Алексей сидел в прокуренной кухне своей арендной однушки, глядя в окно. На улице моросил дождь, за стеклом маячили тусклые огни старых пятиэтажек. Чашка с недопитым кофе остыла давно. На экране телефона мигало уведомление от банка:
«Уведомление о просрочке платежа. Остаток по кредиту: 843 920 руб. Пожалуйста, внесите платеж в течение 3 дней.»
Он провёл рукой по лицу, устало вздохнул и уронил голову на руки.
— Ну и куда ты себя завёл, Лёха?.. — пробормотал он, глядя в трещину на потолке.
Жизнь, казалось, уползала из-под ног. Родителей не стало три года назад — мать умерла от инсульта, отца не стало ещё раньше, после тяжелой болезни. Девушка ушла, не выдержав его постоянного уныния и бедности. Работу Алексей сменил трижды за последние два года: то задержки зарплаты, то сокращение, то просто не выдерживал внутреннего давления. Сейчас он работал курьером, развозил еду и товары на подержанном «Поло», который сыпался на глазах.
Телефон снова завибрировал. На этот раз — смс от курьерской службы: «Ваш заказ отменён из-за отсутствия оплаты». Он усмехнулся.
— Сюрприз-сюрприз… — пробормотал Алексей.
Он плёлся в комнату, собираясь зарыться в одеяло, когда в дверь позвонили. Внезапно, резво, будто кто-то не хотел давать ему ни секунды покоя.
На пороге стояла женщина — среднего возраста, в чёрном пальто, с папкой в руках.
— Алексей Григорьевич Сухов?
— Да. А вы…
— Нотариус Ершова. Из Центральной государственной конторы. Разрешите буквально пять минут?
Он растерянно отступил вглубь квартиры, пропуская её внутрь.
Она села за стол, аккуратно расстегнула папку, достала несколько бумаг и положила их перед ним.
— Вам передано завещание. Не совсем обычное дело, но юридически оформлено правильно. Ваша подпись — вот здесь.
— Простите… завещание? От кого?
— От Григория Лавриновича Сухова.
— …Кто? — Алексей нахмурился. — У меня в роду не было такого. Мой отец Григорий Аркадьевич. А это... даже не имя моего прадеда. Это звучит как... ну не знаю, как из романа Тургенева.
— Верно подмечено, — сухо кивнула Ершова. — Завещание датировано 1871 годом.
— Простите… что?
— Вы не ослышались. Завещание составлено в 1871 году, подписано от руки, юридически заверено присяжным поверенным Псковского губернского суда. Завещатель — Григорий Лавринович Сухов. В завещании указано, что всё его имущество, включая фамильную усадьбу, переходит последнему прямому потомку по крови, вне зависимости от времени и родственной близости.
Алексей смотрел на неё, как на сумасшедшую.
— Вы… шутите?
— К сожалению, нет. Иначе бы я сюда не пришла.
— Но... откуда вы узнали, что это я?
— Завещание было доставлено в нашу контору буквально неделю назад. Его принёс человек, представившийся как «адвокат семьи Суховых». Он не назвал имени. Чисто одет, вежлив, с копией всех необходимых бумаг. Сказал, что в случае смерти всех предыдущих линий рода, вы — единственный наследник, прямой потомок Григория.
— Это невозможно. Я никогда даже не слышал о таком родстве…
— Поверьте, мы проверяли. Кровное родство по линии отца действительно прослеживается. Удивительно, но факт. Такое случается.
Алексей молчал, пытаясь осознать происходящее.
— Что за… имущество?
— Поместье Суховых. Псковская область, деревня Кострово. На балансе числится как культурно-историческая руина, но юридически принадлежала роду Суховых до сих пор. Сельсовет неоднократно пытался признать объект бесхозным, но на том все и заканчивалось...
Нотариус достала из папки старый ключ с кованной головкой и положила его рядом с бумагами.
— Это… передал тот самый человек. Сказал: "Он знает, что с ним делать".
— Что значит «он знает»? Я не знаю. Я даже... не знаю где это...
Ершова впервые немного смутилась.
— Послушайте. Мне не платят за то, чтобы объяснять странности. Вам не нужно принимать решение прямо сейчас. У вас есть шесть месяцев. Можете съездить, посмотреть. Можете отказаться. Можете принять и продать. Это ваше право.
Алексей всё ещё смотрел на ключ. Он был массивный, из чёрного металла. По краю выгравировано что-то похожее на надпись, но буквы стёрты.
— А если я приму?
— Тогда — поместье ваше. Со всем, что в нём есть. Но и с долгами. К слову, они минимальны. Никто не платил налоги десятилетиями, но из-за статуса здания никто их и не взыскивал.
Алексей вдруг усмехнулся.
— Интересно. Жизнь всё рушит, а тут вдруг… унаследовал замок графа Дракулы.
— В России, знаете, и не такие истории бывают. — Она поднялась. — Подумайте. Вот копия завещания, документы. И… дневник.
— Что?
