Стук клавиш ноутбука отстукивал последние минуты рабочего дня. Алина прищурилась, пытаясь разглядеть цифры в отчете – глаза слипались от усталости. Восемь часов переговоров с капризным клиентом, горы бумаг, бесконечные звонки. Единственное желание – добраться до своей однушки, скинуть неудобные туфли и упасть в кресло. В тишине. В чистоте. В своем пространстве.
Открыв дверь ключом, она замерла на пороге. Знакомый, но всегда неожиданный удар по нервам. Воздух был густым, спертым, с явным шлейфом вчерашней жареной картошки, табачного дыма и чего-то кислого. На крохотной кухне гора немытой посуды угрожающе нависала над раковиной. Крошки и пятна жира украшали стол, где одиноко стояла пустая бутылка из-под пива. В комнате – сердце квартиры, которое служило и гостиной, и спальней – царил привычный хаос. Плед скомкан на диване, подушки валялись на полу. На журнальном столике – три пульта от техники, облепленные чем-то липким, пустая пачка чипсов и несколько кружек с мутным осадком на дне. Громко урчал телевизор, показывая бессмысленное ток-шоу. И в центре этого апокалипсиса, развалясь в кресле, храпел Иван. Ее муж. Ее Ваня.
Алина молча поставила сумку, сняла пальто. Каждый раз она надеялась. Надеялась, что сегодня будет по-другому. Что он встретит ее улыбкой, ужином, чистым домом. Хотя бы просто вынесет мусор. Но нет. Изо дня в день одно и то же. Она работала с утра до ночи, тянула на себе кредит за эту самую однушку, оплачивала коммуналку, еду, его сигареты и пиво. А он… Он существовал. Перебивался редкими подработками «для своих», которые заканчивались так же быстро, как и начинались, а в остальное время – сон, телевизор, компьютерные игры и бардак.
Тихий стук ее каблуков по ламинату разбудил его. Иван крякнул, потянулся, щурясь на свет.
— О, привет, Лина, — хрипло пробасил он, зевнув так, что челюсть хрустнула. — Рано вернулась?
— Шесть вечера, Ваня. Как обычно, — ответила она, стараясь, чтобы голос не дрогнул. Она начала собирать разбросанные вещи. Его носки. Футболку. Пустую пачку сигарет. — Опять весь день дома?
— Ну, а куда идти-то? Вакансий нормальных нет, — он лениво почесал живот. — Да и голова болит после вчерашнего. С Серегой пиво попил немного.
«Немного». Бутылка на кухне и запах говорили об обратном. Алина молча пошла на кухню, включила воду и начала атаку на гору посуды. Скрежет тарелок, лязг кастрюль. Каждое движение – выплеск накопленной ярости. Она видела отражение в окне – уставшее лицо, тени под глазами, сжатые губы. Ей было тридцать пять, а чувствовала она себя на все пятьдесят. Из-за него. Из-за его вечного «ничегонеделанья».
— Что, опять бухтеть? — появился он в дверях кухни, опираясь о косяк. — Устала? Отдохни. Посуду потом помою.
— Когда? — вырвалось у нее. Она резко повернулась, держа в руках заляпанную жиром сковороду. — В прошлый раз ты это сказал три дня назад! Она так и стояла в раковине, пока я не вымыла!
— Ну, забыл! Бывает! — он развел руками, делая вид, что обиделся. — Ты же знаешь, у меня память плохая. Не кипятись.
— Я не кипячусь, Ваня. Я устала. Устала приходить в свинарник. Устала нюхать этот бардак. Устала работать за двоих, пока ты… пока ты спишь и смотришь телевизор! — голос ее дрогнул. Она поставила сковороду, вытерла руки. Тряслись. — У тебя же были планы? Курсы эти… программирования. Ты хотел найти нормальную работу!
Иван нахмурился, покопался в кармане спортивных штанов, достал мятый пачек сигарет.
— Ну, сложно это, Лина. Я же не мальчик. Голова уже не та. Сидеть, учить… Да и с английским туго. Кому я такой нужен? — Он чиркнул зажигалкой, затянулся. Дым потянулся в ее сторону. — А тут хоть знаю, что ты всегда поможешь. Не пропаду.
