3. Почему Анна Керн была непопулярна в высшем свете
С самого начала, с самого первого своего взрослого шага, Анна была “не такой”.
Ещё девочкой она спорила с отцом по поводу навязанного ей брака. Разве это достойно барышни? Где покорность? Где смирение с волей родителей? А она: “я не люблю Керна!..” Какое безумство для дочери хорошего дома!
— Неужели и вправду счастье в жертве? — спрашивала она себя. — А если я не хочу быть жертвой?
Свет этого не прощает. В XIX веке женщина — девочка вначале, жена потом, “светская вдова” в завершение. Свободы — ноль.
Дальше — больше.
Жена — но не отданная мужу, скупа на поклоны, раздражённая многолетними обидами, спокойная среди домашних обвинений.
Про Керн начали перешёптываться дамы:
— Она и к дочерям холодна, говорят.
— И с мужем на людях не церемонится…
— Сколько романов всплыло после того, как Пушкин ушёл!
Репутация — как белая перчатка: стоит испачкать один палец — бросай целиком.
Публичный отказ от чужой воли — мощнейший вызов тому обществу, где “примерное поведение” считается главным женским достоинством.
Её “вавилонская блудница”…
Тот самый пушкинский эпитет, брошенный в письмах не без яда,— увы! — стал мемом среди аристократии. Не потому, что Анна была распутницей; вовсе нет. Просто Пушкин заметил: “непонятая”, “слишком своя”, “слишком свободная”… “опасная”? Да.
А для слабосильных мужчин, не способных тягаться с умом женщины, такой образ — почти проклятие. Для женщин — опасность: куда денется их ощущение собственного превосходства, если вот “эта” докажет, что можно не молчать и не прогибаться?
Каждый новый её поступок обострял антагонизм: дескать, вот опять Анна Керн — “ни стыда ни совести, одна показная манерность и… вульгарный ум!”
Ох, если б знали сами “брендовые” светские львицы, насколько мечтали быть чуть-чуть похожими на эту дерзкую женщину!
Личное превратилось в общественное — и обратно.
Влияние её поступков, образа, манеры говорить, даже походки расползалось молниями: из одних уст — к другим; из одного письма главной сплетнице — сразу всей губернии, а потом всей империи. И каждая новая сплетня вырастала в целую бурю. Чуда не случилось. Любить Анну Керн было модно среди поэтов — но раздражать её независимостью было ещё более модно среди “приличных” дам и мужчин.
Умела ли Керн жить иначе? Вряд ли. Она словно заранее приняла условие внутриродовой борьбы: только не быть покладистой. И, может быть, именно за это её боялись, а потому — и ненавидели.
Ну а что дальше? Неужели в этой истории не было счастья? Как бы не так — впереди у Анны новая любовь, новый вызов и её главный личный триумф.
Неужели правда, что счастье у нас всегда в оппозиции к мнению общества?..
Жизнь Анны — лучшее тому доказательство.
4. Треугольник любви: Анна, её муж (Ермолай Керн) и младший возлюбленный
О, как же жадно общество ловило слухи о её “новых победах”! Впрочем, если говорить совсем уж честно — и немного с горечью, — все эти пересуды были лишь жалкой тенью по-настоящему сильного чувства, которое Анна позволила себе испытать, когда общество уже окончательно списало её со счетов. Вот где очередной парадокс её жизни: для света она давно осталась “падшей”, “скандальной” и “надменной”, а для самой себя… впервые стала героиней настоящей, а не придуманной любви.
Анне было уже далеко не двадцать, когда в историю её судьбы вошёл шестнадцатилетний Александр Марков-Виноградский — троюродный брат, молодой, смешливый, тонко чувствующий, какими бывают только те, кто ещё не разучился мечтать. Скандал, спросите вы? Да какой! Не просто скандал — откровенное смятение в консервативной родне, издёвки, обвинения, обещания “отлучить от света”.
Но — как это по-аннински: не отступить.
Сумасшедшая, — крутил головой её первый муж Ермолай. — Проклятые моды, вот и дочери теперь делают что хотят…
Видишь, какая Керн оказалась? - шептали на балах. - Её ни годы, ни позор ничему не учат. Вторая молодость, да ещё с младенцем!
Но Анна, вы удивитесь, была измучена не столько этим вечным шёпотом за спиной, сколько внутренней борьбой. Впервые — впервые! — перед ней возник мужчина, который не считал её должной, не причинял ей боли, не ссорился из-за быта и скандалов. Он был, повторимся, юн — но так искренно и трепетно любовался ею, что и двадцатидвухлетняя поэтесса могла бы позавидовать. Их письма, сохранившиеся до наших дней, полны нежности и какого-то невыразимого детского восторга:
“Я бы отдал всё, чтобы видеть Ваши глаза утром. Я не умею жить без Вашего слова.”
“Саша… мне так легко и страшно. Я боялась, что не смогу никому больше быть нужна — а теперь боюсь только потерять Вас.”
Другие части читайте здесь: