Софья Ивановна поднималась по лестнице медленно, считая ступеньки. Двадцать три, двадцать четыре... Букет полевых ромашек в руках уже слегка привял — подарок от девочек с ярмарки, где она весь день помогала продавать варенье и соленья для местного детского дома. Ноги гудели после восьми часов на ногах, но на душе было светло. Как всегда после таких дел.
Ключи зазвенели в замке знакомо и уютно. За дверью послышались голоса — Лена с детьми уже приехали. Софья улыбнулась, представляя, как обрадуются внуки её возвращению. Максимка, наверное, уже успел найти все её припрятанные сладости, а Дашенька...
— Бабуля приехала! — раздался звонкий голос семилетней Даши из глубины квартиры.
— Где же вы, мои хорошие? — Софья сняла легкую кофточку, повесила на крючок в прихожей. Квартира пахла чем-то незнакомым... детским шампунем, что ли? И еще... новой мебелью?
Из кухни выглянула Лена — стройная, всегда собранная, в модной блузке. Даже в дороге умудрялась выглядеть как с обложки журнала.
— Мам, привет! Как дела на ярмарке? — Лена подошла, быстро чмокнула в щеку. — Слушай, мы тут кое-что сделали, пока тебя не было...
Что-то в голосе дочери заставило Софью насторожиться. Такой тон у Лены был, когда она в детстве разбивала что-то дорогое и готовилась к признанию.
— Что сделали? — Софья прошла в коридор, машинально направляясь к своей спальне, чтобы переодеться и поставить цветы в воду.
— Ну... понимаешь, детям же нужно где-то спать нормально, а не на диване в зале...
Софья толкнула дверь спальни и... замерла.
Её кровать исчезла. Вместо неё стояли две маленькие детские кроватки — розовая и голубая. Комод, на котором всегда лежали её книги и стояли фотографии умершего мужа Николая, был задвинут в угол и завален игрушками. Шкаф распахнут настежь, а на полках вместо её аккуратно сложенной одежды красовались детские вещички.
— Мам, ну не стой так... — Лена появилась рядом, говорила быстро, виновато. — Мы разложушку в зале поставили, очень удобную, почти как кровать. А детям правда нужна отдельная комната, они же растут...
Ромашки выпали из рук Софьи и рассыпались по полу. Белые лепестки на линолеуме смотрелись как слезы.
— Где мои вещи? — голос прозвучал тише, чем хотелось.
— Мы всё аккуратно сложили! В чемодан, в прихожей стоит. Мам, ну что ты... это же временно, на лето только!
Софья стояла и смотрела на то место, где еще утром стояла её кровать. Та самая кровать, которую они с Николаем выбирали тридцать лет назад, где она читала книги по вечерам, где...
— Временно, — повторила она медленно. — Понятно.
Молчание на балконе
Одиннадцать вечера. За стеной в детской — бывшей её спальне — стихли голоса. Лена укладывала детей спать, тихонько напевая им колыбельную. Ту самую, которую когда-то пела Софья.
На балконе среди герани и петунии стояло старое плетеное кресло. Софья укуталась в клетчатый плед — подарок Николая на последний день рождения — и смотрела на вечерний двор. Внизу гуляли соседские собаки, где-то играла музыка, кто-то громко разговаривал по телефону.
Раскладушка в зале оказалась действительно неплохой. Почти как кровать, как сказала Лена. Только вот заснуть на ней почему-то не получалось. Каждый раз, когда Софья закрывала глаза, перед ними всплывала картина: чужие вещи в её шкафу, игрушки на комоде рядом с фотографией Николая...
Телефон пискнул. Сообщение от подруги Нины: "Соня, как дела? Дочка с внуками приехали? Небось радости полный дом!"
Софья долго смотрела на экран. Пальцы зависли над клавиатурой. Что ответить? Что да, приехали, и теперь она спит в зале, как гостья в собственном доме? Что в пятьдесят восемь лет чувствует себя ненужной мебелью, которую можно переставить, не спросив?
"Все хорошо", — написала наконец и быстро убрала телефон.
Из детской донеслось сонное сопение. Максим разговаривал во сне — что-то про машинки и мороженое. Даша тихонько посапывала. Милые дети, хорошие... Только почему это "хорошие" отчего-то кололо изнутри?
Софья встала, подошла к перилам балкона. Соседка напротив поливала цветы, помахала рукой. Софья помахала в ответ и подумала: а что, если завтра она просто соберется и уедет? К сестре в Псков, например. Или в санаторий, на который копила полгода...
"Нет", — мысленно качнула головой. "Как это выглядеть будет? Дочка с детьми приехала, а мать взяла и сбежала. Соседи что скажут?"
Она всегда думала о том, что скажут другие. Всю жизнь. Сначала родители, потом муж, потом дочь... А что скажет она сама?
Ветер пошевелил листья герани. В воздухе пахло липой и приближающимся дождем. Завтра будет новый день. Завтра она, может быть, привыкнет спать на раскладушке. Может быть.
Записная книжка
Утро началось с грохота. Максим, пятилетний ураган в спортивных штанишках, носился по квартире в поисках приключений. Софья уже встала, убрала раскладушку, заварила кофе. Лена спала — сказывалась дорога и усталость.
— Бабуля, а что это? — Максим ворвался в зал с чем-то в руках.
Софья обернулась и похолодела. В руках у внука была её записная книжка — старая, в кожаном переплете, вся исписанная её аккуратным почерком. Телефоны, адреса, важные даты... И стихи. Её собственные стихи, которые она писала по ночам, когда не спалось.
— Максимка, дай сюда, это бабушкино...
— А тут картинки есть? — мальчик принялся листать страницы, и одна из них... треснула.
— Осторожно! — Софья шагнула к нему, но Максим уже дернул слишком сильно, и лист, исписанный стихами о первом снеге, медленно оторвался и упал на пол.
Что-то щелкнуло внутри. Как будто лопнула туго натянутая струна.
— Максим! — голос прозвучал так резко, что мальчик вздрогнул и выронил книжку.
— Я нечаянно... — губы задрожали, готовые заплакать.
— Где ты это взял? — Софья подняла оторванный листок, разглядывала неровный край. — Откуда?
— Из чемодана... там много всего лежит...
Чемодан. Тот самый, куда Лена аккуратно сложила её вещи. Выселила из собственной комнаты и сложила в чемодан, как будто Софья — временная постоялица.
— Максим, иди... иди к маме, — она говорила тише, но руки дрожали.
— Бабуля, я не хотел...
— Иди к маме!
Мальчик заплакал и побежал в сторону кухни. Из коридора раздались шаги — проснулась Лена.
— Мам, что случилось? Максим в слезах...
Софья поднялась с колен, держа в руках записную книжку и оторванный лист. Стихотворение о снеге, написанное в ту ночь, когда Николай впервые не пришел с работы вовремя, и она волновалась...
— Случилось? — Софья посмотрела на дочь, и в её глазах впервые за много лет мелькнуло что-то острое, почти злое. — А что может случиться? Я же мебель! Меня можно переставлять, куда удобно!
— Мам, что ты говоришь?..
— Я говорю то, что думаю! — голос сорвался на крик. — Тридцать лет я в этой квартире живу! Тридцать лет! А вы приехали и за полдня решили, что моя спальня — это детская, а я буду спать где придется!
Лена побледнела. Даша выглянула из-за угла, испуганно глядя большими глазами.
— Ты даже не спросила! Даже не подумала! Я не диван, который можно передвинуть! Я человек! У меня есть чувства!
— Мам, успокойся...
— Не говори мне успокаиваться! — Софья стукнула рукой по столу, и чашки задрожали. — Я всю жизнь успокаивалась! Когда папа пил — успокаивалась! Когда Николай болел — терпела! Когда ты в институт поступала, я на трех работах вкалывала — и молчала! А теперь... теперь я даже в собственном доме чужая!
Тишина повисла тяжелая, как перед грозой. Даша тихонько заплакала. Максим прижался к маме.
— Я устала быть удобной, — Софья говорила уже тише, но каждое слово звучало четко. — Устала делать вид, что мне все равно. Не все равно. И спать на раскладушке я не буду. Это мой дом. Мой.
Возвращение
Следующий день Софья встретила рано. Проснулась на раскладушке — в последний раз, как решила про себя — и отправилась на рынок. Нужно было купить продукты, да и просто хотелось побыть одной, подумать.
Лена вчера после скандала заперлась с детьми в кухне. Потом долго разговаривала по телефону с мужем — Софья слышала обрывки: "Не знаю, что с ней... никогда такой не видела... может, к врачу..."
К врачу. Потому что женщина наконец сказала "нет" — значит, она больная.
На рынке торговка Валентина, с которой Софья знакомая уже лет десять, сразу заметила:
— Соня, ты что-то бледная. Все в порядке?
— Дочка приехала с внуками.
— Ну это же радость! — Валентина взвесила помидоры, положила в пакет. — Дом полная чаша...
— Полная, — согласилась Софья и подумала: а места для хозяйки в этой чаше не осталось.
Домой шла медленно. Пакеты тяжелые, но торопиться не хотелось. У подъезда встретила соседку Анну Петровну.
— Софья Ивановна, а у вас дочка приехала? Я детские голоса слышу.
— Приехала.
— Небось хлопочете, внуков балуете...
— Да... балую.
Анна Петровна покачала головой с улыбкой и ушла. А Софья еще постояла у подъезда, собираясь с мыслями. Вчера она впервые за годы сказала правду. И что теперь? Лена обиделась, дети испугались... Может, она действительно неправа?
Поднималась по лестнице снова медленно. Ключи в замке повернулись тихо — не хотелось будить никого, если еще спят.
Но в квартире была странная тишина. Не детская сонная, а какая-то... виноватая.
Софья прошла в зал, поставила пакеты. Раскладушка стояла сложенная у стены. Но что-то было не так...
— Мам? — из кухни вышла Лена. Лицо осунувшееся, глаза красные. — Ты пришла.
— Пришла. А где дети?
— Во дворе играют, с соседскими... Мам, пойдем в твою комнату.
Твою комнату. Не "детскую", не "где дети спят". Твою.
Софья медленно прошла по коридору, толкнула знакомую дверь... и замерла во второй раз за два дня.
Её кровать стояла на месте. Аккуратно заправленная, с теми же подушками в старых наволочках. Комод на своем месте, и на нем — фотография Николая, её книги, шкатулка с украшениями. Детские кроватки исчезли.
На тумбочке лежала записка, написанная Лениным почерком: "Прости. Мы перегнули."
— Дети будут спать в зале, — сказала Лена тихо. — На раскладушках. Мы уже все переставили... Мам, прости. Я не подумала. Правда не подумала, что ты... что тебе будет больно.
Софья села на край кровати. Знакомый скрип пружин, знакомая мягкость матраса. Дома. Она снова дома.
— Я всю жизнь думала, что ты такая... сильная, — продолжала Лена, присаживаясь рядом. — Что тебе все равно, где спать, лишь бы мы были рядом. А ты... а ты просто терпела.
— Терпела, — согласилась Софья. — Всегда терпела.
— Больше не надо. Не терпи. Если что-то не нравится — говори сразу. Я... я не хочу быть такой дочерью, которая мать из собственной комнаты выселяет.
Они сидели рядом молча. За окном кричали дети — Максим и Даша играли в догонялки с соседскими ребятами.
— Записную книжку я склеила, — добавила Лена. — Максиму объяснила, что чужие вещи трогать нельзя.
Софья кивнула. Потом встала, подошла к окну. Во дворе её внуки смеялись, бегали, радовались лету. Хорошие дети. И она их любит. Просто теперь будет любить не в ущерб себе.
Билет в завтра
Железнодорожный вокзал в шесть утра — место особенное. Здесь встречаются те, кто уезжает, и те, кто провожает. Здесь начинаются дороги и заканчиваются привычки.
Софья стояла у кассы с маленьким чемоданом в руке. Тем самым, в который когда-то Лена сложила её вещи. Но теперь она сама решала, что в него класть и куда с ним ехать.
— Один билет до Санкт-Петербурга, — сказала кассирше. — На дневной поезд.
Две недели в городе на Неве. Эрмитаж, который она хотела посетить еще лет двадцать назад. Белые ночи, про которые только в книжках читала. Небольшая гостиница рядом с Невским — номер она забронировала вчера вечером через интернет. Максим помог разобраться с сайтом.
— Бабуля, а ты правда одна поедешь? — спрашивал он, когда они вместе выбирали отель.
— Одна, — ответила Софья. — Иногда взрослым нужно побыть одним.
— А мы тебя ждать будем?
— Будете. И я вернусь. Просто... не скоро.
Лена проводить не пришла — сказала, что слишком рано, дети еще спят. Но записку оставила: "Мам, хорошо отдохни. Мы все поняли. Твой дом тебя ждет."
Поезд подали точно по расписанию. Софья нашла свое место у окна, устроила чемодан на полке. Попутчица — женщина примерно её возраста — уже сидела с книжкой.
— Одна едете? — спросила попутчица.
— Одна, — ответила Софья и впервые за много лет не почувствовала в этом слове ничего грустного.
Поезд тронулся. За окном поплыли знакомые пейзажи: дачи, поля, перелески. Софья достала телефон, перечитала сообщения. От Нины: "Соня, куда ты пропала?" От Лены: "Доберешься — напиши."
Она набрала ответ Лене: "Еду. Скучаю уже. Но еду."
Поезд набирал скорость, и вместе с ним что-то ускорялось внутри. Предвкушение, что ли. Или просто ощущение, что жизнь не закончилась. Что в пятьдесят восемь можно начинать сначала — не всю жизнь, конечно, но какую-то её часть.
Важную часть. Ту, где она — Софья Ивановна, а не просто мама, бабушка, соседка. Где у неё есть право на собственную кровать, собственные решения и собственные мечты.
За окном мелькали столбы, и каждый из них отмерял расстояние до нового дня. До города, где её никто не знает. Где она может быть собой — впервые за много лет просто собой.
Попутчица предложила чай из термоса. Софья согласилась, и они разговорились. Оказалось, женщина тоже едет одна — к внучке на день рождения.
— А я просто отдыхать, — сказала Софья. — Давно хотела.
— И правильно! — одобрила попутчица. — В нашем возрасте пора уже себе позволять.
Себе позволять. Какие простые слова, а как трудно было их произнести еще неделю назад.
Поезд мчался дальше, а Софья смотрела в окно и думала о том, что дом — это не только стены и крыша. Дом — это место, где тебя слышат. Где твое мнение важно. Где ты не мебель, которую можно переставлять.
И если она смогла это доказать — значит, сможет и другое. Например, быть счастливой. Просто потому, что имеет на это право.