Это было последней каплей. «Не пропаду». Потому что она – его страховка. Его бессрочный банк и бесплатная прислуга.
— Помогу? — она засмеялась, но смех вышел горьким, как полынь. — Ваня, ты вообще понимаешь, что происходит? Кто платит за эту квартиру? За ипотеку, которая еще три года как минимум?
— Ну, ты… — он неуверенно пожал плечами, избегая ее взгляда.
— Я! Кто оплачивает свет, воду, газ, интернет? Я! Кто покупает еду? Я! Кто стирает твои носки и моет твою посуду? Я! — с каждым словом ее голос крепчал, поднимаясь выше. Годы молчаливого терпения, попыток уговорить, поддержать, мотивировать – все это сгорало в одно мгновение. — Ты хоть раз за последние полгода внес хоть рубль в наш общий бюджет? Хоть раз? Ответь!
— Ну… были кое-какие деньги… я же купил пива вчера… и чипсов… — пробормотал он, смущенно потирая шею.
— Чипсы и пиво! Вот твой вклад! — Алина шагнула к нему. — А я считаю каждую копейку, чтобы закрыть платеж по кредиту! Чтобы заплатить за твою мать в пансионате! Чтобы у нас была еда! Я пашу как лошадь, а ты… ты просто тут! Как мебель! Только мебель не воняет носками и не оставляет горы грязной посуды!
— Ну вот, опять наезды! — Иван надулся, как ребенок. — Я же не виноват, что у меня работа не клеится! Ты думаешь, мне легко? Я тоже переживаю!
— Переживаешь?! — она не поверила своим ушам. — Лежа на диване и смотря телевизор?! Переживаешь, пока я вкалываю?! Да ты даже мусор вынести не можешь без напоминания! Туалет после тебя как после слона! Ходишь и не удосуживаешься спустить! Это твои «переживания»?!
— Придралась! — он махнул рукой, повернулся, чтобы уйти в комнату. — Надоело слушать твои истерики. Пойду поиграю.
— Стой! — ее голос прозвучал как хлыст. Он остановился. — Я еще не все сказала.
Она подошла к нему вплотную. Глаза горели. Годы усталости, разочарования, невыплаканных слез – все это спрессовалось в одну холодную, твердую точку где-то в груди.
— Послушай меня внимательно, Иван, — произнесла она медленно, отчетливо выговаривая каждое слово. — Это – она резко махнула рукой, указывая на стены, на бардак, на весь этот маленький мирок – МОЯ квартира. Моя. Я ее выбирала. Я подписывала бумаги. Я плачу за нее каждый месяц. И это – она достала из кармана брюк кошелек, раскрыла его, показывая несколько купюр и карты – МОИ деньги. Мои. Заработанные мной. Мной, а не тобой.
Он смотрел на нее, широко раскрыв глаза. Он не ожидал такого тона. Такой… окончательности.
— И я, — продолжила Алина, глядя ему прямо в глаза, не моргая, — больше не собираюсь кормить взрослого, здорового мужика-тунеядца! Ни одного дня больше! Понял? Ни крошки! Ни копейки! Никаких сигарет, никакого пива, никакого бесплатного жилья! Ты хочешь есть? Иди и работай! Хочешь курить? Заработай! Хочешь жить под крышей? Плати свою долю! Или найди себе другую дуру, которая будет тебя содержать! Я вышла из этого возраста!
Тишина повисла густая, звенящая. Даже телевизор, казалось, притих. Иван стоял, открыв рот. Его лицо медленно менялось от изумления к обиде, потом к злости.
— Ты это серьезно? — прошипел он. — Ты меня… на улицу? Свою жену?
— Муж? — она горько усмехнулась. — Муж – это тот, кто рядом. Кто разделяет трудности, а не создает их. Кто строит дом, а не разрушает его своим бездействием. Ты – не муж, Ваня. Ты – обуза. Дорогая, тяжелая, вечно недовольная обуза. И я скидываю тебя с плеч. Здесь и сейчас.
— Да как ты смеешь?! — он вдруг взорвался, его лицо покраснело. — Я столько лет с тобой! Я тебе отдал лучшие годы!
— Ты отдал? — Алина засмеялась уже громко, и в этом смехе не было ничего веселого. — Это ты просидел мои лучшие годы на диване! Пока я строила карьеру, оплачивала наши долги, пыталась создать уют в этой конуре! Ты не отдал мне ничего, Ваня! Ты только брал! И брал! И брал! Без конца! Без благодарности! А теперь – хватит. Конец станции «Дойная корова». Выходи, пожалуйста.
— Это мой дом тоже! — закричал он, ткнув пальцем в пол. — Я тут прописан!
— Прописан – не значит имеет право жить за чужой счет и превращать квартиру в помойку! — парировала Алина. — Юридически квартира – моя. А морально… морально ты потерял на нее право давно. Собирай свои вещи. Сегодня. Сейчас. И уходи.
— А куда я пойду? — в его голосе вдруг прозвучала нотка паники, настоящей, не театральной.
— Куда угодно! — ответила она холодно. — К друзьям, с которыми пьешь пиво. К твоей маме. На вокзал. Меня это больше не волнует. Ты взрослый человек. Сам разбирайся со своими проблемами. Как я все эти годы разбиралась с нашими общими, в одиночку.
Он стоял, тяжело дыша, сжимая кулаки. Казалось, он сейчас бросится на нее. Алина не отступила ни на шаг. Она смотрела на него с таким ледяным презрением, что он опустил глаза.
— Ты… ты стерва, — выдавил он. — Настоящая стерва. Я тебе этого не прощу.
— Мне все равно, простишь ты меня или нет, — пожала плечами Алина. — Главное, что я наконец-то простила себя. За то, что терпела это годами. За то, что верила твоим пустым обещаниям. За то, что позволяла сидеть у себя на шее. Собирайся. У тебя час.
Она повернулась и пошла на кухню, к немытой посуде. Сердце колотилось как бешеное, но руки были удивительно спокойны. Она снова включила воду. За ее спиной стояла гробовая тишина. Потом она услышала, как он шаркает ногами, заходит в комнату. Заскрипел ящик комода. Зашуршали пакеты.
Алина мыла тарелки. Одна за другой. Смывая с них жир, грязь, остатки еды. Словно смывая с себя липкий налет прошлых лет. Слез не было. Было странное, пустое спокойствие. И ощущение… освобождения. Тяжелой двери, которая наконец-то захлопнулась.
Прошло минут сорок. Она услышала шаги в коридоре. Иван стоял там с огромным, набитым до отказа рюкзаком и спортивной сумкой через плечо. Лицо было мрачным, глаза бегали, не желая встречаться с ее взглядом.
— Я ухожу, — глухо сказал он. — Но ты об этом пожалеешь. Сильно пожалеешь.
— Сомневаюсь, — ответила Алина, не отрываясь от мытья кастрюли. — Дверь закрой. И ключ оставь в почтовом ящике. Он мой.
Он постоял еще мгновение, словно ожидая, что она передумает, скажет что-то. Но она молчала. Тогда он резко развернулся, дернул дверь на себя и вышел. Хлопок был громким, но не таким оглушительным, как она ожидала. Скорее… финальным.
Алина выключила воду. Вытерла руки. Вышла в коридор. Пусто. Его потертые кроссовки исчезли с полки. В квартире повисла непривычная тишина, нарушаемая только тиканьем часов на кухне. Она обошла комнату. Бардак остался. Грязные кружки, пульты, плед на полу. Но что-то изменилось. Воздух, казалось, стал легче. Она подошла к окну, распахнула его настежь. Вечерний прохладный воздух ворвался в комнату, сметая запах застоя и сигарет.
Она глубоко вдохнула. Потом выдохнула. Долго. Впервые за много лет она почувствовала, что дышит полной грудью. Ее воздух. Ее квартира. Ее жизнь. Начиналась она с чистого листа. Вернее, с уборки.
Первым делом она собрала все его оставшиеся мелочи – забытую зарядку, старую расческу, потрепанный блокнот с какими-то глупыми рисунками. Сложила в пакет и выставила за дверь. Потом принялась за грязную посуду. Мыла тщательно, до блеска. Потом протерла стол, подмела пол на кухне. Потом приступила к комнате. Собрала его подушки, сняла постельное белье с дивана – его постельное белье – и отправила все в стирку на самом интенсивном режиме. Протерла пыль. Вымыла пол. Выбросила пустую пачку чипсов и пивную бутылку. Поставила пульты на место, протерев их спиртовой салфеткой.
