Аромат свежесваренного кофе только начал наполнять кухню, когда Ольга услышала знакомый, ледяной голос из гостиной.
– Оленька, золотце, а куда ты мою фарфоровую куколку девала? Та, что из Чехии? – Людмила Степановна стояла в дверном проеме, опираясь на костыль (недавно «случайно» подвернула ногу у них в прихожей). Ее взгляд скользил по полкам серванта, где коллекция кукол занимала почетное место.
Ольга медленно выдохнула, ставя чашку на стол. «Золотце». От этого слова ее всегда передергивало. Оно звучало как шипение змеи, затаившейся в траве.
– Она там же, где и была, Людмила Степановна. На второй полке слева, – ответила Ольга ровным тоном, стараясь не смотреть на лицо свекрови. Три года. Три года она терпела эти «случайные» падения, которые всегда случались, когда Денис задерживался на работе; терпела постоянные замечания о своем «неумении» готовить борщ, убираться, воспитывать детей; терпела эти «невинные» вопросы о ее зарплате, о том, сколько она тратит на «тряпки» и косметику. Терпела ради мужа, ради детей, ради видимости семейного спокойствия. Но коллекция кукол… Это была последняя капля. Коллекция, которую Людмила Степановна «временно» перевезла к ним «на сохранение» после ремонта в своей квартире… год назад.
– Нету! – капризно протянула свекровь, заходя на кухню и тяжело опускаясь на стул. – Я же вчера хотела показать ее Марье Ивановне, а она… исчезла! Ты наверняка ее куда-то засунула, не глядя. Или дети разбили? Моя бедная куколка…
– Дети не трогали вашу коллекцию, Людмила Степановна. Я строго-настрого запретила им подходить к серванту. И кукла на месте. Я проверяла вчера, когда пыль протирала, – Ольга подошла к серванту. На второй полке слева, между куклой в народном костюме и балериной, зияла пустота. Сердце Ольги упало. – Она… Она действительно пропала.
– Ага! Вот видишь! – торжествующе воскликнула Людмила Степановна. – Я же говорила! Наверняка твой Артемка сломал, а ты выбросила, чтобы скрыть! Знаю я вас, молодых! Ценностей никаких! Игрушка одна! Подарок покойного мужа, между прочим!
– Артем не мог! Он в лагере! – Ольга чувствовала, как к горлу подступает ком. – И я ничего не выбрасывала! Может, вы сами куда-то переставили? Или… – Она осеклась, не решаясь озвучить подозрение.
– Или что? – свекровь прищурилась. – Или я, старая дура, забыла? Да? Нет, Оленька, это ты тут все переставляешь без спросу! Мой дом – мои правила, как говорится! А ты тут как временная постоялица!
Ольга резко обернулась. «Временная постоялица»? В *ее* квартире? Купленной на ее деньги, пока Денис менял пятую работу за три года? Кровь ударила в виски.
– Людмила Степановна, это *мой* дом. Моя квартира. И кукла пропала не по моей вине. Мы обязательно ее найдем, – сказала она, сжимая кулаки так, что ногти впились в ладони.
– Обязательно! – фыркнула свекровь. – Как найдешь? Новую купишь? Да она бесценная! Эмоциональную ценность имеет! Ах, если бы мой покойный Виктор знал, как его подарок здесь… хранят! – Она сделала вид, что вытирает несуществующую слезу.
Дверь щелкнула – вернулся Денис. Увидев напряженные лица жены и матери, он замер.
– Что случилось? Опять? – устало спросил он, снимая куртку.
– Сынок, дорогой! – Людмила Степановна сразу перешла на жалобный тон. – Оленька мою чешскую куколку потеряла! Подарок папы! Я же так берегла ее…
– Мам, ну может, просто куда-то задвинули? – Денис бросил беглый взгляд на Ольгу, в котором читалось: «Ну давай, успокой ее, как обычно». – Оль, ты не видела?
– Я не теряла ее, Денис, – твердо сказала Ольга. – Она была на месте вчера. И дети не трогали. Артем в лагере, Соня у бабушки. Может… – она сделала глубокий вдох, – может, Людмила Степановна сама ее куда-то переложила и забыла? Возраст, память…
– Вот как! – свекровь вскочила, забыв про костыль. – Теперь я еще и старческий маразм? Это оскорбление! Денис, ты слышишь? Твоя жена меня, твою родную мать, маразматичкой обозвала! В моем же доме!
– Оль, ну зачем ты так? – зашипел Денис, подходя к матери. – Мам, успокойся, пожалуйста. Сердце заболит. Ольга не это имела в виду. Мы поищем, обязательно найдем твою куклу. Правда, Оль?
Ольга молчала. Глядя, как муж суетится вокруг матери, гладит ее по спине, шепчет утешения, она почувствовала себя чужой на собственной кухне. Опять. Всегда он на ее стороне. Всегда она – «нервная», «непонимающая», «неуважительная». А Людмила Степановна – вечная жертва.
– Я имела в виду именно это, Денис, – тихо, но отчетливо произнесла Ольга. – Кукла пропала. Я не виновата. Дети не виноваты. Мы поищем. Но обвинения в мой адрес прекратите. Сейчас. – Она повернулась к раковине, взялась за губку, чтобы хоть чем-то занять руки, которые дрожали от бессильной ярости.
За ее спиной воцарилась тягостная тишина, нарушаемая только преувеличенно шумными вздохами Людмилы Степановны.
– Видишь, сынок? – прошептала она так, чтобы Ольга точно услышала. – Совсем распоясалась. Тебя ни во что не ставит. И меня тем более. Надо мной тут просто издеваются…
Ольга сжала губку так, что из нее брызнула вода. Она не обернулась. Терпи. Терпи ради детей. Ради… Ради чего, собственно? Ради этого вечного треугольника, где она всегда виновата?
На следующий день был юбилей Людмилы Степановны. «Скромный семейный ужин» превратился в сбор всей родни мужа – тетушек, дядюшек, двоюродных сестер Дениса. Ольга провела весь день на кухне, готовя «тот самый» борщ по рецепту свекрови и ее любимые шоколадные трюфели. Людмила Степановна восседала в гостиной, принимая поздравления и томно вздыхая: «Ой, не стоило беспокоиться, я же старуха… Оленька, милая, ты не перетрудилась? Хоть бы не пересолила борщ, как в прошлый раз…»
Ольга улыбалась до боли в скулах. Она видела, как родственники Дениса переглядывались, слышала обрывки шепота: «Бедная Люся, живет тут, как на вулкане…», «Ольга-то вся на нервах, видно…», «Дениска терпит, святой человек…». Казалось, весь мир ополчился против нее. Даже ее собственная дочь, Соня, притихшая и насупившаяся в углу, казалось, впитывала эту атмосферу несправедливого осуждения.
За столом Людмила Степановна расцвела. Она много говорила о покойном муже, о своей «нелегкой доле», о том, как она «всю себя отдала сыну». Денис сидел рядом, держал ее за руку, подливал вино. Ольга чувствовала себя невидимкой. Ее старания, ее кухонный марафон – все это было лишь фоном для триумфа свекрови.
– …и вот, представляете, – голос Людмилы Степановны зазвучал громче, привлекая всеобщее внимание, – вчера пропала моя любимая куколка! Чешский фарфор! Память о Викторе! Я так расстроилась… – Она сделала паузу, драматично вытирая платочком глаза. – А Оленька… Оленька мне заявляет, что это я, старая, ее куда-то засунула и забыла! Прямо так и сказала: «Возраст, память!» Представляете? После всего, что я для них делаю! Живу тут, помогаю, как могу, с детьми сижу… А она… – Голос ее дрогнул. – Она меня за полоумную считает!
В гостиной повисла мертвая тишина. Все взгляды устремились на Ольгу. Она почувствовала, как лицо заливает краска стыда и гнева. Даже Денис смотрел на нее с немым укором.
– Мам, ну… – начал он неуверенно.
– Людмила Степановна, – голос Ольги прозвучал тихо, но с такой металлической твердостью, что свекрови мгновение показалось, будто она оглохла. – Мы говорили о том, что кукла пропала. Я предположила, что вы могли ее переложить. Это факт. Я не называла вас… «полоумной». Вы перед гостями искажаете мои слова.
– Ой, извините, ваше величество! – язвительно воскликнула свекровь. – Я, видите ли, не так поняла! Но суть-то не меняется! Ты относишься ко мне без капли уважения! Как к надоевшей вещи! А я ведь живой человек! И мать твоего мужа!
– Мама, пожалуйста, не надо… – Денис попытался вставить слово, но Людмила Степановна его не слушала. Она разошлась не на шутку.
