Рождение и ранние годы: золотой мальчик династии
В 1521 году, когда стены Стамбула еще помнили эхо победных янычарских маршей после взятия Белграда, а сам город гудел, предвкушая новые завоевания молодого султана Сулеймана, в династическом гнезде Османов произошло событие, поначалу казавшееся лишь очередной строкой в дворцовых хрониках. У славянской наложницы Александры, которую в гареме уже звали персидским именем Хюррем, «Смеющаяся», родился сын. Мальчика нарекли Мехмедом. Это был второй ребенок Сулеймана и Хюррем, но первый их сын, и его появление на свет стало для амбициозной фаворитки не просто материнской радостью, а первым по-настоящему весомым козырем в жестокой придворной игре. В отличие от своего старшего брата Мустафы, рожденного от черкешенки Махидевран, Мехмед с самого начала был ребенком иной эпохи. Он был плодом страстной и, что было неслыханно для османского двора, моногамной любви, которая стремительно меняла вековые устои. Его рождение не просто укрепило положение Хюррем, оно стало символом ее грядущего триумфа, первым камнем в фундаменте ее власти, которую она будет выстраивать с поразительной целеустремленностью и холодной расчетливостью.
Детство Мехмеда пришлось на золотой век Османской империи, эпоху, когда государство достигло пика своего могущества. Казна ломилась от венгерского золота и египетского зерна, в гаванях Золотого Рога теснились корабли со всего света, а лучшие умы и таланты исламского мира стекались в Стамбул, ища покровительства у щедрого и просвещенного падишаха. Мальчик рос в атмосфере абсолютного обожания. Если Мустафа был для Сулеймана первенцем, символом продолжения рода, то Мехмед стал отражением его собственного сердца. Султан, которого современники описывали как человека сдержанного и склонного к меланхолии, не скрывал своей исключительной привязанности к этому сыну. Он видел в нем не просто будущего правителя, а улучшенную версию самого себя. Эта любовь была настолько очевидной, что пронизывала всю жизнь двора. Каждый взгляд, каждый жест Сулеймана в сторону Мехмеда считывался придворными как безошибочный знак — вот он, истинный наследник, надежда династии.
Хюррем, к тому времени уже добившаяся немыслимого — официального брака с султаном и титула Хасеки, — окружала сына коконом из заботы и амбиций. Она прекрасно понимала, что в мире, где жизнь наследника висит на волоске и зависит от каприза отца или интриг соперников, одной лишь султанской любви недостаточно. Поэтому воспитание Мехмеда стало ее главным проектом. Она лично подбирала для него учителей, кормилиц, наставников и даже товарищей по играм. Его покои в дворце Топкапы, куда Хюррем со всем своим двором переехала из Старого дворца после пожара, что само по себе было революционным шагом, превратились в элитарную академию. Здесь изучали Коран и каллиграфию, персидскую поэзию и арабскую математику, историю великих завоевателей и тонкости европейской дипломатии. Хюррем стремилась вылепить из сына идеального правителя — мудрого, как Соломон, храброго, как Александр, и, что самое главное, безгранично преданного своей матери.
Физически Мехмед, в отличие от крепкого и атлетически сложенного Мустафы, не обладал богатырским здоровьem. Современники и позднейшие историки, основываясь на дошедших до нас описаниях, говорят о нем как о юноше хрупкого телосложения, утонченном и грациозном. Венецианские послы, эти внимательные и проницательные наблюдатели за османской жизнью, отмечали в своих донесениях его «ангельскую» внешность и изящные манеры. Однако эта кажущаяся хрупкость скрывала за собой острый ум, живой характер и удивительную для его возраста серьезность. Он не любил шумных забав, предпочитая проводить время за книгами или в беседах с учеными мужами. Эта вдумчивость и скромность очаровывали Сулеймана. В то время как Мустафа все больше походил на классического османского воина, прямого и пылкого, Мехмед воплощал собой новый идеал правителя-интеллектуала, который управляет не только силой меча, но и силой слова.
