Я стоял у окна в гостиной, вцепившись в подоконник, и смотрел, как её силуэт исчезает за углом — тёмное пальто, шарф, развевающийся на ветру, и чемодан, который она тащила, как будто он весил всю нашу жизнь.
Она не обернулась. Только шаги эхом отдавались в пустом дворе, каждый — как удар молотка по ржавому гвоздю в моём сердце. Занавески за спиной колыхались от сквозняка, и я слышал, как скрипит входная дверь — та, что мы красили вместе, смеясь над пятнами на руках. Теперь этот звук был как финальный аккорд песни, которую я не успел допеть.
— Сам виноват, — пробормотал я, но голос сорвался, и я замолчал. Внизу она остановилась, достала телефон. Кому звонит? Сестре? Подруге? Или уже… ему? Мысли, как осы, жалили в висок, и я зажмурился, чтобы их прогнать.
Мы с Юлей были вместе шесть лет. Шесть лет, два переезда, один отпуск на юге и кошка, которая сейчас, наверное, дремлет на её пледе в спальне. Юля всегда твердила, что я "слишком добрый", что "надо быть жёстче". Я отмахивался, обнимал её, и всё как-то решалось само. Но не сейчас. Сейчас она ушла. Из-за денег. Точнее, из-за того, кому я их отдавал
Моя мама… Она была для меня всем. Отец бросил нас, когда мне было шесть, и с тех пор мама тянула меня одна. Две работы, вечные передышки у плиты, чтобы сшить соседке юбку за копейки — всё, чтобы я не ходил в обносках.
Я дал себе слово: как начну зарабатывать, она больше не будет копейки считать. И держал его. Каждую зарплату — половину ей. На таблетки, на счета, на новый холодильник, когда старый заглох. Она не просила, но я видел, как она хмурится, глядя на пустой кошелёк. Я не мог не помогать. Это было как долг, выжженный в груди.
Юля знала об этом с самого начала. Когда мы встречались, она даже шутила: "Какой ты мамин герой!" Но потом шутки кончились. Сначала она ворчала, что нам самим не хватает. Потом начала кричать. А в последний год — просто молчала, и это было хуже всего. Особенно когда я попросил у неё денег на машину. Ну а что? Не на бар же, не на ставки. Машина — для нас, для будущего. Но она только качала головой: "Для нас? А твоя мама опять половину заберёт, и что? На масло мне скидываться?"
Я отошёл от окна, плюхнулся на диван. Квартира пахла её лосьоном — цитрусовым, с лёгкой кислинкой. На столе стояла её чашка с дурацким смайликом, кофе в ней давно остыл.
В голове закрутился позавчерашний вечер — тот, когда всё пошло под откос.
— Ты хоть понимаешь, что творишь? — Юля стояла у раковины, скребла тарелку так, будто хотела стереть с неё узор. Голос её дрожал, как провод под током. — Я устала, Дим! Устала быть твоим спонсором!
— Спонсором? — я фыркнул, но внутри уже всё закипало. — Машина — это не блажь, Юль. Я же не для себя…
— Не блажь? — она швырнула тарелку в раковину, та звякнула, как выстрел. — А то, что я полгода плачу за всё? За свет, за интернет, за твои сигареты? Это что, блажь?
Я хотел возразить, но язык прилип к нёбу. Она была права, и это злило больше всего. Да, я брал у неё деньги. Не каждый день, но брал. Потому что после перевода маме у меня оставалось… ну, скажем так, на кофе не всегда. Но я же не тунеядец! Я пашу, я стараюсь. Просто…
— Маме нужна помощь, — выдавил я, глядя в пол. — Она одна. Ты же в курсе.
— В курсе! — Юля развернулась, глаза её горели. — Все в курсе, какой ты святой, Дима! Маму спасаешь, маму выручаешь. А я? Я для тебя кто? Банкомат? Домработница?
— Хватит, — я махнул рукой, но она уже неслась, как поезд без тормозов.
— Нет, не хватит! — она шагнула ко мне, и я невольно попятился. — Ты каждый месяц отдаёшь ей половину, а потом лезешь в мой кошелёк. И я, как идиотка, даю! Потому что верю, что мы — вместе. Но знаешь что? Вместе — это не только твоя мама. Я тоже с тобой живу. Или уже нет?
Я молчал. Что я мог сказать? Что мама без меня пропадёт? Что я не могу её подвести? Юля ждала ответа, но я только отводил глаза. И тогда она выдохнула, как будто из неё выпустили воздух.
— Если тебе так важна твоя мама, живи с ней.
Она ушла в спальню, хлопнув дверью. Я думал, это просто сгоряча, что она отойдёт, как всегда. Но утром её вещей не было. Только записка на столе: "Я устала. Прощай."
Я сжал эту записку в кулаке, но выбросить не смог. Она жгла карман, как уголь. Телефон лежал рядом, молчал. Я набирал её номер раз пять, но каждый раз сбрасывал. Что скажу? "Вернись"? "Я изменюсь"? А изменюсь ли? Смогу ли я сказать маме: "Теперь сама"? От этой мысли горло сдавило.
Я подошёл к зеркалу в прихожей. На меня смотрел мужик с мешками под глазами и щетиной, как у бомжа. "Кто ты такой?" — спросил я у отражения. Сын? Муж? Или просто болван, который всех подвёл?
В дверь позвонили. Я вздрогнул — Юля? Кинулся открывать, но на пороге стояла мама. В руках — сумка, пахло её фирменными пирожками с картошкой.
— Димочка, ты чего такой квёлый? — она нахмурилась, разглядывая меня. — Опять с Юлей поссорился?
Я сглотнул. Как сказать? Как объяснить, что моя жена ушла из-за меня… из-за нас? Я молчал, а она уже прошла в кухню, начала выкладывать еду.
— Принесла тебе поесть, а то небось голодный. Юля где? На работе?
— Мам, — голос мой был хриплым, как наждачка. — Она ушла.
Мама замерла, держа контейнер с пирожками. Посмотрела на меня, и в её глазах было что-то странное — не удивление, а… облегчение? Она поставила контейнер на стол и села.
— Ушла? — переспросила она, и голос её был слишком спокойным. — Почему?
Я отвернулся, чувствуя, как в груди жжёт. Сказать правду? Что Юля не выдержала, потому что я каждый месяц отдаю ей половину зарплаты? Мама ждала, но я не мог выдавить ни слова.
— Сядь, — сказала она вдруг, и тон её был как приказ. — Поговорим.
Я сел, и пол подо мной качнулся. Она смотрела на меня, и в её взгляде было что-то новое — не забота, не тревога. Уверенность. И я понял, что этот разговор перевернёт всё.
Мама сложила руки на столе, и её пальцы, тонкие, с потрескавшейся кожей, задрожали. Я ждал, что она начнёт утешать, как всегда, но тишина между нами была как натянутая струна.
— Что натворил, Дима? — наконец спросила она, и в голосе её была сталь. — Юля не из тех, кто просто так уходит. Что ты сделал?
— Я? — я вскинулся, и это было как искра в сухой траве. — Почему сразу я? Может, она просто решила, что ей лучше без меня? Может, ей надоело, что я не миллионер?
Мама прищурилась, и я понял, что зря начал. Её взгляд всегда умел резать насквозь, но сегодня в нём была ещё и усталость, как будто она сто раз проходила этот разговор.
— Не юли, — отрезала она. — Я не слепая. Ты каждый месяц мне деньги суёшь, а я что, клянчила? — она повысила голос, и я дёрнулся. Мама редко кричала, но когда это случалось, стены гудели. — Я тебе говорила: живи своей жизнью, строй семью! Но ты же упрямый, как твой отец!
— Не трогай отца! — я грохнул кулаком по столу, и чашка со смайликом звякнула. — Я не он! Я тебя не бросил, я стараюсь, чтобы ты…
— Чтобы я что? — она вскочила, и стул за ней скрипнул. — Чтобы я сидела в тепле, пока твоя жена чемоданы собирает? Ты думаешь, мне это в радость? Что из-за меня твоя жизнь в тартарары?
Я замер. Её слова били, как хлыст. Я никогда не видел её такой — не просто сердитой, а… виноватой? Она дышала тяжело, схватившись за край стола, и в её глазах блестело что-то, похожее на слёзы.
— Мам, я… — начал я, но она махнула рукой.
— Молчи. Я знаю, что ты скажешь. Что я одна, что тебе надо помогать. Но, Дима, — она наклонилась ближе, и голос её стал тише, но тяжелее, — я не хочу быть твоей цепью. И Юлю я не виню. Я бы тоже ушла.
Я сглотнул, чувствуя, как грудь сдавило. Хотелось спорить, кричать, что она не права, что Юля сама виновата, но… я знал, что это ложь. И мама знала.
— Ты думаешь, я не вижу? — продолжала она, и голос её дрожал. — Как Юля всё тянет? Как ты у неё деньги берёшь, а мне несёшь? Дима, тебе тридцать четыре! Пора решать, кто для тебя на первом месте.
— Решать? — я сорвался, и голос мой загремел. — Это что, мне теперь между вами выбирать? Ты — моя мать! А она… она…
Я запнулся. Слово "просто" чуть не вылетело, но я проглотил его. Мама смотрела на меня, и в её глазах была такая боль, что я почувствовал себя последним гадом.
— Она — твоя жена, — тихо сказала она. — А ты её как будто не замечаешь.
Я отвернулся, кровь стучала в висках. В голове крутился позавчерашний скандал, Юлин крик, её чемодан. А теперь — мама, которая смотрит на меня, как на чужого. Я был в ловушке, и выхода не видел.
— Я не знаю, что делать, — выдавил я, и голос был как у побитого пса. — Не знаю.
Мама молчала. Потом села, будто из неё вынули стержень. Смотрела на свои руки, и я заметил, как они дрожат.
— И я не знаю, — сказала она тихо. — Но так нельзя. Или ты найдёшь, как всё исправить, или потеряешь всех.
Телефон на столе загудел. Я схватил его, думая, что это Юля, но номер был незнакомый. Сбросил, но он тут же зазвонил снова. Мама подняла бровь.
— Ответь.
Я покачал головой, но телефон не умолкал. Наконец, я нажал "принять", лишь бы заткнулся.
— Дима? — женский голос, знакомый, но не сразу понял, чей. — Это Катя, Юлина подруга. Нам надо встретиться. Она у меня. Приезжай. Сейчас.
Я замер, чувствуя, как кровь отливает от лица. Мама смотрела на меня, и в её взгляде было что-то, чего я не понял. Я хотел спросить, но Катя уже повторила:
— Приезжай. Это не телефонный разговор.
Линия оборвалась. Я смотрел на телефон, как на бомбу. Мама молчала, но её взгляд был как крюк, тянущий меня вниз. Я понял, что этот день ещё не кончился. И всё только начинается.
Я схватил куртку и вылетел из квартиры, не глядя на маму. Её молчание жгло спину, как раскалённый уголь. Сбежал по лестнице, чуть не споткнувшись, и поймал такси у подъезда.
Водитель, бабуля с фиолетовыми волосами, что-то бубнила про погоду, но я не слушал, глядя, как дома мелькают за окном. В голове было одно: что с Юлей? Что я опять испортил?
Катя жила в хрущёвке на окраине. Подъезд вонял краской и мусором. Я вломился к ней, стуча в дверь, как в барабан. Она открыла — в спортивках, с растрёпанным хвостом, глаза красные, как будто плакала.
— Где она? — бросил я, даже не поздоровавшись.
Катя кивнула в сторону комнаты и посторонилась. Я вошёл, и сердце сжалось. Юля сидела на старом диване, обхватив колени. Лицо бледное, волосы спутаны, в руках — пустая кружка.
Она посмотрела на меня, и в её глазах не было ни злости, ни слёз — только усталость, как будто она уже всё для себя решила.
— Юль… — начал я, но она подняла руку.
— Не надо, Дима, — голос её был как шёпот, но резал, как нож. — Я всё решила. Мы разводимся.
Я остолбенел. Слово "разводимся" ударило, как молния. Я открыл рот, но слов не было. Катя стояла у двери, скрестив руки, и смотрела на меня, как на врага.
— Из-за позавчера? — выдавил я наконец. — Из-за денег? Я же сказал, я разберусь…
— Не из-за денег, — перебила Юля, и голос её дрогнул. — Из-за всего. Я устала, Дима. Устала быть запасным вариантом. Устала держать всё на себе, пока ты… пока ты для неё живёшь.
— Для мамы? — я повысил голос, и это было зря. — Она одна, Юль! Ты хочешь, чтобы я её бросил?
— Я хочу, чтобы ты выбрал, — она тоже крикнула, вскочив с дивана. Кружка выпала из её рук, покатилась по полу. — Шесть лет, Дима! Шесть лет я ждала, что ты поймёшь, что я — твоя семья. Но ты не можешь. И я больше не могу.
Я смотрел на неё, и в груди всё пылало. Хотелось орать, доказывать, что она ошибается, что я её люблю, что всё можно исправить.
Но где-то внутри я знал — она права. Я всегда ставил маму выше. Не потому, что не любил Юлю, а потому, что не знал, как по-другому.
— Юль, пожалуйста… — я шагнул к ней, но она отшатнулась, как от чужого.
— Нет, — она покачала головой, и глаза её заблестели. — Завтра я подам на развод. Квартира твоя, я уйду. Но, Дима… не ищи меня. Дай мне жить.
Она отвернулась, и я понял, что это всё. Катя тронула меня за плечо, показывая на дверь. Я вышел, не оглядываясь, потому что знал — если посмотрю на Юлю, не выдержу.
Дома было тихо, как в могиле.
Мама сидела в кухне, контейнер с пирожками всё ещё на столе, как насмешка. Я рухнул на стул, чувствуя, как силы уходят.
Она посмотрела на меня, и я ждал, что она начнёт расспрашивать, как всегда. Но вместо этого она улыбнулась — тонко, почти незаметно.
— Ну что, сынок? — сказала она тихо. — Поговорили?
Я кивнул, не поднимая глаз. Горло сжимало, и я боялся, что голос меня выдаст.
— Она хочет развода, — пробормотал я. — Всё.
Мама молчала. Я думал, она скажет что-то вроде "всё пройдёт" или "ты найдёшь другую". Но она только протянула руку и сжала мою. Её ладонь была холодной, но хватка — железной, как будто она боялась, что я вырвусь.
— Может, так лучше, — сказала она, и голос её был мягким, как шёлк. — Теперь ты дома, Димочка. Со мной. Мы будем, как раньше.
Я вскинул взгляд, и что-то в её лице заставило меня замереть. Это не была печаль или забота. Это была… победа?Едва уловимая, спрятанная в уголках глаз. Она смотрела на меня, и я вдруг понял — она не хотела, чтобы я вернул Юлю. Она хотела, чтобы я остался с ней. Навсегда.
— Мам, — я отдёрнул руку, и голос мой дрогнул. — Ты… ты серьёзно?
Она пожала плечами, улыбка не сходила с её лица.
— А что? Ты молодой, жизнь впереди. Найдёшь себе ещё жену, если захочешь. А я… я же у тебя одна. Кто за мной присмотрит, если не ты?
Я смотрел на неё, и в голове всё переворачивалось. Как я не видел? Как не замечал, что её "не надо, сынок" всегда заканчивалось моими деньгами, моим временем, мной? Юля ушла, потому что я не мог выбрать. Но теперь я понял — выбор был сделан. И не мной.
Я встал, чувствуя, как стены давят. Мама смотрела на меня, ждала, что я обниму её, как всегда. Но я только покачал головой.
— Мне надо подумать, — сказал я и вышел на балкон.
Ночь накрыла город, огни мигали, как звёзды. Я достал из кармана Юлину записку, смятую, но живую. "Я устала. Прощай." Сжал её в кулаке, и впервые за день почувствовал не боль, а что-то новое. Может, гнев. Может, свободу.
Я не знал, что будет завтра. Но знал одно — так, как было, больше не будет.