Дорога к даче петляла, как старая нитка, которую кто-то небрежно сматывал в клубок. Машина подпрыгивала на кочках, а я, вцепившись в руль, пыталась не думать о том, что ждет впереди.
Рядом, на пассажирском сиденье, сидела свекровь, Тамара Петровна, с прямой спиной и поджатыми губами, будто генерал перед важной битвой.
Ее чемодан в багажнике глухо стучал на каждом ухабе, словно напоминая: она едет надолго. Слишком надолго.
— Ну что, Наташенька, лето на даче — это же благодать! — голос Тамары Петровны был сладким, как сироп, но в нем чувствовалась какая-то фальшивая нотка. — Свежий воздух, грядки, тишина. Я прям предвкушаю!
Я кивнула, не отрывая глаз от дороги. В зеркале заднего вида мелькали сосны, а в голове — воспоминания. Эта дача, старый дом с облупившейся краской и скрипучей верандой, досталась нам с мужем от его родителей.
Тамара Петровна всегда считала ее своей, хотя официально участок оформлен на нас с Сашей. «Моя дача», — любила она повторять, поправляя очки на переносице, и каждый раз я проглатывала раздражение.
Это было три года назад, когда она впервые приехала «на недельку» и осталась на два месяца, переставляя мебель и критикуя мои грядки с укропом.
— А ты, Наташ, не переживай, я там порядок наведу, — продолжила она, глядя в окно. — У тебя вечно все заросшее, а я, знаешь, люблю, чтобы аккуратно. Цветочки посажу, малину обрежу…
— Угу, — буркнула я, чувствуя, как внутри закипает что-то горячее и колючее. Порядок. Конечно. В прошлом году она выдернула половину моих пионов, потому что «они не по фэншуй». Я тогда молчала. Саша сказал: «Маму не переделаешь, потерпи». И я терпела. Всегда терпела.
Мы въехали в поселок. Дачные домики, как разноцветные коробки, теснились вдоль узкой улочки. Наш участок был в самом конце, у леса. Я припарковала машину у ворот, и Тамара Петровна тут же выскочила, будто не могла дождаться, когда начнет командовать.
— Ну вот, приехали! — она хлопнула в ладоши, и ее браслеты звякнули, как маленькие колокольчики. — Открывай ворота, Наташ, чего стоишь?
Я вздохнула, вышла из машины и потянула тяжелую створку. Ветер пах смолой и свежескошенной травой. На веранде, под навесом, стояла старая плетеная качалка, на которой я любила сидеть по вечерам с книгой. Сейчас она выглядела сиротливо, будто знала, что спокойных вечеров этим летом не будет.
Внутри дома пахло сыростью и чем-то сладковатым — может, прошлогодним вареньем, которое я оставила в кладовке. Тамара Петровна тут же принялась осматривать комнаты, цокая языком.
— Ох, Наташа, пыли-то сколько! — она провела пальцем по подоконнику, будто инспектор. — И занавески эти твои… Надо заменить. Я в городе видела такие, с цветочками, очень милые.
— Эти занавески мне нравятся, — отрезала я, ставя чайник. Мой голос звучал резче, чем я хотела, но терпение уже трещало по швам. — Они от бабушки остались.
— От бабушки! — фыркнула она, снимая шляпу и аккуратно укладывая ее на стол. — Бабушкины тряпки — это не повод держать дом в прошлом веке. Надо обновлять, Наташ, обновлять!
Я сжала губы, чтобы не сказать лишнего. Внутри все клокотало. Почему я всегда должна уступать? Почему мой дом, моя дача, мои воспоминания — всегда на втором месте? Я вспомнила, как мы с Сашей впервые приехали сюда после свадьбы. Как красили стены, смеялись, пили вино на веранде, мечтая, что когда-нибудь здесь будут бегать наши дети.
А теперь… Теперь здесь командует Тамара Петровна, и я чувствую себя гостьей в собственном доме.
— Чай будешь? — спросила я, стараясь переключиться.
— Чай? — она посмотрела на меня, как на ребенка, который предложил ей пластилин вместо ужина. — Наташ, я кофе пью. Ты же знаешь. У тебя хоть нормальный кофе есть?
— Растворимый, — буркнула я, чувствуя, как щеки горят. Конечно, растворимый. Она всегда находит, к чему придраться.
— Растворимый… — протянула она, качая головой. — Ладно, давай свой растворимый. Но учти, я заварной привезла, завтра заварю, как полагается.