Ранние годы шехзаде прошли под знаком этого негласного, но всем понятного предпочтения. Каждый его успех в учебе, каждое удачно прочитанное стихотворение или меткое суждение вызывали у Сулеймана волну гордости и нежности. Султан проводил с ним гораздо больше времени, чем с другими детьми, посвящая его в государственные дела задолго до того, как это полагалось по традиции. Он брал его с собой на заседания Дивана, где мальчик, сидя в ногах у отца, впитывал сложную науку управления огромной империей. Эта демонстративная близость была мощным политическим сигналом для всей элиты. Великий визирь, паши, аги янычар — все видели, на кого делает ставку падишах. И хотя закон Фатиха о братоубийстве еще никто не отменял, и право на трон формально имели все сыновья султана, в кулуарах Топкапы все чаще шептались, что будущее принадлежит именно Мехмеду, любимому сыну могущественной Хюррем.
Эта атмосфера всеобщего поклонения и отцовского обожания формировала характер юного шехзаде. С одной стороны, он рос уверенным в своем высоком предназначении, с другой — на его плечи с самого детства лег огромный груз ответственности. Он был не просто ребенком, он был проектом, надеждой, живым воплощением амбиций своих родителей. Любая его ошибка или промах рассматривались под микроскопом, любое достижение превозносилось до небес. Он не имел права на слабости, свойственные обычным детям. Эта ранняя зрелость, это постоянное ощущение себя в центре всеобщего внимания лишали его детство легкости и беззаботности, но взамен давали нечто большее — ясное понимание своего пути и своей цели. Он был золотым мальчиком династии, и этот блеск с каждым годом становился все ярче, затмевая всех остальных претендентов на османский престол.
Воспитание наследника: между наукой и мечом
Образование османского шехзаде в XVI веке представляло собой тщательно продуманную систему, целью которой было создание не просто воина или администратора, а универсальной личности, способной одинаково уверенно держать в руках и саблю, и калам. В случае с Мехмедом эта система была доведена до совершенства, отшлифована личным контролем Сулеймана и неусыпным вниманием Хюррем. Программа его обучения была невероятно насыщенной и многогранной. День юного принца был расписан по минутам. С раннего утра начинались занятия по богословию и праву. Он досконально изучал Коран, тафсир (толкование священного текста) и хадисы (предания о жизни пророка Мухаммеда), постигая основы исламской догматики, которые были фундаментом всей государственной идеологии Османов. Параллельно шло изучение фикха — мусульманской юриспруденции, ведь султан был не только светским правителем, но и верховным судьей для своих подданных. Эти уроки закладывали в его сознание незыблемые принципы справедливости и законности, которые он должен был блюсти, взойдя на престол.
Гуманитарный цикл был не менее важен. Мехмед в совершенстве овладел несколькими языками. Помимо родного османского, он свободно говорил и писал на арабском — языке религии и науки, и на персидском — языке высокой поэзии и изысканной литературы. Его наставниками были лучшие каллиграфы империи, ведь умение выводить изящную вязь букв считалось одним из главных достоинств образованного человека. Он часами копировал строки из поэм Хафиза и Саади, оттачивая не только руку, но и художественный вкус. История занимала особое место в его образовании. Он изучал жизнеописания великих правителей прошлого — от Александра Македонского до Чингисхана и Тамерлана. Особое внимание уделялось истории его собственного рода, хронике восхождения династии Османов от скромного бейлика до мировой империи. Эти уроки были призваны внушить ему гордость за своих предков и осознание той огромной ответственности, что лежала на нем как на продолжателе их великого дела.
Однако воспитание наследника не ограничивалось стенами классных комнат. Огромное значение придавалось физической подготовке и военному искусству. Мехмед, несмотря на свое изящное телосложение, был прекрасным наездником. Он проводил много времени на ипподроме, где осваивал джигитовку, искусство верховой езды, доведенное у тюрок до совершенства. Его обучали владению всеми видами оружия, которые должен был знать знатный воин: саблей, копьем, луком. Стрельба из лука верхом на скачущей лошади была обязательной дисциплиной, и шехзаде достиг в ней немалых высот. Он также практиковался в метании джерида — короткого дротика, участвуя в военных играх, которые были не просто развлечением, а важной частью подготовки будущих полководцев. Фехтование, борьба, тактика и стратегия — всем этим премудростям его обучали опытные военачальники, паши и беи, прошедшие не одну военную кампанию под знаменами его отца. Сулейман хотел видеть в сыне не бледного книжника, а правителя, способного лично повести за собой армию, как это делал он сам.