Она достала из сумки свёрток в тёмной материи. Внутри — старинная книга, завёрнутая в воск и нитки.
— Это тоже передал тот самый человек. Он сказал… "пусть начнёт с прочтения."
Алексей принял свёрток машинально. Книга была тёплой. Странно… тёплой.
— А как выглядел этот человек?
— Не высокий. Худой. Шляпа. Чёрный плащ. Он не оставил имени.
Нотариус уже собиралась выйти, когда обернулась:
— Алексей… у меня за спиной двадцать лет юридической практики. И знаете, чего я боюсь больше всего?
— Чего?
— Того, что некоторые завещания написаны не людьми.
Она ушла, оставив его наедине с тишиной, дождём за окном и книгой, лежащей на столе, будто живая.
Дорога тянулась бесконечной лентой, как сон, в который проваливаешься с открытыми глазами. Серое небо сливалось с горизонтом, лес стоял по обеим сторонам шоссе стеной — глухой, неприветливой. Алексей мчался по ней на старом «Поло», единственной своей собственности, ещё не изъятой за долги, потому что была единственным источником дохода.
Он ехал уже шестой час.
Где-то за Торопцем закончился асфальт, и началась тряская гравийка, разбитая до состояния лунной поверхности. Иногда дорогу пересекали косули. Иногда — нищие, вымершие деревни, будто раздавленные временем. Дом на доме, пустота в глазницах окон, вросшие в землю печные трубы. Россия. Настоящая, гнилая, забытая.
Алексей включил печку, натянул ворот куртки и бросил взгляд на лежащий на пассажирском сиденье дневник.
Он ещё не решался его открыть.
Вся эта история казалась дурной шуткой. Завещание от человека, умершего полтора века назад. Какой-то адвокат без имени. Ключ, дневник, поместье. Словно сценарий дешёвого мистического сериала. Но каждый документ был настоящим.
Он включил радио — шипение и гудение. Ни одной станции. Только лес и небо.
Подавив раздражение, Алексей вытянул руку и раскрыл дневник наугад. Страницы хрустнули, будто кости. Запах пыли и старой бумаги ударил в нос.
"Если ты читаешь это, значит, ты уже идёшь моей дорогой. Алексей."
Он похолодел.
Закрыл книгу. Уставился в лобовое стекло. Потом снова открыл её. Не мог быть уверен, что правильно прочитал.
Та же надпись. Чёрными чернилами, тонким почерком. Словно написано для него. Но…
— Я… я же единственный Алексей в роду, — пробормотал он вслух, будто сам себе. — Имя не редкое, но в честь прадеда меня не называли.... Всегда имена повторялись... Излюбленное всеми Григорий, вообще повторялось через поколение...
Он судорожно пролистал дальше.
"Путь будет долгим. Ключ ты уже получил. Остался дом. Дом вспомнит тебя, если ты вспомнишь его. Запомни — первым делом проверь печь. Закрой третью дверь в левой части коридора. Не открывай её."
Он закрыл дневник. Жуткая дрожь пробежала по позвоночнику.
Когда он увидел усадьбу, на мгновение показалось — это огромный гроб, забытый посреди земли.
Деревянный, двухэтажный, с башенками по углам, когда-то светлый фасад теперь был закопчён и осыпался кусками. Окна пустыми глазницами смотрели в лес. По фасаду ползли сухие вьюны. Кованые ворота зияли настежь, на петлях едва держалась решётка.
Двор был заросшим: когда-то здесь были дорожки, клумбы, даже фонтан. Теперь — бурьян, мёртвая трава, следы диких зверей.
Алексей вышел из машины, подхватил сумку и ключ. Подошёл к массивной дубовой двери. Сердце стучало. Ключ подошёл идеально. Щёлкнул тяжёлый механизм, пахнуло пылью, плесенью и чем-то сладковато-гнилым, как будто из погреба.
Он вошёл.
Внутри было темно. Свет из окна пробивался слабо, рассеянно, падая на покрытые пылью портреты, мебель с резьбой, застеленные белыми простынями кресла. Воздух был густым, как в пещере. Тишина такая, что слышно, как падает паутина.
Он шёл медленно, держа в руке фонарик. На стенах висели портреты. Мужчины с бородами, женщины в чепцах, дети с чересчур серьёзными лицами. У всех — глаза, будто следящие за ним. Будто помнят его. И осуждают.
Один из портретов был подписан:
"Григорий Лавринович Сухов. 1824—1881."
Сухой, жилистый человек с длинным лицом и впалыми глазами. Рука — на старинной книге, на пальце массивный перстень. А за ним, в тени, едва заметно — что-то другое, будто бы вторая фигура, тень человека без лица.
— Чёрт, — пробормотал Алексей и отвернулся.
Он прошёл вглубь. Странно, что за все это время отсюда ничего не утащили. Поживиться тут явно чем есть...
Он вспомнил дневник. Печь. Третья дверь.
Кухня была ближе всего. Там стояла огромная русская печь, старая, потрескавшаяся. Но внутри — зола. Недавняя. Свежая.
Алексей выругался.
— Кто тут был?..
В кладовой — консервы, пустые мешки, старинный самовар, мешок с углём. Но кто-то трогал его. Видны были следы на полу.
А потом он нашёл третью дверь в коридоре. Странную. Узкую. Потёртую. На косяке — вырезаны символы, похожие на церковные. Она была открыта. Он закрыл на крюк.
Потом вернулся в гостиную и снова открыл дневник.
"Этот дом — живой. Он не забывает. Не прощает. Но наблюдает. Если ты здесь — ты уже принял правила. Игру. Добро пожаловать домой, Алексей."
Он пролистал ещё страницу.
"Я знал, что ты придёшь. Имя твоё Алексей. Ты в крови моей. А кровь ведёт нас, даже если мы не хотим. Я устроил игру для тебя. Не для мести — для возвращения."
Алексей замер. Он чувствовал… что-то изменилось. Пол под ногами будто дышал. Воздух стал холоднее. Где-то, вдалеке — зашелестела бумага, словно кто-то перевернул страницу книги. И с улицы послышался тихий, долгий скрип.
Он не знал, что делать. Но знал одно:
— Всё, к чёрту. Хватит с меня этой дичи. — Алексей захлопнул дневник с такой силой, что от удара взвилась пыль. — Продам это грёбаное поместье и забуду, как страшный сон. Что за шутки. Что за бред?
Он стоял посреди гостиной, держа книгу в одной руке, а другой судорожно теребил куртку. Сердце колотилось, будто отбивало тревогу — громко, настойчиво. Окружающая тишина была неестественной. Не уютной и домашней, как должно быть в старом доме, а… напряжённой. Будто в каждой щели, за каждым углом что-то слушало. Картины, портреты, пыльные зеркала… всё казалось застывшим в немом ожидании.
«Нет. Нет. Ночевать здесь — ни за что. Ни на минуту. Уж лучше в машине под дождём», — подумал Алексей, заталкивая дневник обратно в сумку. Он быстрым шагом направился к выходу, не глядя по сторонам.
Каждое его движение становилось резче, дыхание — поверхностным. Паника подступала. Сначала холодной волной, а потом лавиной.
— Найду деревню. Кто-нибудь пустит. Люди же живут рядом, значит, есть кто-то. А если нет — всё равно, ночь в машине лучше, чем здесь с этим… с этим цирком.
Он дошёл до двери. Уперся рукой в тяжёлую дубовую створку. Потянул.
Ничего.
Дверь не поддалась. Ни на миллиметр.
Он надавил сильнее. Дёрнул за ручку. Потом — со всей силы.
— Откройся, мать твою! — рявкнул он, в голосе уже слышалась паника.
Щелчок. Нет, не из замка.
Окно.
Алексей рванул к ближайшему — большое, с облезлой рамой и мутным стеклом. Потянул вверх. Заперто. Пошёл ко второму. Тоже. Потом к третьему. Все. Все наглухо закрыты.
Он отступил к центру зала.
Дом стал другим.
Он чувствовал это не головой, а телом. Воздух сгустился. Тени потемнели. С потолка раздался протяжный скрип. Где-то далеко хлопнула дверь. Шорох. Треск.
И тут стало темно.
Снаружи было ещё светло, но в доме — мгла. Настолько густая, что её можно потрогать.
Он стоял, прижав сумку к груди, как щит, и слушал. Слышал только собственное дыхание. И сердце. Оно билось, как в барабан. Одинокий, отчаянный стук.
Шаг. Кто-то сделал шаг. Медленно. Тяжело. Где-то наверху. Потом — ещё один. Скрип пола, как ответ эха.
— Кто здесь?.. — выдавил Алексей. — Эй! Кто здесь?!
Молчание. Дом не ответил.
Он нащупал в сумке фонарик. Включил — и узкий луч выхватил из тьмы фрагмент стены, старый шкаф, кресло с продавленной обивкой и… открытую настежь третью дверь, которую он точно закрывал. Ту самую. С вырезанными символами.
— Нет. Нет. Нет… — Алексей пятился. — Я её закрыл. Закрыл…
Шаг. Уже ближе. Где-то в холле.
Фонарь мигнул. Погас. Алексей в панике забился к стене, как зверь. Вдох. Выдох. Только бы услышать что-то знакомое, нормальное…
И вдруг — голос. Старческий, с хрипотцой, где-то за стеной, будто в шепоте:
— Добро пожаловать домой, Алексей…
Он закричал. Настоящим, человеческим криком — от ужаса, от безысходности, от ярости. Но дом не дрогнул. Он уже играл. Карты были розданы. Двери — закрыты.
Путь назад исчез.
Темнота медленно отступила. Не благодаря свету — а потому что глаза Алексея привыкли. Алексей стоял в коридоре. За его спиной — выход, где исчез последний осколок нормальности. Такой близкий и такой далекий. Впереди — узкий проход, в котором раньше была дверь.
Дом молчал. Но молчание было зловещим, напряжённым, как перед бурей.
Внезапно вспыхнули все свечи — одновременно. Алексей отшатнулся. Свет был рыжим, неровным, будто дрожащим от дыхания какого-то существа. Он прижал руку к груди.
И тогда — голос.
Он не раздался. Он прошёлся по телу, как холодная рука.
— Ты хотел уйти, Алексей. А ведь ты даже не попрощался...
Он быстро озирался по сторонам.
Никого.
Но голос не исчез:
— Я ждал тебя. Столько лет. Ветер стирал следы, крысы грызли мои книги, но я знал — ты придёшь. Ты — кровь. Ты — последний. И ты... должен сыграть.
Свечи вспыхнули сильнее. Воздух наполнился запахом пепла и сухих трав.
Алексей отступил. Стены начали меняться. Из углов проступили трещины. Пол под ногами — будто задрожал. Где раньше была прихожая, теперь вытянулся тёмный узкий коридор. Дом менялся.
— Посвящение в игру, Алексей, — прошептал дом.
Скрипнули половицы. Далеко в глубине.
— Это сон… — прошептал Алексей, пятясь от сжавшихся стен. — Или бред. Я… я просто задремал, в кресле. Или…
Он прижал ладони к вискам, как будто мог сжать реальность пальцами и вытолкнуть кошмар наружу.
— Или я умер. Машина вылетела с трассы, я в канаве, медленно истекаю кровью, а мозг просто… рисует всё это. Да? Это же логично…
Он начал смеяться. Холодным, пустым смехом.
— Конечно, это просто... агония. Какая, к чёрту, Игра? Какое посвящение. Гори все огнем, выпусти меня. Мне ничего не нужно, и поместье это не нужно!
— Какая Игра?.. — прозвучал знакомый уже голос. Он шёл не извне, а изнутри, из самой кожи. — Ты не слушаешь, Алексей. Не хочешь понимать. Не хочешь принимать.
— Кто ты такой?! — выкрикнул Алексей, поворачиваясь на голос. — Почему ты изводишь меня?! Что я тебе сделал?!
Ответ был мгновенным, с глухим эхом, как от каменных стен склепа:
— Ты — моя кровь. Ты должен был стать мной, но ты наплевал на дом. На наследие. Я позвал тебя, чтобы передать знания, чтобы посвятить. А ты… ты решил сбежать. Как крыса.
Из-под ног вдруг прорезался скрип, как будто снизу что-то стонало. Свет свечей угас, оставив лишь тусклое мерцание вдоль стен.
— Посвящение в игру отменяется. Добро пожаловать в Игру на выживание.
Пол под ногами дрогнул. Алексей отшатнулся, и как только его пятка оторвалась от паркета — та доска, где он стоял, рухнула в пустоту. Он рухнул на спину, пополз назад, цепляясь за пол, как за лёд.
Комната изменилась. Снова. Где ещё минуту назад был коридор — теперь вился узкий, чернильно-чёрный каменный туннель, уходящий куда-то в глубину дома. Слева — лестница, только теперь она спиральная и уходит вниз, в сырую темень. Справа — снова дверь с символами, за которой слышны тихие детский плач.
— Хочешь знать, что было до тебя? — шептал голос. — Сыграй, Алексей. Сыграй — и, может быть, выживешь.
Он повернулся к лестнице, сердце колотилось в горле. Сделал шаг… и замер.
— Не туда, дурак, — раздался третий голос, хриплый, обиженный, будто старика.
Алексей резко обернулся.
— Кто?!
Из тени, у самой стены, вылез маленький, кривоногий человечек, с головой, обмотанной серым платком, в поношенном кафтанчике. На спине — мешок. Глаза у него были узкие, черные, как головки булавок.
— Домовой я, — буркнул он. — Из тех, что молчат, пока хозяин умный. Но ты… ты — самый глупый из рода, ей-Богу.
— Что?..
— Григорий… твой прапрапра и еще хренову тучу раз пра прадед, с душой не дружил, да с чертями дружен был. Игры устраивал. Настоящие. Не в карты, не в шашки — в души, понял? Загонял родню в комнаты, менял их, как хочешь. Кровь пускал, головы вскрывал — и всё это ради великой идеи: "Только сильнейший достоин продолжить род."
Алексей тяжело дышал. Лоб мокрый, руки дрожат. Домовой обошёл его кругом, сплюнул:
— А ты? Ты сбежать собрался. Дом продать. Всё, что было — выбросить. Я слышал всё. Вот и обиделся Григорий.
— Помоги мне! — выкрикнул Алексей. — Помоги выбраться отсюда!
— А ты заслужил?
— Не знаю!
— Вот и узнаем, — кивнул домовой и кивнул в сторону двери, откуда доносился тихий плач ребёнка. — Иди туда. Там твоя первая игра.
— Что там?
— Твоя родня, — буркнул он. — Или её тень. Или то, чего ты боишься больше всего.
Алексей стоял в оцепенении.
— Я не могу.
— Тогда и не надо, — фыркнул домовой и исчез в стене, оставив за собой лёгкий запах золы.
Дверь сама открылась. И Алексей сделал первый шаг в темноту.
Комната была пуста. Но в воздухе уже витало что-то не то — запах старой пыли, сырости и... молока? Алексей не успел ничего подумать, как вдруг в тишине раздался тихий плач. Ребёнок. Девочка. Плач был нестерпимо жалобным и одиноким, он будто царапал изнутри.
Алексей шагнул вперёд.
— Ты слышишь? — прошептал он.
— Слышу, — пробормотал домовой, возникнув справа, вылезая из старого платяного шкафа. — И тебе пора бы знать, кто это. Хотя куда тебе… Дневник-то не дочитал, к рассказы бабушки жопой слушал.
Плач усилился. За спиной Алексей почувствовал холод — будто кто-то стоял впритык.
— Кто это? — прошептал он.
Домовой вздохнул, как старый усталый учитель:
— Та, кого оставили одну в зеркальной комнате. Та, что стала жертвой до первой Игры. Твоя… почти сестра. Или, скажем, пра-сестра. Маленькая Варвара.
— Я не знал...
— Конечно, не знал. Кто ж будет знать, если интересоваться историей семьи у тебя считалось уделом скучных старух?
На стене вспыхнула надпись, будто выжженная на глазах:
"Назови имя той, кто плачет в зеркалах. В каком возрасте она исчезла? Какое было последнее слово, сказанное ей перед ритуалом?"
Алексей сжал кулаки. Холод сзади стал сильнее, плач перешёл в всхлипывания и всасывания воздуха, будто ребёнок захлёбывался.
— Это... Варя. Варвара. Маленькая. Ей было... пять. Может, шесть.
Домовой одобрительно буркнул:
— Мозги потихоньку вскипают. А с последним словом-то как?
Алексей зажмурился. В голове — бабушкины байки, рассказанные на кухне. “…и тогда он сказал: ‘Смотри в зеркало, девочка, и не моргай…’”
А потом девочка перестала говорить вообще.
— Последнее слово… было… "смотри". Он сказал ей смотреть. Она… не понимала, что это значит. И исчезла.
Свечи в комнате вспыхнули разом, и плач прекратился. На долю секунды Алексею показалось, что в зеркале промелькнуло лицо — маленькое, с пустыми глазами. Оно смотрело на него, без осуждения… но без надежды.
— Вот и всё, — пробормотал домовой. — Первый уровень пройден, недогерой ты наш.
— Кто она была? Почему…
— Потому что Григорий был не только колдуном. Он был ещё и сволочью с амбициями. Считал, что зеркала — врата к душе рода. А душу проще всего вскрыть, если жертва — ребёнок. Вот и попробовал. С нее все началось. Тогда он перешел эту черту...
Алексей глотнул воздуха, чувствуя, как боль в груди стягивает лёгкие.
— И теперь она плачет здесь?
— Она — не самое страшное, что ты тут встретишь. Но если будешь и дальше тупить, увидишь, как даже отражения могут убивать.
Он шмыгнул носом, вылез из шкафа целиком и спрыгнул на пол, цепляя когтистыми пальцами пыльный ковёр.
— Всё. Иди дальше. Второе испытание — цепи звенят под полом. Иди на звук. Но знай, Алексей: Ты не гость здесь. Ты заложник. И тебе ещё повезёт, если ты выйдешь из Игры просто мёртвым.
— А ты, домовой, помогаешь ему что ли?
— Я тебе помогаю, дурья башка. Выжить хочешь? Вот и иди, всё узнаешь, всё поймешь...
Коридор вёл вниз, под землю, где стены покрывались инеем, а каждый шаг отдавался гулом, будто кто-то — или что-то — внизу слышало его и ждало. Алексей оглянулся: темнота за спиной сгустилась, сдавливая пространство.
— Сюда, дурья башка, — донёсся с ворчанием голос сбоку. Домовой вышел из тени, встряхивая пыль с бороды. — Самоубийца ты или нет, а в подвал всё равно идти надо.
— Что это за место?..
— Это не место. Это — память. Самая гнилая, чёрная, первичная, как гной в старом нарыве. Память Мастера. Здесь он родился — не как человек, а как чудовище.
С потолка свисали ржавые цепи, колыхаясь, будто их кто-то трогал невидимой рукой. Алексей шел, а цепи звенели, словно реагировали на его дыхание, удары сердца.
На стенах начали проявляться образы. Размытые, пульсирующие. В них были люди. Женщина с искажённым лицом, кричащая. Мужчина, ставящий метку на лбу мальчика. Ребёнок, испуганно сидящий в кругу мела, среди свечей и рун, рисованных на стене.
Алексей остановился, ошарашенный. Образы двигались, говорили — звуки были глухими, но ясными, словно в ушах:
"Жертва должна быть родной крови…"
"Чтобы обрести силу, нужно отдать то, что дорого…"
"Семья — ключ. Без боли крови — нет Игры…"
И снова цепи. Звенят. Становятся тяжелее. Пол под ногами — липкий, будто скользишь по запёкшейся крови.