Я поставила перед ней кружку, стараясь не смотреть ей в глаза. Она всегда так: сначала мелкие уколы, а потом — что-то покрупнее. И я уже знала, что это лето будет испытанием. Но тогда я еще не подозревала, насколько.
На следующий день началась настоящая буря. Утро было тихим, солнечным, с пением птиц за окном. Я вышла на веранду с кружкой кофе — настоящего, заварного, который я спрятала от Тамары Петровны в шкафу. Она уже копошилась в саду, в своей соломенной шляпе и ярком сарафане, будто актриса из старого фильма.
Я наблюдала за ней, пытаясь понять, что меня так бесит. Может, ее уверенность? Или то, как она влезает в мою жизнь, будто это ее собственный огород, который нужно прополоть?
— Наташа! — крикнула она, не оборачиваясь. — Иди сюда, посмотри, что я нашла!
Я нехотя спустилась с веранды. Она стояла у старого сарая, держа в руках какую-то папку. Папка была потрепанная, с пожелтевшими уголками, но выглядела подозрительно знакомой.
— Это что? — спросила я, чувствуя, как внутри что-то сжимается.
— Да так, старые бумажки, — она пожала плечами, но в ее голосе было что-то… уклончивое. — Нашла в сарае, под досками. Думала, мусор, а тут, гляди, документы какие-то.
Я взяла папку. Сердце заколотилось быстрее. Это были документы на дачу. Наши документы. Те самые, которые мы с Сашей хранили в сейфе в городской квартире. Как они оказались здесь? И почему она их нашла?
— Ты рылась в сарае? — мой голос дрогнул, и я тут же пожалела, что не сдержалась.
— Рылась? — Тамара Петровна вскинула брови, будто я ее оскорбила. — Я порядок наводила! Там хлам годами не разбирали, вот и нашла. Что ты так завелась?
— Это наши документы, — я старалась говорить спокойно, но внутри все кипело. — Они должны быть в сейфе. Как они вообще здесь оказались?
— Ой, Наташа, не драматизируй, — она махнула рукой, но ее глаза бегали, как у человека, который что-то скрывает. — Может, Саша привез. Или ты сама забыла. Ты же вечно все теряешь.
— Я ничего не теряю! — рявкнула я, и голос мой эхом разнесся по участку. Птицы смолкли. Тамара Петровна посмотрела на меня, как на бунтовщицу, и поджала губы.
— Ну, знаешь, Наташа, — начала она, и ее голос стал холодным, как зимний ветер. — Если ты так со мной разговаривать будешь, то я, может, вообще уеду. Я сюда приехала помогать, а ты…
— Помогать? — я не выдержала. — Ты приехала командовать! Это наш дом, наш! А ты ведешь себя, будто он твой!
Она замолчала. Секунду, две. А потом ее лицо изменилось. Глаза сузились, губы искривились в улыбке, которая больше походила на оскал.
— Ваш дом? — тихо, почти шепотом сказала она. — Ну-ну. Посмотрим, чей он.
Я замерла. Что-то в ее тоне, в этой улыбке… Это было не просто раздражение. Это было что-то большее. Что-то, от чего по спине побежали мурашки. Я посмотрела на папку в своих руках, и вдруг мне стало страшно. Очень страшно.
— Что ты имеешь в виду? — спросила я, но голос мой был уже не таким уверенным.
Она не ответила. Просто повернулась и пошла к дому, оставив меня стоять посреди сада с этой проклятой папкой. Я открыла ее, и сердце ухнуло вниз. На первой странице, аккуратным почерком, было написано ее имя. Тамара Петровна. Собственник.
Как? Когда? Почему я ничего не знала?
Я сидела на веранде, глядя на закат. Небо горело красным, как будто предупреждало о чем-то.
Внутри меня все смешалось: злость, страх, обида. Как она могла? Как она посмела переписать на себя наш дом? И самое главное — знал ли об этом Саша? Мой Саша, который всегда говорил: «Мама — это мама, она желает нам добра». Неужели он в этом участвовал? Или она сделала это за его спиной? За моей спиной?
Я услышала шаги. Тамара Петровна вышла на веранду.
— Наташ, — начала она, и ее голос был мягким, почти ласковым. — Давай поговорим. Без криков. Как взрослые люди.
Я сжала папку в руках. Сердце колотилось так, будто хотело вырваться наружу. Поговорить? О чем? О том, как она украла у нас дом? Или о том, как я должна молчать и терпеть, как всегда?
— Хорошо, — сказала я, и голос мой дрожал. — Давай поговорим.