Помимо наук и воинских упражнений, Мехмеда обучали и ремеслу. Это была давняя османская традиция: каждый султан, даже самый могущественный, должен был владеть какой-либо профессией. Считалось, что это учит правителя смирению, приближает его к народу и дает ему понимание ценности труда. Отец Мехмеда, Сулейман, был искусным ювелиром. Какое именно ремесло освоил Мехмед, источники умалчивают, но нет сомнений, что и этот аспект воспитания не был упущен. Возможно, он, как и его отец, занимался ювелирным делом или же пробовал себя в искусстве переплетчика, создавая роскошные оклады для любимых книг. Эта деталь, кажущаяся незначительной, на самом деле очень важна для понимания философии воспитания османских принцев. Они должны были быть готовы не только повелевать, но и создавать, не только разрушать вражеские крепости, но и ценить красоту, сотворенную человеческими руками.
Интеллектуальное развитие принца находилось под особым контролем. Его учителями были выдающиеся ученые того времени, такие как знаменитый богослов и правовед Эбусууд-эфенди, который впоследствии станет шейх-уль-исламом и духовным наставником самого Сулеймана. Эти люди были не просто преподавателями, они были собеседниками, которые формировали мировоззрение будущего монарха. В беседах с ними Мехмед учился логически мыслить, выстраивать аргументацию, вести дискуссию. Он проявлял живой интерес к географии, астрономии и математике. Его любознательность простиралась и на европейскую культуру. Через венецианских и французских посланников, с которыми он, несомненно, имел возможность общаться под присмотром отца, до него доходили сведения о жизни за пределами Османской империи, о новых открытиях и политических реалиях христианского мира. Эта широта кругозора выгодно отличала его от многих современников, воспитанных в более консервативном духе.
Вся эта сложная и многоуровневая система воспитания преследовала одну главную цель: создать правителя, который бы сочетал в себе традиционные добродетели османского воина с утонченностью персидского шаха и мудростью исламского ученого. Сулейман и Хюррем вкладывали в Мехмеда все лучшее, что знали и ценили сами. Султан передавал ему свой опыт государственного управления и военного дела, Хюррем — свою природную хитрость, умение разбираться в людях и выстраивать сложные интриги. В результате к своему юношескому возрасту Мехмед представлял собой личность поистине незаурядную. Он был скромен, но знал себе цену. Был учтив, но мог проявить твердость. Был мечтателен, но при этом обладал трезвым и практичным умом. Современники, сравнивая его со старшим братом Мустафой, отмечали, что если Мустафа был воплощением силы и отваги, то Мехмед — воплощением ума и изящества. И именно эти качества, по мнению Сулеймана, были нужнее всего правителю новой формации, который должен был управлять империей, раскинувшейся на трех континентах.
Политическая арена: первые шаги и соперничество
К концу 1530-х годов шехзаде Мехмед из одаренного мальчика превратился в блестяще образованного юношу, готового к выходу на большую политическую сцену. Согласно османской традиции, достигшие определенного возраста принцы назначались наместниками (санджак-беями) в одну из провинций империи. Это была не почетная ссылка, а важнейший этап в подготовке будущего правителя. Управляя санджаком, шехзаде на практике учился администрированию, командованию войсками, отправлению правосудия и ведению дипломатических переговоров. Это было своего рода генеральной репетицией перед главным делом всей его жизни — управлением огромной империей. Провинция, которую получал наследник, имела огромное символическое значение. Самым престижным и значимым санджаком по праву считалась Маниса — древняя Магнесия, расположенная в самом сердце Анатолии, недалеко от побережья Эгейского моря. Именно Маниса была традиционным «учебным полигоном» для престолонаследников. Отсюда начинали свой путь к вершинам власти многие великие султаны, включая отца Мехмеда, Сулеймана.
Долгое время санджак-беем Манисы был старший сын Сулеймана, шехзаде Мустафа. Он управлял провинцией с 1533 года и за это время успел снискать огромную популярность как у местного населения, так и среди янычар, которые видели в нем идеального будущего султана — храброго, щедрого и справедливого. Мустафа был живым воплощением старых османских идеалов, и его кандидатура на престол казалась многим очевидной и единственно правильной. Однако в 1541 году Сулейман принял решение, которое произвело эффект разорвавшейся бомбы и всколыхнуло всю империю. Он отозвал Мустафу из Манисы и отправил его наместником в далекую Амасью, расположенную на северо-востоке Анатолии. А на его место, в престижную Манису, был назначен шестнадцатилетний Мехмед. Формально Амасья тоже была важным стратегическим регионом, прикрывавшим восточные границы от персидской угрозы. Но для всех, кто умел читать между строк дворцовых указов, этот шаг означал только одно: Сулейман официально объявил Мехмеда своим главным наследником. Это была публичная пощечина Мустафе и его матери Махидевран и величайший триумф для Хюррем Султан.
