Одно из самых популярных произведений известного детского писателя СССР
Аркадия Гайдара «Школа» начинается со слов «городок наш Арзамас был
тихий, весь в садах, огороженных ветхими заборами…» — Автор знал, о чем
писал — ведь именно в этом «тихом, в садах» городе прошло его детство,
стремительно прервавшееся Гражданской войной. Под конец которой, в 1921
году, будущий любимец миллионов юных советских читателей уже командовал
полком — всего-то в 17 лет!
Да, кстати, и сам «тихий Арзамас» в те же
годы немалое время служил местом расположения штаба Восточного фронта
РККА — главного в боях Красной Армии против войск самозванного
«Верховного Правителя России» адмирала Колчака. С началом уже Великой
Отечественной войны Арзамас снова, что называется, «вспомнил молодость»,
— став местом расположения целой Ставки Верховного Главнокомандования.
Запасным, конечно, — ее основные члены, включая и Верховного
Главнокомандующего, остались в Москве. Хотя, кстати, Начальник Генштаба
маршал Шапошников вместе с большинством своих сотрудников действительно
было эвакуировался сюда в начале ноября — в столице осталась только
«оперативная группа» офицеров, возглавляемая заместителем маршала, тогда
еще генералом Василевским. Правда, ввиду постоянных налетов
гитлеровской авиации на Москву «генштабистам» пришлось «уйти под землю» в
прямом смысле слова — перебазироваться на срочно переоборудованную для
этих целей станцию метро «Кировская», расположенную на глубине 37 метров
под землей.
Можно заметить, что появление «запасной Ставки» обошлось не без
нескольких интересных моментов. Первый — это, конечно, выбор места ее
дислокации. Очевидным решением для занимавшихся этим вопросом
специалистов считался город Куйбышев, — в который со второй половины
октября 1941 года, после прорыва немцами фронта под Можайском, были
эвакуированы все иностранные посольства — и значительная часть аппарата
советских, правительственных и партийных органов. Как с точки зрения
близости главного органа военного управления к месторасположению органов
управления политико-хозяйственного — так и со стороны хорошей
оснащенности Куйбышева средствами связи как с другими регионами страны,
так и с войсками Красной Армии — на фронте противостояния с
гитлеровцами.
Однако вариант с Куйбышевым был отвергнут… самим Сталиным! Как говорят,
из соображений прежде всего нежелания размещать главный центр военного
управления там, где от иностранных посольств (и их агентуры!), как
говорится, «не протолкнешься». Конечно, в Москве основная Ставка до
середины октября 41-го тоже работала, несмотря на близость иностранных,
хм, дипломатов — среди которых едва ли не каждый первый прямо или
опосредовано работал на разведки своих государств. Но в столице-то и
Главное управление государственной безопасности НКВД тоже «не зря ело
свой хлеб», — годами и десятилетиями налаживая эффективную
контрразведывательную службу. В то время как в бывшей Самаре таковой до
осени 1941 года занималось от силы лишь местное управление
госбезопасности, квалификация сотрудников которого, конечно, было не
столь высокой, как у столичных коллег.
***
В силу этого Верховный и решил
перестраховаться с местом расположения будущей «запасной ставки». Как
говорят, его выбору поспособствовал еще один фактор — то, что Арзамас в
истории уже был местом Ставки «первого лица» российского государства —
Ивана Грозного. Можно заметить, что этот вроде бы не столь уж и важный
момент ныне подвергается ожесточенной критике со стороны однозначно
прозападных ресурсов. Например, ИИ якобы «всезнающего» Гугла в ответ на
соответствующий запрос категорически сообщает о том, что «точных данных о
месте расположения Ставки царя Ивана Грозного в Арзамасе не
существует». А другой «иноагент», Википедия, с плохо скрываемым
злорадством сообщает об основании этого города аж в 1572 году, — когда
самодержец всероссийский, занятый Ливонской войной, в походы в том
направлении точно уже не ходил. Между тем в менее
ангажированно-антироссийских источниках есть и другая информация на этот
счет. Например, из этой, одной из самых относительно свежих новостей:
«Археологи в городе
Арзамасе Нижегородской области обнаружили следы средневековой крепости,
которая, по мнению некоторых историков, возникла при военном походе царя
Ивана Грозного на Казань в 1552 году… Крепость "Большой острог"
представляла собой стену из дубовых бревен, в некоторых местах усиленную
рвом и валом. Она имела 12 башен, четыре из которых были проездными…
Арзамас основан в середине XVI века как крепость, которую определил
заложить Иван Грозный в 1552 году на месте древнейшего мордовского
поселения эрзя, когда шел третьим походом на Казань».
Так что основания считать древний город и
его крепость местом расположения Ставки российского царя у Сталина
однозначно были — и ерничать насчет «необразованности» советского лидера
всяким разным иноагентам не стоит. Собственно говоря, само слово
«Ставка» — производное всего лишь от слова «ставить», «стоять». То есть в
самом простом варианте — сделал царь привал, велел поставить шатер — на
этом месте уже и возникла ставка. Пусть даже пока и походная, — а не
долговременно-стационарная. Ведь, например, у тех же монгольских ханов
длительное время никаких капитальных строений даже в их столицах не было
— жили в шатрах, юртах. При необходимости перенося их на другое место —
вместе со своей «ставкой». А на месте Арзамаса, как видно, уже в 1552
году целая крепость была — и отрицать то, что в ней будущий победитель
Казанского ханства не мог остановиться на какое-то время в ходе своего
похода на столицу противника — нет никаких оснований.
***
Но, пожалуй, еще более интригующе выглядит
личность того, кому поручили (причем в кратчайшие сроки!) запасную
Ставку в Арзамасе — тогда еще лишь полковника Ивана Терентьевича
Пересыпкина. Возглавлявшего структуру, аббревиатура которой поневоле
могла вызывать улыбку у неподготовленного человека — ГУСКА. Хотя за
этими буквами скрывалось очень серьезное и крайне важное подразделение
Наркомата обороны — Главное Управление связи Красной Армии. Еще большее
недоумение (правда, одновременно с уважением) могло вызвать и то
обстоятельство, что начальник связи РККА одновременно занимал должность
и… Наркома связи СССР! Причем — уже довольно долго, с 1939 года.
Не стоит думать, конечно, что с началом войны «гражданского связиста»,
просто «по должности» имевшего полковничьи «шпалы» (звездочек и погонов
для обозначения званий в РККА тогда еще не было), «мобилизовали» в армию
из-за необходимости «расширить штаты мирного времени». Ведь до прихода в
Наркомат связи Иван Терентьевич честно служил именно что в военной
сфере, — постепенно «подрастая» в званиях до полковника включительно.
Кстати, он был ровесником Гайдара — родился в 1904 году. Правда, намного
юго-западнее известного писателя — в особенно известной ныне после
событий последнего 10-летия шахтерской Горловке на Донбассе. К 35 годам
Пересыпкин «дорос» уже до заместителя начальника Управления связи РККА, —
в общем-то, вполне «генеральской» должности, для этого звания ему надо
было лишь прослужить здесь некоторое время. Но «наверху» решили временно
перевести его «на гражданку» — на еще более ответственную должность
наркома связи Советского Союза.
Ряд биографов при этом любят акцентировать
внимание на том, что, дескать, новый нарком всерьез опасался повторить
судьбу нескольких своих предшественников, — в конечном счете
арестованных НКВД и расстрелянных после расследования и суда. Но тут
можно заметить, что как минимум двух из числа последних из них, Рыкова,
Ягоду, «ушли» из должности и жизни явно не за какие-то недостатки именно
что профессионального плана. Товарищ Рыков, например, вообще не имел
профильного инженерного образования (в отличие от юридического), — хоть и
возглавлял Наркомат целых 5 лет. До этого занимая пост главы
правительства Советского Союза, и несколько лет — правительства РСФСР по
совместительству тоже. Откуда его уволили по причине лидерства в
«правой оппозиции», дав «в утешение» пост наркома тогда еще «почт и
телеграфов». Да и Генриху Ягоде, многолетнему главе ОГПУ-НКВД, пост
наркома уже просто связи достался тоже в качестве «временного
утешительного приза» после отставки из органов госбезопасности. Николай
Ежов, правда, эту традицию нарушил. «Наверху» явно решили, что не стоит
подвергать рискованным экспериментам главное ведомство связи, назначая
туда «профанов», — и спешно организовали для создателя мема «ежовых
рукавиц» Наркомат речного транспорта. Хотя, в общем-то, итоговая (и не
слишком веселая) участь того же Рыкова и Ягоды, — Ежова, в статусе шефа
уже другого «утешительного» наркомата: — все равно не миновала...
***
А вот Иван Пересыпкин в отличие от своих
предшественников ни в каких «оппозициях» и «заговорах» не участвовал.
Потому и благополучно проработал в Наркомсвязи до самого начала войны, —
да, в общем-то, на почти всем ее протяжении тоже. Просто уже первый
месяц боевых действий показал, что военная связь, мягко говоря, ну очень
не соответствует мало-мальски качественным стандартам. По большому
счету-то, первые тяжелые поражения РККА показали, что в ее организации
недостатки присутствуют в куда большем количестве важных сфер, — но вот
связь в этой связи (сорри за каламбур) выглядела вообще феноменально.
Жаль — не в лучшем смысле этого слова.
В самом деле, успех диверсантов абверовского батальона
«Бранденбург-800», нарушивших за считанные часы до войны линии военной
связи, особенно в Белоруссии, стали одним из важнейших факторов
катастрофических поражений фронта под командованием генерала Павлова. В
самом деле, там связь даже между штабом округа и 4-й армией генерала
Коробкова обеспечивалась только «по проводам», — которые перерезали в
ночь на 22 июня гитлеровские диверсанты. Из-за чего и случилась трагедия
Брестской крепости (приказ о выходе ее гарнизона вовремя не дошел — и
войска оказались в ловушке) — и не только. И за сухой строкой
обвинительного заключения тому же генералу армии Павлову и членам его
штаба (кстати, и начальнику связи тоже): «потеря управления войсками», —
также стоит катастрофическое состояние коммуникаций между штабами и
подразделениями. Да что там говорить — если даже о падении Минска на 6-й
день войны руководство СССР узнало лишь из новостей Би-Би-Си, — а не от
сводок, отправляемых из Белоруссии в Генштаб!
Конечно, за эти вопиющие провалы виновные
очень скоро ответили по всей строгости — и Павлов, и его начштаба и
начсвязи, и тот же генерал Коробков. А 22 июля наступила очередь уже и
начальника связи всей РККА — генерала Гапича. Который после доклада
Верховному вначале был просто уволен с должности и отправлен в резерв, —
а в начале августе арестован. Впрочем, он отделался еще довольно легко —
и на волне хрущевских «реабилитаций» уже в 1953 году был освобожден из
заключения и восстановлен в звании. Ну правда — раз «писал множество
докладных записок о неудовлетворительном положении вещей в сфере
армейской связи наверх», — значит, ни в чем не виноват и «невинно
репрессирован», правда же?
Просто в те времена отношения к работе, как сказали бы сейчас,
топ-менеджеров, было несколько другое. Мало было «просто
сигнализировать» — надо было и самому реальные меры принимать! Вон,
начальник Политуправления РККА Лев Мехлис, отправленный Членом Военного
Совета на Крымский фронт в начале 1942 года, тоже «сигнализировал»
Сталину о том, что «тут все плохо — пришлите лучших полководцев». На то
Главком не без сарказма ответил Льву Захаровичу в телеграмме: «У меня
для вас на складе запасных Гинденбургов нет», — зато у вас есть все
необходимые полномочия решать проблемы, о которых вы мне пишете. Не
решили — Крымский фронт рухнул в мае 42-го, что предопределило и падение
Севастополя в июле того же года. А Мехлис (впрочем, хотя бы честно
написавший в Сталину «мы допустили поражение — и должны быть прокляты»)
был понижен в звании до генерал-лейтенанта до конца войны. Все ж таки,
систематического военного образования он не имел, — будучи лишь
талантливым политработником, тюрьмы не заслужил…
Но генерал Гапич-то был и профессиональным связистом, — и кадровым
военным! Кстати, тоже получив генеральское звание в не очень
«преклонные» 39 лет — в 1940 году. Авансом, так сказать, — который надо
было отработать. Не только пусть даже и объективными рапортами в духе
«шеф, усе пропало!» — без практически никаких реальных подвижек
подчиненной ему области в лучшую сторону. Вот именно поэтому молодой
генерал-связист уже летом 41 года отправился под следствие, в тюрьму, — а
полковник Пересыпкин, моложе Гапича на 3 года, 22 июля был назначен на
его место. Дослужившись уже в 1944 году (в 40 лет!) до звания Маршала
войск связи, — разделив «рекорд» самого молодого носителя этого звания с
маршалом авиации Головановым, руководившим ее дальнебомбардировочными
подразделениями.
***
Не слишком ли много информации о
предшествующей биографии Ивана Теретьевича? Отнюдь! Ибо без нее просто
невозможно понять причину, по которой постройкой важнейшего
стратегического военного объекта, «запасной» Ставки, назначен был
руководить не глава какой-нибудь военно-строительной «конторы» Наркомата
Обороны (или даже Начальник тыла этого ведомства), — но именно что
всего лишь начальник связи РККА. Хотя «всего лишь» здесь не очень
уместно — Пересыпкин после своего перехода в Наркомат обороны стал не
просто начальником Управления, пусть и Главного. Что обозначает обычно
максимум «третью ступень» от главы ведомства. Его сделали еще и
заместителем Наркома обороны, — а это уже «вторая ступенька». Формально,
во всяком случае, — уровень того же Начальника Генерального Штаба! А
еще — возможность беспрепятственного доклада Наркому обороны. Которым,
на секундочку, с 20 июля, после отставки маршала Тимошенко, стал сам
Сталин.
Собственно, и саму идею создания запасного комплекса Ставки и Генштаба,
получившего кодовое название «Объект Виктория», Пересыпкин озвучил 14
октября лично Сталину. Поскольку ранние его предложения главе Генштаба
маршалу Шапошникову вызывали реакцию максимум «давайте будем готовить
план на этот счет» — без малейшей конкретики в определении места и
начала строительства. Хотя уже пожилого маршала тоже можно было понять.
Насмотревшись на катастрофическое положение со связью даже между
Генштабом и фронтами, даже в Москве, Борис Михайлович явно опасался, что
после переезда вести с фронтов, требующие немедленных решений, будут
приходить еще медленнее. Потому и оттягивал, как мог, начало серьезного
процесса эвакуации Генштаба в тыл.
Но после прорыва фронта под Можайском
медлить было дальше некуда. И замнаркома обороны пока еще полковнику
Пересыпкину было поручено срочно заняться подготовкой резервного
командного пункта Верховного главного командования. Не только потому,
что он сам предложил эту идею, — хотя, конечно, армейские остроты
«инициатива наказуема» и «ты предложил — тебе и делать» никто не
отменял. Просто, как уже не раз говорилось выше, связь штабов, не
исключая Генерального, с войсками, особенно в первые месяцы войны, была
«больным местом» Красной Армии. И «просто Ставка» в понимании тылового
бомбоубежища ни Главкому, ни его сотрудникам была не нужна. В противном
случае, сидя там, почти слепыми и глухими в отношении к стремительно
меняющейся боевой обстановке, можно было очень быстро оказаться вместо
тыла снова на линии фронта — после очередного прорыва гитлеровцев.
Именно поэтому и строить, и оборудовать место эвакуации высшего военного
руководства поручили главному связисту РККА, — да еще и в статусе
заместителя наркома обороны (самого Сталина!), одновременно и шефа всей
связи СССР.
