее неоновые вывески магазинов.
Все восемнадцать сидений были заняты. Школьники с рюкзаками за спиной жевали жвачку и смотрели в телефоны. Женщины средних лет обсуждали цены в «Пятёрочке». Мужчины в рабочих комбинезонах дремали, покачиваясь в такт движению автобуса.
У окна справа сидел пожилой мужчина, в сером пальто и вязаной шапке. Лет семидесяти пяти, не больше. Худощавый, с аккуратно подстриженными седыми усами и добрыми голубыми глазами за очками в металлической оправе. Руки в кожаных перчатках лежали на коленях. Он молча смотрел в запотевшее стекло, наблюдая за проплывающими мимо домами.
На остановке «Центральный рынок», в маршрутку втиснулась пожилая женщина. Невысокая, полноватая, в синем пуховике и шерстяном платке. Седые волосы были аккуратно уложены в причёску «под мальчика». Карие глаза за очками в пластиковой оправе озирали салон в поисках свободного места.
— Есть кто живой? Место уступите старушке! — громко объявила она, опираясь на трость с резиновым наконечником.
Марина Викторовна с сочувствием посмотрела на бабушку. Самой ей было сорок три, но стоять всю дорогу до конечной тоже не хотелось. Молодёжь делала вид, что не слышит просьбы. Мужчины уткнулись в газеты.
Вдруг пожилой мужчина у окна встал и, не говоря ни слова, осторожно взял женщину за руку и усадил к себе на колени. Движение было таким естественным и деликатным, словно он всю жизнь так делал.
В салоне повисла тишина. Даже водитель покосился в зеркало заднего вида. Пассажиры перестали говорить и уставились на необычную пару.
— Ах ты, бесстыдник старый! — возмутилась женщина, покраснев до корней волос. — Что ты себе позволяешь? Руки убери немедленно!
Она попыталась встать, но мужчина мягко придержал её за плечи.
— Сидите спокойно, мест всё равно нет, — тихо сказал он низким, чуть хриплым голосом.
— Да как ты смеешь! — продолжала негодовать бабушка. — Я на тебя куда следует пожалуюсь! В мои годы такие штуки выкидывать!
Но вдруг она резко замолчала и повернулась к мужчине лицом. Внимательно посмотрела на него поверх очков, наклонила голову набок.
— Подожди-ка... — её голос изменился, стал неуверенным. — А ты... ты случайно не...
Мужчина улыбнулся, и морщинки у глаз стали глубже.
— Тоня, ты меня узнала?
Лицо женщины преобразилось. Гнев сменился удивлением, потом радостью. Глаза заблестели, на щеках появился румянец.
— Гена! Геннадий Иванович! — воскликнула она, всплеснув руками. — Господи, да неужели ты? Живой, здоровый!
— Живой, Антонина Семёновна. Как видишь.
— Да я думала, ты уже... — она запнулась. — Ну, в общем, что уже давно на том свете. Столько лет прошло!
Геннадий рассмеялся негромко, по-доброму.
— Рано ещё мне туда. Вот, работаю сторожем в библиотеке. На пенсии, конечно, но подрабатываю.
Антонина осторожно устроилась у него на коленях поудобнее. Теперь она не стеснялась и не возмущалась. Наоборот, светилась от счастья.
— Не верится просто! Сколько лет не виделись? После школы-то встречались ли?
— После выпуска пару раз. Потом ты замуж вышла, в другой район переехала.
— Да, за Николая Петровича вышла. Царствие ему небесное, пять лет как скончался. А у тебя как дела? Женился?
— Женился. Жена в девяносто втором ушла из жизни. Дети выросли, разлетелись по стране. Один сын в Новосибирске живёт, дочка в Краснодаре.
Пассажиры в маршрутке слушали их разговор с интересом. Молодёжь отложила телефоны, женщины перестали обсуждать цены. Даже водитель убавил музыку.
— А помнишь, как ты мне записочки передавал, через Валю Кузнецову? — засмеялась Антонина. — «Тоня, ты мне нравишься. Пойдём в кино на Чапаева».
— Помню, помню. А ты отвечала: «Геночка, я занята. У меня английский дополнительный».
— Да я не занята была! Просто стеснялась страшно. В те времена девочки не сразу соглашались.
— Знаю. Потом Валька мне рассказала, что ты дома радовалась, когда мои записки получала.
Антонина шлёпнула его по плечу.
— Валька-то жива ещё?
— Жива. В доме престарелых живёт. Навещаю иногда.
— Надо будет и мне её проведать. А ты где живёшь сейчас?
— На Садовой, в доме тридцать семь. А ты?
— А я на Первомайской. Вот совпадение! Рядом же практически.
Маршрутка остановилась на светофоре. В салон ворвался холодный воздух, когда открылась дверь. Зашла молодая мама с коляской.
— Тоня, вставай, — сказал Геннадий. — Место освободим.
— Да ладно, Гена. Ещё три остановки ехать. Посижу пока.
Марина Викторовна улыбнулась, глядя на эту пару. Как мило они смотрелись вместе! Антонина сидела у Геннадия на коленях, как девчонка, и болтала без умолку. А он слушал её внимательно, кивал, иногда вставлял замечания.
— А помнишь школьный вечер в десятом классе? — спросила Антонина. — Ты меня пригласил танцевать, а я в новых туфлях тебе на ногу наступила.
— Ещё как помню! Я потом неделю хромал. Но промолчал тогда, не хотел тебя расстраивать.
— Ах ты, глупый! Надо было сказать. Я бы тебе и другую ногу добавила, — рассмеялась она.
— «Конечная! Все выходим!» — объявил водитель.
Геннадий помог Антонине встать, придержал за руку, пока она поправляла платок.
— Тоня, а давай завтра встретимся? — предложил он, застёгивая пальто. — Кафе есть хорошее на площади Победы. «Уют» называется.
— Давай! — обрадовалась она. — В два часа подойдёт?
— Подойдёт. Увидимся завтра.
Они вышли из маршрутки вместе и пошли в разные стороны. Антонина несколько раз оборачивалась и махала рукой. Геннадий тоже помахал в ответ.
Марина Викторовна шла следом и думала о том, как удивительно устроена жизнь. Двое пожилых людей, которые не виделись полвека, встретились в обычной маршрутке. И сразу стало понятно, что между ними когда-то была настоящая симпатия, может быть, даже любовь.
Интересно, о чём они завтра будут говорить в кафе? Наверное, вспомнят школьные годы, расскажут о прожитой жизни. А может быть, поймут, что не поздно ещё начать всё заново.
На душе стало тепло от этой случайной встречи. Хорошо, что есть на свете такие истории. Они напоминают, что настоящие чувства не стареют вместе с людьми.