Назначение Мехмеда в Манису стало кульминацией многолетних усилий его матери. Хюррем и ее партия, в которую входил могущественный великий визирь Рустем-паша (зять Хюррем, женатый на ее дочери Михримах), планомерно и методично расчищали путь для своего кандидата. Они умело использовали любую ошибку Мустафы, раздували слухи о его растущей популярности и независимости, нашептывая Сулейману о том, что янычары любят Мустафу больше, чем самого падишаха. Стареющий и все более подозрительный Сулейман, помнивший о судьбе своего отца Селима, который сверг собственного отца Баязида II, начинал видеть в старшем сыне не опору, а угрозу. На этом фоне безупречная репутация, скромность и подчеркнутая преданность Мехмеда выглядели особенно выигрышно. Перевод Мустафы в Амасью и возвышение Мехмеда окончательно раскололи османскую элиту на два враждующих лагеря. Одни поддерживали «старую гвардию» в лице Мустафы, другие ставили на «новую волну», которую олицетворял Мехмед.
Для самого Мехмеда назначение в Манису стало первым серьезным испытанием. Ему было всего шестнадцать лет, и он впервые покидал привычный и безопасный мир дворца Топкапы. Теперь он должен был доказать, что отцовская любовь и высокое покровительство не были случайностью. Ему предстояло управлять большой и важной провинцией, содержать собственный двор, командовать местным гарнизоном и принимать самостоятельные решения. Вместе с ним в Манису отправилась целая свита из опытных наставников и советников, тщательно подобранных Хюррем и Сулейманом. Его лала (воспитатель) должен был направлять каждый его шаг, но окончательная ответственность за все происходящее в санджаке лежала на самом Мехмеде. Это был его шанс показать себя, проявить те знания и навыки, которые он получил за годы учебы. Сулейман внимательно следил за каждым действием сына, читая его донесения и отчеты своих шпионов.
Несмотря на юный возраст, Мехмед, по всей видимости, справился с возложенной на него задачей. Источники того периода не содержат сведений о каких-либо серьезных проблемах или ошибках в его правлении. Он проявил себя как вдумчивый и справедливый администратор, уделяя внимание развитию ремесел и торговли, строительству мечетей и мостов. Он быстро завоевал уважение местных жителей своей скромностью, доступностью и искренним желанием вникать в их нужды. В отличие от Мустафы, который любил пышные церемонии и военные смотры, Мехмед предпочитал тихую кабинетную работу и интеллектуальные беседы. Его двор в Манисе стал центром притяжения для поэтов, ученых и каллиграфов. Он продолжил дело своего отца, превращая провинциальную столицу в один из культурных центров империи. Эта деятельность полностью соответствовала тому образу просвещенного монарха, который так ценил в нем Сулейман.
Однако за фасадом успешного правления скрывалось растущее напряжение. Соперничество с Мустафой, подогреваемое дворцовыми интригами, не прекращалось ни на день. Каждый из братьев, разделенный сотнями километров, невольно стал знаменем для своей партии. Сторонники Мустафы в Стамбуле продолжали распускать слухи о том, что Мехмед слаб здоровьем и не обладает воинским духом, необходимым султану. В свою очередь, агенты Хюррем доносили Сулейману о контактах Мустафы с янычарскими командирами и его неосторожных высказываниях, которые можно было истолковать как проявление непокорности. Сами братья, возможно, и не питали друг к другу личной вражды, но логика борьбы за власть неумолимо сталкивала их лбами. В этой атмосфере всеобщей подозрительности и подковерной борьбы Мехмед делал свои первые шаги на политической арене. Он учился не только управлять, но и выживать, лавируя между интересами различных группировок и стараясь не дать ни малейшего повода для упрека ни своему могущественному отцу, ни своим многочисленным врагам. Период наместничества в Манисе стал для него не только школой управления, но и школой выживания в жестоком мире османской политики.