***
Можно сказать сразу — задание Главкома
«выполнить задачу за неделю» было решено. Уже 21 октября, то есть спустя
ровно неделю после совещания в Кремле 14 октября, объект «Ставка» в
Арзамасе был сдан. Если честно — «сдан в основном». Поскольку спустя
десять дней состоялось еще — ну, не «сдача», а «введение в эксплуатацию
дополнительных мощностей». Судя по всему, ситуация чуть напоминала
таковую с эвакуированными за Урал заводами. Которые нередко начинали
выпускать положенную продукцию точно в спущенный из Москвы срок — но при
этом, например, крышу над цехами, где уже за станками вовсю работали
мастера, еще могли доделывать строители.
С бывшей ставкой Ивана Грозного, правда, было чуть по-другому. Здания и
помещения-то под размещение высшего органа военного управления
подчиненные Пересыпкина, работая круглосуточно, сделали точно в срок, — а
вот «аппаратная часть» продолжала совершенствоваться и позже. Нет — в
случае острой необходимости генералы и наркомы могли бы сносно общаться
со своими визави уже и в 20-х числах октября. Для этого, например, из
Москвы был подогнан целый поезд военной связи с 13-ю вагонами, набитыми
всевозможной радиотелефонной и телеграфной аппаратурой. Да и десятки
километров проводных линий вокруг города тоже уже были развешены на
спешно врытых телефонных столбах.
Но Иван Терентьевич не зря успешно два
предвоенных года занимал должность Наркома связи СССР, — при этом не
последовав за своими незадачливыми предшественниками. Поэтому и
возможности связи «объекта Виктория» старался продублировать
многократно. Так что до начала ноября были задействованы мощности
гражданских управлений связи Горьковской, Владимирской, Рязанской,
Пензенской и Куйбышевской областей, не считая Республики Мордовия. Так
что в случае гипотетического проникновения даже сюда все тех же
зловредных диверсантов «Бранденбурга» — «перерезать провода» им бы
пришлось по окружности города в стольких местах, — что и правда, меньше
одновременно батальона злодеев тут бы не справилось. Что, понятно, было
практически неосуществимо — с учетом возросшей бдительности
красноармейцев и сотрудников советских спецслужб. Но даже в таком
маловероятном случае успешной тотальной диверсии в распоряжении Ставки
оставались еще десятки мощных радиостанций, — которые, конечно, можно
было попытаться заглушить, но вот полностью изолировать — это вряд ли.
***
К счастью, вышеописанная титаническая
работа по созданию эффективно работающего пункта размещения высшего
военно-политического руководства страны в случае эвакуации Москвы в
целом почти не потребовалась. Правда, Генеральный Штаб в ноябре, в
значительной мере, все же переехал в Арзамас — вместе с его главой
маршалом Шапошниковым. В Москве осталась только его «оперативная группа»
(фактически — Оперативное управление) во главе с заместителем
Шапошникова генералом (и тоже будущим главой Генштаба и маршалом)
Василевским.
Правда, ей пришлось перейти под землю — на станцию метров Кировскую.
Причем топ-военным пришлось месяцами работать в очень сложных бытовых
условиях. Ведь в метро им все более длительные периоды надо было
находиться круглосуточно. А спать первое время разве что сидя — в
подогнанных вагонах метро. Пусть позже их и заменили на «спальные»
железнодорожные вагоны. Но ведь даже двухместное купе «люкс» по меркам
суток-двое дороги в поезде — это похуже, чем даже койка в комнате
студенческого общежития, если доводится жить там месяцами. Так что хотя
маршал Шапошников и вернулся в Москву уже к началу контрнаступления в
начале декабря — часть его офицеров так и продолжала работать в Арзамасе
и дальше. В конце концов, в составе Генштаба было не только Оперативное
управление, собственно, и составляющее планы самых важных операций
РККА. Существовали еще и управления, ведающие мобилизацией, кадровой
работой, тыловым снабжением и так далее — им совсем не обязательно было
находиться в прифронтовой столице в глубоком метро, стесняя и так
ютящихся чуть ли не «впритык» своих коллег-«оперативников».
В любом случае, «объект Виктория», в
рекордные сроки построенный в древнем русском городе Арзамасе, выполнил
свою задачу в полной мере, — выступив в роли «запасной позиции» для
высшего руководства страны на случай начала боев в самой Москве, тем
самым став важным фактором приближения нашей Победы.