— Ты понял, дурень? — буркнул домовой, глядя на него снизу вверх. — Он стал таким не потому, что захотел. А потому, что вырос в аду. А вот Мастером игры он стал уже по своему желанию... Он — не просто начало. Он — следствие.
Перед Алексеем вспыхнула ещё одна надпись на стене — снова выжженная, словно огнём:
"Чтобы стать тем, кем я стал,
Мне пришлось убить того, кто дал мне жизнь.
Кто это был?"
— Чёрт, — прошептал Алексей. — Он… он убил…
— Ну-ка, ну-ка, напряги то, что у тебя между ушами, кроме эха, — буркнул домовой. — Подсказка перед тобой плясала, пока ты не пялился в цепи, как дурачок на луну. Кто дал жизнь? Кто поставил метку?
Алексей вспомнил: лицо мужчины, метка на лбу ребёнка. Жестокий взгляд.
— Это был… его отец. Лавр. Он убил своего отца, чтобы освободиться?
Цепи резко содрогнулись, и одна из них упала в пол в миллиметре от его головы, взрезав камень. Воздух сгустился — и… исчезло. Тишина. Комната словно выдохнула, и снова осталась только темнота и домовой.
— Неплохо, — проворчал тот. — Хоть не сдох, как предполагалось. А то уж я думал, придётся собирать тебя по кускам и в суп превращать. Был у нас один такой — в 1843, не осилил. Во время посвящения так сглупить... До сих пор в стене орёт. Столько подсказок дает Мастер, а от страха, видать, мозги у всех плавятся.
Алексей сел на камень. Сердце колотилось. Он чувствовал, что теряет почву под ногами.
— Зачем он это делает?
Домовой посмотрел на него с тоской:
— А вот это уже вопрос на выживание. Григорий играет с тобой не чтобы убить. А чтобы ты, дебила кусок, понял. Принял. Род — это боль. Но и сила. Ты — последняя дрожащая искра в гниющем пепле. И пока ты не станешь кем-то, настоящая Игра не начнется.
— Я не хочу быть частью этого!
— Хочешь — не хочешь. Главное — живи, Алексей. Дыши. Бойся. Но живи. Потому что если ты сдохнешь — всё начнётся заново. С другим. Или с тобой же, по новой. В этом доме смерть — не выход.
Алексей встал. Глаза налились решимостью, впервые за всё это время.
— Я дойду до конца. Я найду способ… остановить его.
Домовой фыркнул:
— Вот и славно. Но предупреждаю: третье испытание — не память. Это жертва. И у меня, боюсь, плохое предчувствие.
Комната, в которую зашёл Алексей, была пуста.
Совсем.
Ни мебели, ни окон, ни источника света, но он всё видел. Видел стены, гладкие и странно живые, как кожа, стены, которые дышали. Пол — из чёрного камня, и воздух, наполненный ожиданием.
Домовой впервые замолчал.
— Ты почувствовал? — наконец выдал он. — Здесь... это место помнит.
— Помнит что?
Вместо ответа — вспышка. Гул в голове. Мир сорвался вниз. Алексей зажмурился, пытаясь удержаться за своё "я". Когда он открыл глаза, он стоял не в той комнате. Не в том времени.
Первая Игра
Был вечер. Пыльный зал, свечи, стены украшены старыми гербами и тёмными иконами. В центре — длинный стол, за которым сидело шесть человек. Мужчины и женщины разных возрастов. Дальние родственники, кузены, племянники по боковым линиям. Кровные, но не прямые.
В конце стола стоял он — Григорий. Молодой. Холодный. В глазах — бескрайняя решимость.
— Вы знаете, зачем вы здесь. — Его голос был спокоен. — Мы — одна кровь. И мы — одни из немногих, кому суждено понять, что значит Сила Рода.
Один из мужчин вскочил:
— Это безумие! Какие игры? Что ты несёшь?..
— Сядь, Михаил. Или умрешь первым.
В тот же миг свечи затрещали, и в воздухе появился запах гари. Потолок будто сдвинулся — темный, как будто туда заглянуло нечто.
— Я заключил сделку, — продолжал Григорий, не мигая. — Чтобы кровь стала властью, я должен принести её. Но не просто принести... Сила хочет отбора.
Он провёл рукой — и стены начали двигаться, комната стала лабиринтом. Люди кричали. Началась первая Игра. Задания. Ловушки. Иллюзии.
А потом — смерти.
Григорий наблюдал. Его лицо — как маска. Он не испытывал радости, но и боли — тоже.
— Такова цена. — говорил он мертвенно. — Если кто-то сможет пройти это — значит, достоин. Остальные — лишь удобрение.
Из шести выжил один.
— Слабая кровь, но я это исправлю, — прошептал Григорий, подходя к телу последнего павшего. — А теперь… мне нужно больше...
Он повернулся к зеркалу. И в отражении был не он — а нечто, чёрное, безликое, как бездна.
"Только прямая кровь работает," — прошептало оно.
"Мясо из твоих костей. Сын — убийца. Отец — агнец. И так всегда."
Алексей упал на колени, дыша тяжело.
— Он... он их всех убил... своих... ради силы...
— Да, — сказал домовой, появившись рядом, тяжело вздыхая. — И делал это снова. И снова. И снова. Он выращивал игроков, как капусту в грядке. Женился, плодил потомков, строил Игру, ждал сильнейшего, посвящал — отпускал...
— Но...
— Но однажды кое-кто спасся, — перебил домовой, довольно скалясь. — Он выиграл, как и ты сейчас пытаешься. Только вот в отличие от тебя — он был хитрее. Сделал вид, что согласен. Улыбался, кланялся, сделал всё, как велели. А потом — сбежал.
Алексей смотрел на него, не дыша.
— Подожди, ничего не понимаю. Как он мог наплодить столько игроков?
— Но Григорий ждал, — шепнул домовой, игнорируя вопрос. — Он ждал настоящего потомка. Тебя. Свою последнюю ставку.
И исчез, оставив его наедине с этими мыслями.
Дом медленно возвращался к прежней тишине, но Алексей знал — это затишье. Временный, как вдох перед криком. Он стоял в коридоре, прислонившись к стене, и пытался дышать ровно, но в груди клокотала паника.
"Я — прямой наследник… Мастера игры. Наследник Григория. Но… что-то не сходится."
Он закрыл глаза — в голове всплыли картины начала, ещё тогда, когда он только вошёл в дом: следы, пыль сбитая двумя парами ног. Кто-то был здесь до него. Кто-то уже начал путь.
— Домовой! — выкрикнул он. — Ты тут?!
Скрип. Миг — и ворчливый силуэт возник у дверного косяка, будто всегда был там.
— Что ты орёшь, как будто тебя тут убивают... А, ну да, — он зевнул. — Именно этим тут и занимаются.
— Кто был до меня? — резко спросил Алексей. — Я видел следы. Я не единственный. Ты солгал. Не сходится. Всё что Мастер игры мне тут показывает, рассказывает, есть в этом правда, чувствую, но что-то тут не так, слишком много несостыковок... Или это тоже проверка на внимательность?
Домовой прижал лапку к груди.
— Ну... технически — ты не первый. Но и не один из многих. Всё сложнее.
— Объясни.
— Ах, чёрт с тобой. — Домовой плюхнулся прямо на пол, тяжело вздохнул. — Да, ты не первый. Сколько было потомков у Григория? Сколько до Григория? А у тех — своих? Никто не считал. На самом деле Григорий умер раньше, чем планировал... А счёт вёлся по другим правилам: у кого в жилах сильнее кровь, у кого психика крепче, кто способен не сойти с ума. А главное — кто доживёт до Игры. Мастер игры на то и мастер, чтобы путать...
— И все… все они...
— Погибли. Или отказались. Или не дожили. Кто-то сжёг себя. Кто-то спился. Кто-то просто исчез. А Игру можно снова запустить только когда созреет прямой наследник. Настоящий. Как Ты. И пока, таких не было...
Алексей сжал кулаки.
— Но письмо. Завещание. Оно было написано Григорием. Написано, что он знал, что я приду.
Домовой замер.
А потом тяжело встал.
— Письмо... — буркнул он. — Моё. Григорий умер, скажи спасибо тому, сбежавшему. Он не просто сбежал, он убил его. Навсегда. А письмо — моих рук дело. Я сделал так, чтобы ты поверил. Простая ложь, но, видишь, как хорошо сработала.
Алексей подошёл ближе.
— И что тут правда, а что ложь?
Домовой поднял голову. В его глазах вдруг мелькнула человеческая тоска.
— Правда в том, что я просто... как и ты... хочу жить.
Молчание. Только шорох в стенах.
— Я привязан к дому. К этой чертовой гробнице. Я не могу уйти, пока он стоит. Но если он рухнет — умру и я. Понимаешь? Всё это — не просто забавы маньяка. Григорий верил, что сможет создать идеальный род. Сильный. Совершенный. Он был болен. Он заключил сделку. С кем-то... кого я чувствую в этих стенах. В дыхании труб. В тенях на потолке. В голосах в подвале. Он теперь тут хозяин.
Алексей ощущал, как холодные мурашки бегут по спине.
— Сделку... Это то, что притворялось Мастером игры. То что водит меня за нос с самого начала, показывая искаженные картинки прошлого?
— С Тьмой, мальчик. С безымянным. Оно не требует поклонения. Только крови. И Григорий давал ей кровь. Ради силы. Ради семьи. Он думал, если будет убивать и посвящать лучших, то создаст новую расу. Но он просто уничтожал. Род истек кровью. Души сгнили. Тебе надо это остановить или продолжить. А я просто устал... Я домовой, черт вас всех забери, мой долг охранять дом, его хозяев, а он уничтожает всех, по сей день. И заставляет меня в этом учувствовать, писать письма, искать потомков... А я не могу отказать, потому что он тут как хозяин, пока не появится наследник...
Алексей смотрел на Домового, как на предателя, и как на единственного союзника.
— Ты хочешь, чтобы я убил его? Только я могу, верно? Так как это привязано не просто к дому, а к роду. И силы берет из него...
— Я хочу, чтобы ты выжил. А чтобы выжить — нужно разорвать Игру. Прими. Осознай. И переломай кости этой машине.
— А если я не смогу?
Домовой пожал плечами.
— Тогда всё по кругу. Жди нового. Ещё одного. На самом деле, кровь не обязана быть прямой. За столько лет она смешалась, люди жили, заводили семьи, рожали детей. Я всех их искал, по его приказу и находил. И приводил сюда. До тех пор, пока кто-нибудь не станет Григорием. Как ты понял, ты не единственный, это просто был ход его игры...
— Не жди, что я буду тебя жалеть. У меня есть выбор, у тебя он тоже был... Я готов...
Дом молчал.
Пыль осела. Лабиринты замерли. Испытания закончились. Точнее иллюзия испытаний.
Алексей стоял в центре старинной библиотеки. Потолок исчез где-то в темноте, как бездна над головой. Книги — разодранные, обугленные, потрескавшиеся — следили за ним с полок. Ни окон. Ни времени. Ни выхода.
— Ты наконец дошел, — сказал голос.
Из темноты вышел силуэт. Высокий. Бесплотный. Он был похож на тень человека, только гладкую, как стекло, и слишком… ровную. Внутри не было ничего. Ни глаз, ни рта. Лишь присутствие.
— Ты говорил со мной всё это время, — произнёс Алексей. — Не Григорий.
Тень кивнула. Или ему это показалось.
— Григорий… — голос, бархатный и вкрадчивый, прошелся по полу как холод. — Он был первым и единственным, кто услышал. Верил. Строил. Играл. Но он умер. Его пыль в трещинах пола. Я искал другого. И находил. Говорил. Обещал. И каждый раз — разочарование. Люди слабые. Жалкие. Они не хотят величия. Но ты, Алексей… ты дошёл. Ты выжил. Ты не сбежал. Ты достоин.
Тень протянула "руку" — струящуюся дымчатую волну.
— Прими. Я открою тебе то, что знал Григорий. Твоя кровь — плодотворна. Ты можешь построить Новую Семью. Крепкую. Могущественную. Бессмертную. Игры — лишь путь к очищению. Отбор лучших. Слабые гибнут. Сильные выживают. Это закон. Естественный. Разве ты не хочешь быть Богом?
Алексей молчал.
Он вспомнил свои долги. Коллекторов. Разваливающуюся машину. Безнадёгу, в которой тонул до приезда в поместье. Все эти проблемы теперь казались пылью на ботинке. Глупостью.
Он рассмеялся. Тихо. Глухо. А потом всё громче.
— Богом? — спросил он. — Ты говорил это всем, да? Говорил, что он — единственный. Что только он достоин. Только он нужен. А потом запускал колесо снова. А на деле ты просто... кормишься. и хочешь продолжать кормиться. Что мне сделать? Жениться? Плодить для тебя корм, а взамен ты дашь мне силу, славу и процветание?
Тень не шелохнулась.
— Григорий был фанатиком. А ты просто паразит. Хитрый. Играешь на гордыне. Говоришь, что я один из ста — избранный. А сам вешаешь медали на каждого. Чтобы снова получить свою жертву. Свою игру. Свою кровь. Ты привязан не только к дому, но и к роду, иначе давно бы нашел что искал. Смерть Григория выбила тебя из колеи. И ты придумал эту историю, что показывал мне ранее в испытаниях. Ты родовое проклятие.
Он шагнул ближе к тени.
— Я не такой.
— Ты умрёшь, — сказала Тьма. — Или примешь. Нет других путей.
— Значит, пусть.
Он достал старинную зажигалку, которую подарил отец. Он говорил, она не работает как зажигалка, но работает как память. Отец много чего не понимал. И был прав, отчасти.
Алексей посмотрел на книги, на картины, на всё, что было этим домом. Всё, что было клеткой для него.
— Домовой, — прошептал он. — Ты всё еще со мной?
Домовой появился. Усталый. Грустный. И, впервые за всё время — серьёзный.
— Если сгоришь — я с тобой, — кивнул он. — И знаешь... Наверное, ты действительно первый, кто достоин не быть следующим.
Огонь вспыхнул.
Дом вздохнул. Стены затрещали.
Тьма закричала. Не голосом — сущностью. Она сжималась, растягивалась, пыталась вонзиться в Алексея, но уже было поздно. Он сделал выбор. Он сломал игру.
Эпилог
Через неделю в местных новостях появилось короткое сообщение:
"В результате пожара полностью уничтожена старая усадьба за деревней Кострово. Причины возгорания устанавливаются. Следов погибших не обнаружено."
Женщина в старом доме неподалёку сказала полиции, что видела свет в окне ночью.
— Будто тысячи свечей горели внутри, — рассказывала она. — А потом… что-то закричало. Не человек.
Но кто ей поверит?