Тень Мустафы: братская любовь и династическая вражда
Отношения между шехзаде Мехмедом и его старшим единокровным братом Мустафой представляют собой одну из самых драматичных и сложных страниц в истории династии Османов. Это была не просто личная антипатия или симпатия двух молодых людей; это был узел, в котором туго сплелись любовь и ревность, семейный долг и государственные интересы, материнские амбиции и отцовские страхи. С раннего детства они росли в совершенно разной психологической атмосфере. Мустафа, первенец, рожденный в то время, когда Сулейман был еще молодым шехзаде в Манисе, долгое время считался единственным и бесспорным наследником. Он был окружен любовью отца, обожанием своей матери Махидевран и почтительным вниманием всего двора. Его воспитывал великий визирь Ибрагим-паша, одна из самых влиятельных фигур того времени, который видел в Мустафе своего протеже и будущего повелителя. Мустафа впитывал дух старой османской аристократии, для которой доблесть на поле боя и щедрость к своим воинам были главными добродетелями.
Появление Мехмеда, а затем и других сыновей Хюррем, кардинально изменило этот расклад. Мехмед с самого начала был ребенком любви, сыном обожаемой и, что самое главное, законной жены султана. Если Мустафа был символом прошлого, то Мехмед стал символом настоящего и будущего. Сулейман, безумно влюбленный в Хюррем, переносил часть этой всепоглощающей страсти и на ее детей. Он видел в Мехмеде продолжение не только своего рода, но и своей любви. Эта разница в отношении отца не могла не сказываться на мальчиках. Мустафа, наблюдая за тем, как внимание и нежность Сулеймана все больше концентрируются на его младшем брате, не мог не испытывать уколов ревности. А Мехмед, в свою очередь, рос с осознанием своего особого положения, своей «избранности», что, несомненно, подпитывалось его матерью.
Историки до сих пор спорят о том, какими были личные отношения между братьями. Популярная культура, особенно под влиянием сериала «Великолепный век», склонна рисовать идиллическую картину братской любви, разрушенной интригами злодейки Хюррем. Однако реальность, скорее всего, была гораздо сложнее. Нет прямых доказательств того, что между Мустафой и Мехмедом существовала открытая вражда. Вероятно, в детстве и юности они поддерживали ровные, уважительные отношения, как и подобает принцам одной крови. Они вместе участвовали в церемониях, охотились, присутствовали на занятиях. Но невидимая стена, возведенная амбициями их матерей и политической конъюнктурой, разделяла их с каждым годом все сильнее. Махидевран, оттесненная на второй план и униженная возвышением своей соперницы, видела в сыне единственную надежду на реванш. Хюррем же понимала, что пока жив Мустафа, ее собственные дети никогда не будут в безопасности. Закон Фатиха, позволявший новому султану казнить своих братьев во избежание смут, превращал сыновей падишаха в смертельных врагов.
Тень Мустафы незримо присутствовала на протяжении всей недолгой жизни Мехмеда. Куда бы ни направлялся Мехмед, чего бы он ни достигал, его всегда сравнивали со старшим братом. Мустафа был популярен в народе и, что самое опасное, в армии. Янычары, элитные войска султана, видели в нем своего будущего командира. Они ценили его военный опыт, физическую силу и прямолинейный характер. Поэты слагали в его честь оды, восхваляя его как нового Александра. Эта народная любовь одновременно и радовала, и пугала Сулеймана. Он гордился сыном, но в то же время опасался его растущего влияния. Любой независимый шаг Мустафы, любое проявление популярности рассматривались в Стамбуле через призму возможного заговора. Сторонники Хюррем, в первую очередь великий визирь Рустем-паша, мастерски играли на этих страхах, представляя Мустафу как потенциального мятежника, готового при поддержке янычар свергнуть отца.
На этом фоне Мехмед был полной противоположностью. Он был скромен, почтителен, интеллектуален и, самое главное, не имел собственной базы поддержки в армии. Его сила была в другом — в безграничной любви отца и в могуществе материнской партии при дворе. Сулейман видел в нем идеального преемника именно потому, что Мехмед был полностью зависим от него. Он не представлял угрозы, он был послушным орудием в руках отца. Сравнивая их, венецианский посол Даниэлло Людовизи в 1534 году писал: «У султана есть сын по имени Мустафа, чрезвычайно любимый всеми, и в возрасте двадцати одного года, о котором говорят, что он обладает таким же талантом к военному делу, как и его отец. Но он [Сулейман] очень любит другого своего сына, от другой женщины, которому сейчас двенадцать лет». Этот отчет ясно показывает, как уже тогда воспринималась ситуация при дворе: Мустафа — воин, любимый армией, Мехмед — любимец отца.