– Помню, как ты в меня дверью хлопала, когда я к новорожденной Сонечке пришла помочь! Помню, как ты мой пирог с вишней выбросила, сказав, что он невкусный! Помню, как ты запрещала мне читать сказки Артемке, потому что я «не так интонирую»! – Она выпаливала обвинения одно за другим, некоторые были настолько нелепыми и давними, что Ольга только качала головой. – Ты никогда меня не принимала, Ольга! Никогда! Ты отняла у меня сына! А теперь хочешь выжить из моего последнего пристанища!
Последняя фраза повисла в воздухе. «Моего последнего пристанища». Ольга посмотрела на Дениса. Он опустил глаза, краснея. Он не вступался. Никогда не вступался по-настоящему. Он лишь просил ее «потерпеть», «не обращать внимания», «уступить». Его мать могла говорить и делать что угодно, а она, Ольга, должна была молчать и улыбаться.
Внезапная ясность, холодная и безжалостная, нахлынула на Ольгу. Она видела перед собой не просто вредную старуху, а человека, который годами методично разрушал ее семью, ее самоуважение, пользуясь слабостью сына и ее, Ольгиной, усталостью. И она позволяла этому происходить. Ради чего? Ради этого вот мужа, который сейчас не мог поднять глаза? Ради этой видимости семьи?
Терпение, тонкая, но прочная нить, которая годами удерживала ее от срыва, лопнуло. Бесшумно и окончательно.
Ольга медленно поднялась из-за стола. Все взгляды снова прилипли к ней. В комнате стало так тихо, что слышно было, как за окном капает вода с карниза.
– Людмила Степановна, – ее голос был низким, спокойным, но в нем звенела сталь. – Вы сказали «мое последнее пристанище». Это очень важное заявление. Давайте проясним раз и навсегда. Чья это квартира?
Свекровь растерянно заморгала.
– Что? Какая разница? Мы же семья! – Она сделала широкий жест, включая в «семью» всех сидящих за столом родственников.
– Чья это квартира? – повторила Ольга, не повышая тона. Ее взгляд был прикован к Людмиле Степановне.
– Ну… формально… твоя… – пробормотала та, теряя уверенность.
– Формально? – Ольга слегка наклонила голову. – По документам. По факту оплаты ипотеки. По факту проживания здесь меня, моего мужа и наших детей. Это моя квартира. Вы живете здесь как гость. Как родственник, которому мы предоставили кров. Временно. Это было временное решение, пока вы делали ремонт. Ремонт закончен год назад.
Людмила Степановна побледнела.
– Ольга, что ты несешь? При гостях! – зашипела она.
– При гостях как раз самое время сказать правду, – парировала Ольга. Ее сердце колотилось, но руки не дрожали. – Вы живете здесь год. За этот год вы ни разу не предложили оплатить хотя бы часть коммунальных услуг. Вы постоянно критикуете мой быт, мое воспитание детей, мою работу. Вы устраиваете истерики по любому поводу. Вы настраиваете против меня родственников моего мужа. Вы постоянно манипулируете своим сыном. И вот теперь вы обвиняете меня в потере вашей куклы и публично оскорбляете перед моими… перед гостями. – Она чуть запнулась на слове «моими», но продолжила. – Вы говорите, что это ваше «последнее пристанище». Но вы забыли одну маленькую деталь. У вас есть собственная прекрасная двухкомнатная квартира в центре города. Отремонтированная. Свободная.
– Там же… там же холодно! – выпалила Людмила Степановна. – И… и соседи шумят!
– Ваша квартира находится в хорошем доме, с современными окнами и добросовестными соседями, – холодно констатировала Ольга. – Вы просто не хотите уезжать. Вам удобно здесь. Удобно быть жертвой. Удобно управлять. Удобно ставить меня в неловкое положение перед мужем и его родней. – Она окинула взглядом стол. Родственники Дениса смотрели кто в тарелку, кто на Дениса, кто с нескрываемым любопытством на нее. – Сегодня вы перешли черту. Вы позволили себе публичное оскорбление и клевету. Вы назвали меня… как? «Величеством»? И обвинили в желании вас «выжить». Хорошо. Пусть будет так.
Ольга сделала паузу. Тишина в комнате стала гулкой. Даже Денис поднял на нее испуганный взгляд.
– Людмила Степановна, – произнесла Ольга с ледяной вежливостью, – вы перешли черту. Теперь уж вы точно перешли черту. Я больше не намерена терпеть ваше присутствие в моем доме и ваше неуважительное отношение ко мне. Я прошу вас собрать ваши вещи. Все. Вашу коллекцию кукол, ваши платья, ваши лекарства, ваши… костыли. И покинуть мою квартиру. Сегодня. Сейчас.
Гробовая тишина взорвалась возгласами:
– Ольга! Ты с ума сошла?!
– Ну что ж ты, родная, такое говоришь?! Мать мужа!
– Денис, да скажи же ей что-нибудь!
– Это же скандал! При гостях!
Людмила Степановна вскочила, ее лицо исказила гримаса ярости и неверия.
– Что?! Ты… ты меня выгоняешь?! Сын! Ты слышишь?! Твоя жена твою мать на улицу выставляет! Как последнюю нищенку! В мой же день рождения!
Все взгляды устремились на Дениса. Он был бледен как полотно. Он посмотрел на мать, потом на Ольгу. В его глазах читался панический ужас и полная растерянность.
– Оль… – он начал хрипло. – Это… это слишком. Мама же… она расстроена… Юбилей… Гости… Давай поговорим потом… спокойно…
– Нет, Денис, – Ольга не отвела от него взгляда. Ее голос не дрогнул. – Не потом. Сейчас. Я говорила «потом» сотни раз. Ты просил «потом». Сейчас решай. Сейчас и здесь. Или она уходит. Или… – Она не договорила, но смысл был ясен всем. Или уходишь ты с ней.
Денис замер. Он снова посмотрел на мать, которая уже разрыдалась навзрыд, уткнувшись в плечо какой-то тетушке. Он посмотрел на родственников, которые смотрели на него с осуждением и ожиданием. Он посмотрел на Ольгу. На ее спокойное, решительное лицо. На глаза, в которых не было ни капли прежней уступчивости, только холодная, непоколебимая твердость.
– Мам… – он начал неуверенно, подходя к ней. – Может… может, действительно… ты переночуешь у тети Люды? На пару дней? Чтобы все успокоились? А там… мы подумаем…
– Что?! – Людмила Степановна оттолкнула его. – Ты… ты ее поддерживаешь?! Своего родного сына вырастила, в люди вывела, а он… он меня на порог?! Ради этой… этой…! – Она не нашла слова, только трясущимся пальцем показала на Ольгу. – Нет! Никуда я не поеду! Это мой дом! Я здесь живу! Я не уйду!
– Тогда я помогу вам собраться, – сказала Ольга ровным тоном. Она вышла из-за стола и направилась в комнату, которую год занимала свекровь. Она начала открывать шкафы, доставать чемоданы, аккуратно складывать на кровать платья, кофты, шали Людмилы Степановны. Ее движения были точными, быстрыми, без тени сомнения.
В дверях комнаты собралась толпа родственников и сам Денис. Людмила Степановна, рыдая и причитая, пыталась выхватить вещи из рук Ольги, но та просто отстранялась, продолжая свое дело.
– Ольга, остановись! Это безумие! – кричал Денис.
– Безумие – это терпеть это годами, – ответила она, не оборачиваясь, складывая в чемодан фарфоровых кукол, аккуратно обернутых в мягкую ткань. Она нашла и «чешскую куколку». Она стояла на туалетном столике в ванной, рядом с кремом. Людмила Степановна, видимо, взяла ее вчера, чтобы полюбоваться, и забыла. Ольга молча положила куклу сверху в чемодан.
Через полчаса два больших чемодана и сумка с «самыми необходимыми» вещами стояли в прихожей. Людмила Степановна, всхлипывая, сидела на табуретке, держась за костыли. Денис метался между матерью и Ольгой, пытаясь что-то сказать, что-то предложить. Родственники, смущенные и недовольные, потихоньку разбредались, бросая на Ольгу осуждающие взгляды.
– Такси вызвано, – сказала Ольга, глядя в телефон. – Через пять минут будет у подъезда. Денис, помогите матери спуститься с вещами. Ключ от вашей квартиры, Людмила Степановна, я видела в вашей сумочке. Он на месте.
– Ольга… – Денис подошел к ней вплотную. Его лицо было искажено болью и гневом. – Как ты могла? Ты унизила мою мать! Ты унизила меня! При всех! Ты разрушила все!
Ольга посмотрела ему прямо в глаза. Впервые за долгие годы она увидела его не как мужа, отца своих детей, а просто как человека. Слабого, зависимого, неспособного защитить ни ее, ни их семью. Человека, который всегда выбирал путь наименьшего сопротивления, даже если это означало предать ее.