Тамара Петровна аккуратно поставила кружку на столик. Я сидела, сжимая папку с документами. Ее глаза, спокойные и чуть насмешливые, смотрели на меня, как на ребенка, который вот-вот расплачется. И это бесило еще больше.
— Наташ, ты слишком все усложняешь, — начала она, поправляя браслет на запястье. — Это же просто бумажка. Ну, переписала я дачу, и что? Я же для семьи стараюсь. Для Сашеньки, для вас…
— Для семьи? — перебила я, и голос мой сорвался на хрип. — Ты украла наш дом! Это не твоя дача, это наша! Как ты вообще посмела?
Она вздохнула, будто я вела себя неразумно, и откинулась в кресле.
— Украла, Наташа? Серьезно? — ее тон был таким снисходительным, что мне захотелось швырнуть папку ей в лицо. — Это мой дом был всегда.
Я его с мужем строила, пока вы с Сашей еще в проекте не были. А теперь вы тут хозяйничаете, а я что, на птичьих правах?
Я открыла рот, чтобы возразить, но слова застряли. Ее правда? Моя правда? Где вообще правда в этой истории? Я вспомнила, как Саша рассказывал, что его родители действительно вкладывали душу в эту дачу.
Но ведь потом они передали ее нам! Или… не передали? Почему я никогда не видела эти документы раньше? Почему мы с Сашей не обсуждали это?
— Ты хоть с Сашей говорил об этом? — спросила я, стараясь держать голос ровным, но внутри все дрожало.
Тамара Петровна улыбнулась уголком губ, и эта улыбка была как нож — тонкая, острая, готовая резать.
— Сашенька мой сын, Наташа. Конечно, он знает, что я делаю для семьи.
Я замерла.
Знает? Саша знал? Мой муж, который утром звонил мне из города, жаловался на пробки и обещал приехать на выходные, знал, что его мать переписала наш дом на себя? Или она врет? Я смотрела на нее, пытаясь понять, блефует ли она, но ее лицо было непроницаемым, как маска.
— Ты врешь, — сказала я, но голос мой звучал неуверенно, почти умоляюще. — Саша бы мне сказал.
— Ох, Наташ, — она покачала головой, как будто жалея меня. — Ты такая наивная. Мужчины, они же не любят эти… разборки. Сашенька доверяет мне. И тебе советую.
Я почувствовала, как кровь прилила к лицу. Доверяет? Ей? А мне, своей жене, он что, не доверяет? Я хотела кричать, но вместо этого только сглотнула, пытаясь удержать эмоции.
В этот момент за воротами послышался шум мотора. Машина. Саша? Он же сказал, что приедет только в субботу! Я вскочила, чуть не опрокинув стул, и выбежала во двор.
Саша выходил из машины, потирая шею и щурясь на солнце. Его джинсы были помяты, рубашка расстегнута на верхнюю пуговицу — типичный городской парень, который устал от офиса и пробок. Увидев меня, он улыбнулся, но улыбка вышла какой-то натянутой.
— Наташ, привет! Решил пораньше вырваться, — сказал он, обнимая меня. Его руки были теплыми, но я не могла расслабиться. — Мам, ты уже тут хозяйничаешь? — крикнул он, заметив Тамару Петровну на веранде.
— Сашенька! — она вышла, раскинув руки, будто встречает блудного сына. — А я уж думала, ты до выходных не приедешь! Иди, сынок, я тебе кофе заварю.
Я стояла, глядя на них, и чувствовала себя чужой. Саша обнял мать, что-то сказал про дорогу, а я… Я была как тень, как лишняя деталь в этой картине. Папка с документами жгла руки. Я хотела спросить его прямо сейчас, но что-то внутри шептало: не здесь, не при ней.
— Саша, — сказала я. — Пошли в дом, поговорить надо.
Он посмотрел на меня, и в его глазах мелькнула тревога. Или мне показалось?
— Что случилось? — спросил он. Тамара Петровна наблюдала за нами, и ее улыбка была как у хитрой кошки.
Внутри дома было душно. Я бросила папку на кухонный стол, и она шлепнулась с глухим звуком. Саша вошел следом, закрыв дверь. Тамара Петровна осталась на веранде, но я знала, что она прислушивается. Она всегда прислушивается.
— Наташ, что за вид? — Саша нахмурился, глядя на меня. — Ты будто привидение увидела.
Я ткнула пальцем в папку.
— Это что? — спросила я, и голос мой был резким, как бритва. — Объясни мне, Саша. Почему на документах на нашу дачу теперь стоит имя твоей матери?
Он замер. Его лицо, обычно такое открытое, стало… пустым. Как будто кто-то стер с него все эмоции. Он подошел к столу, открыл папку, пролистал страницы. И с каждой секундой я чувствовала, как внутри меня что-то ломается.
— Саша, — повторила я, и теперь в голосе была паника. — Ты знал?
Он поднял глаза, и в них было столько всего — обида, вина, усталость.
— Наташ, я… — начал он, но я не дала ему все сказать.
Ты знал, что она переписала наш дом на себя, и ничего мне не сказал? Как ты мог?
— Да подожди, не кричи! — он повысил голос, и я вздрогнула. Саша редко кричал, но когда это случалось, я чувствовала себя маленькой и беспомощной. — Я не знал, что она… что она уже сделала это.
Она говорила, что хочет оформить все правильно, чтобы… чтобы не было проблем потом. Наследство, налоги, вся эта бюрократия…
— Правильно? — я почти задохнулась от возмущения. — Она украла наш дом, Саша! Наш! А ты… ты что, на ее стороне?
— Я не на чьей-то стороне! — рявкнул он, хлопнув ладонью по столу. Папка подпрыгнула. — Я пытаюсь держать все в равновесии! Мама, ты, эта чертова дача… Вы обе меня достали!
Я смотрела на него и не могла поверить. Достали? Я достала? Я, которая терпела его мать, которая старалась быть хорошей женой, хорошей невесткой, которая мечтала о тихом лете на нашей даче? Я почувствовала, как слезы жгут глаза, но я не собиралась плакать. Не при нем. Не сейчас.
— Саша, — сказала я тихо, почти шепотом. — Это наш дом. Наш. А ты позволяешь ей делать с нами что угодно.
Он открыл рот, чтобы что-то сказать, но в этот момент дверь скрипнула. Тамара Петровна стояла на пороге, скрестив руки на груди. Ее глаза блестели, как у человека, который знает, что выиграл.
— Ну что, дети, накричались? — спросила она, и в ее голосе была такая фальшивая забота, что мне захотелось разбить что-нибудь. — Может, сядем, поговорим спокойно? А то вы весь поселок перебудите.
Я посмотрела на Сашу, потом на нее. И поняла, что это только начало. Что этот дом, эта дача, эта семья — все, что я любила, — теперь как минное поле. И я не знаю, где сделаю следующий шаг.
Тамара Петровна стояла в дверях, как хозяйка сцены, готовая разыграть финальный акт. Ее голос, мягкий и приторный, резал слух хуже любого крика.
Я чувствовала, как внутри меня все кипит, как будто кто-то поджег фитиль, и вот-вот рванет. Саша сидел за столом, опустив голову, и молчал. Его молчание было хуже предательства — оно было пустотой, в которой я тонула.
— Ну, Наташа, — продолжила свекровь, шагнув в кухню и аккуратно закрыв за собой дверь. — Давай без истерик. Я же не враг вам. Я для вас стараюсь, для семьи…
— Для семьи?! — я вскочила, стул за мной скрипнул по деревянному полу. — Ты переписала наш дом на себя и называешь это заботой? Ты хоть понимаешь, что сделала?
Ее глаза сузились, но улыбка не исчезла. Она скрестила руки, и браслеты на ее запястьях звякнули, как предупреждение.
— А ты, Наташа, понимаешь, что этот дом — мой? — ее голос стал жестче, как сталь. — Я с покойным мужем каждую доску сюда тащила, пока ты еще в куклы играла. А теперь ты мне будешь указывать, что мое, а что нет?
Я задохнулась от ее слов. Это был не просто укол — это был удар, рассчитанный и точный. Я посмотрела на Сашу, ожидая, что он хоть что-то скажет, хоть как-то встанет на мою сторону. Но он только потер виски, будто у него разболелась голова.
— Саша, — я повернулась к нему, и голос мой дрожал от ярости и отчаяния. — Ты будешь просто сидеть? Твоя мать украла наш дом, а ты молчишь?
— Наташ, хватит, — он наконец поднял голову, и в его глазах было раздражение. Не на нее. На меня. — Никто ничего не крал. Мама права, это ее дом. Она просто… оформила все как надо.
— Как надо?! — я почти кричала, и слезы, которые я так старалась сдержать, жгли глаза. — Ты знал, что она это сделает, и ничего мне не сказал? Ты мне, своей жене, не сказал?!
— А что я должен был сказать? — он тоже повысил голос, вставая из-за стола. — Что мама хочет защитить свое? Что она боится, что вы с ней не уживетесь? Ты же вечно с ней воюешь, Наташ! Вечно!
Я замерла, как будто он меня ударил. Воюю? Я? Я, которая годами глотала ее замечания, ее «порядок», ее бесконечные советы? Я, которая ради него, ради нашей семьи, терпела все это?
— Я воюю? — тихо повторила я, и мой голос был как треснувшее стекло. — А ты что делал, Саша? Ты просто прятался за своей мамочкой, пока она влезала в нашу жизнь!
— Дети, хватит! — Тамара Петровна хлопнула в ладоши, как учительница, разгоняющая драку на перемене. — Что вы устраиваете? Соседи уже, поди, уши навострили!
— А мне плевать на соседей! — я повернулась к ней, и вся моя злость, вся боль выплеснулась наружу. — Ты думаешь, я просто так это оставлю? Ты обманула нас, Тамара Петровна!
Я узнаю, как ты провернула это с документами, и если там хоть что-то нечисто, я…
— Что ты сделаешь, Наташа? — перебила она, и ее голос был холодным, как лед. — В суд пойдешь? На свекровь свою? На мать своего мужа? Ох, посмотрю я, как ты перед Сашей потом оправдываться будешь.
Я посмотрела на Сашу. Он стоял, опершись на стол, и смотрел в пол. Его молчание было как нож в спину. Я ждала, что он скажет хоть слово, хоть одно слово в мою защиту. Но он молчал.
— Саша, — сказала я, и теперь в моем голосе была не злость, а мольба. — Скажи что-нибудь. Пожалуйста.
Он поднял глаза, и в них была такая усталость, что мне стало страшно.
— Наташ, — тихо сказал он. — Может, мама и правда… перегнула. Но она не хотела ничего плохого. Она просто…
— Просто? — я не дала ему договорить. — Она украла наш дом, Саша! Наш! А ты… ты даже не пытаешься это понять!
— А ты пытаешься понять меня?! — он вдруг закричал, и я отшатнулась. — Я между вами как между двух огней! Мама, ты, эта дача… Я не могу больше! Хватит!
Тамара Петровна наблюдала за нами, и в ее глазах было торжество. Она знала, что победила. Не меня — нас. Она разделила нас, как ножом разрезала яблоко, и теперь стояла, наслаждаясь результатом.
— Сашенька, успокойся, — сказала она, подходя к нему и кладя руку на его плечо. — Наташа просто… переволновалась. Правда, Наташ?
Я смотрела на них — на ее руку на его плече, на его опущенные глаза, на эту проклятую папку на столе — и чувствовала, как что-то во мне ломается. Мой дом. Моя семья. Мой муж. Все, что я любила, рушилось прямо на глазах, и я ничего не могла с этим сделать.
— Я не останусь здесь, — сказала я тихо, но твердо. — Я уезжаю.
Саша резко поднял голову.
— Куда ты уезжаешь? — в его голосе была паника, но я уже не хотела ее слышать.
— В город. К себе. — Я схватила сумку, которая стояла у двери, и пошла к выходу. — Разбирайтесь со своей дачей сами.
— Наташа, подожди! — он шагнул за мной, но я уже открыла дверь. — Не делай глупостей, давай поговорим!
— Поговорим? — я обернулась, и слезы наконец хлынули по щекам. — Ты уже выбрал, Саша. Ты выбрал ее.
Я вышла во двор, и вечерний воздух ударил в лицо, холодный и резкий. Машина стояла у ворот, и я, не оглядываясь, пошла к ней.
За спиной послышались шаги, голос Саши, зовущий меня, но я не остановилась. Я села за руль, завела мотор и выехала на дорогу.
В зеркале заднего вида мелькнула фигура Тамары Петровны на веранде — она стояла, скрестив руки, и смотрела мне вслед. И я знала, что это не конец. Что этот скандал — только начало войны, которую я еще не готова вести.
На следующий день я сидела в своей городской квартире, глядя в окно. Телефон молчал.
Саша не звонил, и я не знала, хочу ли я этого. В голове крутились обрывки вчерашнего разговора, ее слова, его молчание.
Я открыла ноутбук и начала искать информацию о том, как оспорить переоформление недвижимости. Я не знала, с чего начать, но одно я знала точно: я не сдамся. Эта дача — не просто дом. Это моя жизнь, мои мечты, моя семья.
И я буду бороться за нее, даже если придется бороться с собственной семьей.