Перевод Мустафы в Амасью и назначение Мехмеда в Манису стали точкой невозврата. Это решение не только публично унизило Мустафу, но и поставило его в крайне уязвимое положение. Теперь любой его контакт с янычарскими командирами или недовольными пашами мог быть истолкован как подготовка к бунту. Мехмед же, находясь в «санджаке наследника», получил все рычаги для укрепления своих позиций. Он мог формировать свой двор, назначать своих людей на ключевые посты в провинции и демонстрировать свою лояльность отцу. Однако даже в Манисе он не мог чувствовать себя в полной безопасности. Тень Мустафы дотягивалась и сюда. Агенты Махидевран и ее сторонников наверняка действовали и в Манисе, пытаясь найти компромат на Мехмеда или организовать против него заговор.
Династическая вражда достигла своего пика. Это была холодная война, в которой главным оружием были слухи, доносы и интриги. Каждая из сторон пыталась очернить соперника в глазах султана. Сулейман оказался в трагическом положении. Он любил обоих сыновей, но был вынужден выбирать между ними. Его выбор был продиктован не только личными симпатиями, но и государственными соображениями. Он опасался, что Мустафа, придя к власти, уничтожит всех детей Хюррем, и империя вновь погрузится в кровавую междоусобицу. В Мехмеде он видел гарантию стабильности и продолжения своей собственной политики. Возможно, он надеялся, что со временем страсти улягутся и братья смогут найти общий язык. Но в реалиях османского двора такой исход был практически невозможен. Система сама порождала эту смертельную вражду, и даже такой могущественный правитель, как Сулейман, не мог разорвать этот порочный круг. Мехмед, волей судьбы оказавшийся в центре этого конфликта, был обречен либо на триумф, либо на гибель. Третьего пути у него не было.
Внезапный финал: болезнь, смерть и вечная память
Осенью 1543 года, когда шехзаде Мехмеду было всего 22 года, его яркая, полная надежд жизнь оборвалась. Это произошло внезапно, в Манисе, где он правил чуть более двух лет. Молодой наместник только что вернулся из очередного военного похода, в котором он, по некоторым данным, сопровождал своего отца. Он был полон сил и планов на будущее. Двор в Манисе процветал, провинция была спокойна, а письма от отца, приходившие из Стамбула, были полны любви и одобрения. Казалось, ничто не предвещало беды. Но однажды вечером Мехмед почувствовал недомогание. Поднялся сильный жар, тело покрылось сыпью. Придворные лекари были немедленно созваны к его ложу, но все их усилия оказались тщетны. Болезнь развивалась стремительно. Через несколько дней, 6 ноября 1543 года, сердце любимого сына султана Сулеймана остановилось. Официальной причиной смерти была объявлена оспа — одна из самых страшных болезней того времени, которая не щадила ни бедных, ни богатых.
Весть о смерти Мехмеда стала страшным ударом для Сулеймана и Хюррем. Султан, находившийся в это время в Стамбуле, получив трагическое известие, впал в глубочайшую депрессию. Он на несколько дней заперся в своих покоях, отказываясь кого-либо видеть. Его горе было безмерным. Он потерял не просто сына, он потерял свою мечту, свое будущее, человека, которого он готовил себе в преемники и любил больше всех на свете. По свидетельству современников, могущественный падишах, перед которым трепетала половина мира, плакал, как ребенок. Горе Хюррем было не менее велико. Она лишилась своего первенца, своей главной опоры и надежды. Весь ее многолетний труд, все интриги и расчеты пошли прахом в один миг. Золотой мальчик, ее триумф и ее гордость, ушел навсегда, оставив ее один на один с враждебным миром и неопределенным будущим для остальных ее детей.
Однако, как это часто бывает в истории, официальная версия смерти не всех устроила. Сразу же поползли слухи, что Мехмед умер не от оспы, а был отравлен. Подозрения, разумеется, пали на главный враждебный лагерь — на Махидевран Султан и ее сына Мустафу. Сторонники Хюррем прямо или косвенно обвиняли их в том, что они подослали убийцу, который под видом лекаря или слуги отравил молодого шехзаде. Эта версия, хотя и не имеет прямых документальных подтверждений, выглядит вполне правдоподобной в контексте той беспощадной борьбы за власть. Смерть Мехмеда была невероятно выгодна Мустафе. Она устраняла его главного и самого опасного конкурента, возвращая ему статус основного претендента на престол. Некоторые историки предполагают, что за возможным заговором могла стоять не столько сама Махидевран, сколько ее сторонники из числа военных и чиновников, которые боялись потерять свое влияние в случае восшествия на престол ставленника Хюррем.
Существует и другая, более конспирологическая теория. Некоторые исследователи намекают на то, что к смерти Мехмеда мог быть причастен… сам Сулейман. Эта версия кажется чудовищной и неправдоподобной, учитывая безграничную любовь султана к сыну. Однако ее сторонники приводят следующую логику: Сулейман, видя, что противостояние между партиями Мехмеда и Мустафы достигло критической точки и грозит перерасти в гражданскую войну, мог решиться на крайние меры. Возможно, он получил неопровержимые доказательства готовящегося заговора со стороны Мустафы и, чтобы спасти империю от смуты, решил пожертвовать одним сыном, чтобы не потерять другого и сохранить стабильность. Впрочем, эта гипотеза остается в области догадок и не находит поддержки у большинства серьезных историков. Наиболее вероятной причиной смерти Мехмеда все же остается болезнь, будь то оспа или другая скоротечная инфекция, усугубленная общим слабым здоровьем принца.
Независимо от истинных причин, смерть Мехмеда имела далеко идущие последствия для Османской империи. Политический ландшафт резко изменился. Мустафа вновь стал главным наследником, к радости янычар и старой аристократии. Хюррем Султан и Рустем-паша были вынуждены на время затаиться и пересмотреть свою стратегию. Теперь им пришлось делать ставку на других сыновей Хюррем — Селима и Баязида, что в будущем приведет к новой, еще более кровавой братской войне. Но самым главным и долговечным последствием смерти Мехмеда стало рождение одного из величайших шедевров мировой архитектуры. Убитый горем Сулейман решил увековечить память о своем любимом сыне так, как это делали великие правители древности. Он призвал к себе главного имперского архитектора, гениального Мимара Синана, и поручил ему построить в Стамбуле мечеть и усыпальницу (тюрбе), равных которым еще не видел мир.
Так началось строительство комплекса Шехзаде, или «Мечети Принца». Сулейман не жалел на этот проект ни денег, ни ресурсов. Он хотел, чтобы усыпальница его сына стала настоящей жемчужиной столицы. Синан, для которого это была первая крупная имперская постройка, вложил в нее весь свой талант и новаторские идеи. Строительство велось с невероятной скоростью и было завершено в 1548 году. Комплекс Шехзаде стал поворотным пунктом в истории османской архитектуры. Синан впервые реализовал здесь идею идеально симметричного, центрического пространства, увенчанного огромным центральным куполом, который поддерживается четырьмя полукуполами. Мечеть, с ее гармоничными пропорциями, изящными минаретами и роскошным внутренним убранством, до сих пор считается одним из самых совершенных творений великого мастера. Сам Синан называл ее «работой своего ученического периода», но для многих ценителей она так и осталась его главным шедевром.
Тело Мехмеда было перевезено из Манисы в Стамбул и временно захоронено. После завершения строительства тюрбе его останки с величайшими почестями перенесли в роскошный восьмигранный мавзолей, стоящий в саду за мечетью. Внутренние стены тюрбе покрыты редчайшими изникскими плитками с изысканными цветочными узорами, а над саркофагом, по преданию, был установлен трон, привезенный из Манисы. Так, через смерть, шехзаде Мехмед обрел бессмертие. Его короткая жизнь, прерванная на самом взлете, осталась в истории не только как личная трагедия великого султана, но и как повод для создания вечного памятника искусства. И сегодня, спустя почти пять столетий, тысячи туристов и жителей Стамбула, входя под своды мечети Шехзаде, невольно вспоминают о «золотом мальчике» османской династии, чья внезапная смерть подарила миру это чудо архитектуры, ставшее воплощением отцовской любви, отлитой в камне.