– Ты разрушил нас сам, Денис, – сказала она тихо, так, чтобы слышал только он. – Своим молчанием. Своим попустительством. Своей трусостью. Ты годами позволял ей переходить черту. Сегодня она перешла последнюю. Я просто перестала ее за ней ждать. – Она отвернулась и открыла входную дверь. – Такси ждет. Вещи вниз. Прощайте, Людмила Степановна.
Свекровь поднялась, опираясь на костыли. Ее слезы мгновенно высохли. В глазах горела только ненависть.
– Запомни, Ольга, – прошипела она, проходя мимо. – Ты останешься одна. Совсем одна. Дети от тебя отвернутся. Денис тебя никогда не простит. Ты разрушила свою семью. И пожалеешь об этом. Горько пожалеешь.
Ольга не ответила. Она стояла в дверях, наблюдая, как Денис, опустив голову, спускает чемоданы в лифт, как он бережно, как драгоценность, усаживает мать на заднее сиденье такси. Он даже не оглянулся. Дверь лифта закрылась.
Тишина, наконец, обрушилась на квартиру. Настоящая тишина, без притворных вздохов, без язвительных замечаний. Ольга облокотилась о косяк двери. Дрожь, сдерживаемая все это время, наконец охватила ее. Слезы, жгучие и горькие, хлынули ручьем. Она плакала не от жалости к себе, не от сожаления. Она плакала от огромного, всепоглощающего облегчения. От чувства, что тяжелый, удушающий камень наконец свалился с души. Она выстояла. Она защитила свое пространство. Она перестала быть жертвой.
За спиной послышался тихий шаркающий шаг. Ольга обернулась. На пороге гостиной стояла Соня, ее десятилетняя дочь. Девочка смотрела на маму большими, испуганными глазами, в которых блестели слезы.
– Мам? – тихо позвала она. – Бабушка… уехала? Навсегда?
Ольга вытерла слезы тыльной стороной ладони, подошла к дочери и крепко, крепко обняла ее.
– Да, солнышко. Уехала. Навсегда. Все кончилось.
Соня прижалась к ней, спрятав лицо в мамином плече.
– А папа? – спросила она, всхлипывая. – Он тоже уехал с бабушкой?
Ольга замерла. Она посмотрела вниз, на темный двор, где фары такси медленно скрывались за поворотом. Где скрылся ее муж. Она не знала, вернется ли он. И хотела ли она этого теперь? Но это был вопрос другого дня.
– Не знаю, дочка, – честно ответила она, гладя Соню по волосам. – Но сейчас мы с тобой. И все будет хорошо. Я обещаю. Теперь точно все будет хорошо.
Она закрыла входную дверь. Щелк замка прозвучал громко в тишине опустевшей квартиры. Как точка. Как начало. Ольга вздохнула полной грудью, впервые за долгие годы ощущая воздух в своем доме чистым и свободным. Она подвела Соню к дивану, села рядом и взяла телефон. Первым делом нужно было позвонить Артему в лагерь. Потом… потом разобрать бардак после праздника, который не состоялся. Потом… жить. Просто жить. Без вечных упреков, без токсичного присутствия, без ощущения, что ты – «временная постоялица» в собственной жизни. Она посмотрела на дочь, которая уже утирала слезы и робко улыбалась.
– Мам, а мы… мы можем сейчас посмотреть мультик? Тот, который бабушка всегда запрещала? – спросила Соня.
Ольга улыбнулась сквозь остатки слез.
– Конечно, солнышко. Можем посмотреть хоть два. И даже с попкорном.
Она нашла пульт, включила телевизор. Заливистая мелодия мультфильма заполнила комнату, вытесняя тяжелую тишину. Ольга обняла дочь. Впереди было много сложного: разговор с Денисом (если он вернется), объяснения с детьми, возможно, даже юристы… Но это было потом. Сейчас, в этой тишине, нарушаемой только смехом мультяшных героев и спокойным дыханием дочери, Ольга чувствовала только одно: невероятную, головокружительную свободу. Она перестала терпеть. И черта была теперь далеко позади.
Она достала телефон еще раз. Набрала номер, который давно хотела набрать. Мамин номер.
– Алло, мам? – ее голос дрогнул, но не от слез. – Привет. Это я. Можно я… можно я к тебе сегодня вечером заеду? С Соней? Да… Да, все в порядке. Просто… просто очень соскучилась. Очень.