Работала молча, методично, погрузившись в ритм движений. Мысли улеглись. Осталась только ясность и… усталость. Но приятная усталость. От сделанного. От правильного.
Когда квартира, наконец, приобрела хоть какой-то вид, она заварила чай. Не спеша. Налила в свою любимую кружку. Уселась в чистое кресло, подтянув ноги. Включила тихую музыку вместо телевизора. Сделала глоток. Горячий, ароматный. И тишина. Божественная, целительная тишина.
В дверь позвонили. Она вздрогнула. Сердце екнуло – неужели вернулся? Неужели скандал? С неохотой поднялась, подошла к глазку. На площадке стояла ее сестра, Катя, с озабоченным лицом и пакетом в руках.
— Открой, Лин! Это я!
Алина отперла дверь.
— Привет, — устало улыбнулась она.
Катя сразу впилась в нее взглядом, потом окинула взором прибранную комнату.
— Боже… Он… ушел? Правда? — прошептала она, заходя. — Мне Игорь позвонил… Серега ему сказал… что Ваня у него ночует, весь на нервах, что ты его выгнала…
— Правда, — кивнула Алина, закрывая дверь. — Выгнала. Навсегда.
— Как ты? — Катя осторожно обняла ее. — Держишься? Плакала?
— Плакать? — Алина покачала головой. — Нет. Странно. Ни одной слезинки. Только… облегчение. Огромное. Как будто гора с плеч. Или как будто я лет десять тащила на спине мешок с кирпичами, а теперь скинула.
Катя вздохнула, поставила пакет на стол. Достала оттуда коробку конфет и бутылку хорошего красного вина.
— Я так и подумала. Нам есть что отметить. Освобождение! — она попыталась улыбнуться, но в глазах читалась тревога. — Он… он не буянил? Не угрожал?
— Угрожал, что я пожалею, — пожала плечами Алина, доставая бокалы. — Пусть угрожает. Юридически я чиста. Квартира – моя. Он прописан, но не собственник. Пусть пробует что-то оспорить. Не выйдет. Главное – ключ забрала.
— А деньги? Он же… он же не копил ничего?
— Откуда? — Алина горько усмехнулась, наливая вино. — Его «зарплата» уходила на пиво и сигареты. Все накопления – мои. На моей карте. Доступа у него нет. Счета – на мне. Он ушел с рюкзаком тряпья и пустыми карманами. Как и пришел ко мне когда-то, собственно.
Они чокнулись.
— За новую жизнь, — сказала Катя.
— За жизнь без тунеядцев, — добавила Алина и сделала большой глоток. Теплая волна разлилась по телу. — Знаешь, самое смешное? Я не чувствую себя одинокой. Я чувствую себя… свободной. Впервые за долгие годы.
— Но что теперь? — осторожно спросила Катя. — Ипотека… одна… тяжело будет.
— Тяжело? — Алина посмотрела на сестру. — Катюш, я уже тянула все одна. Просто теперь мне не надо тащить еще и его. Мне будет легче. На одну ртов меньше кормить, меньше грязи убирать, меньше нервов тратить. Я справлюсь. Я сильная. Я это поняла сегодня.
Она обвела взглядом свою чистую, тихую однушку. Ее крепость. Ее достижение. Ее надежную стену от хаоса и безответственности.
— Это мой дом, — тихо сказала она, больше для себя. — Мои деньги. Мои правила. И я больше никогда, слышишь, никогда не позволю какому-то Ване сесть мне на шею. Хватит.
За окном темнело. Горели фонари. В квартире пахло чистотой, свежим чаем и легким ароматом вина. И тишиной. Драгоценной, выстраданной тишиной. Алина улыбнулась. Пусть завтра будет сложный день на работе. Пусть ипотека. Пусть все. Но сегодня… Сегодня был первый день ее настоящей жизни. И он начинался с чистоты.
Читайте также: