Знаете, за тридцать лет работы в банке, из которых последние пятнадцать я занимаюсь частными вкладами и наследственными делами, я насмотрелся всякого. Люди делят не только заводы и пароходы, но и старые сервизы, дачные сотки и даже ковры со стен. Порой кажется, что нет ничего, что могло бы меня удивить. Но случай с завещанием Анны Игнатьевны Вересовой до сих пор стоит особняком. Он как старый черно-белый фильм, который вроде бы и простой, а за душу берет так, что потом еще неделю ходишь и думаешь.
Все началось с того, что в мой кабинет вошли трое. Я их сразу про себя окрестил: «Бизнесмен», «Страдалица» и «Потеряшка».
Первым шел Борис, сын покойной. Мужчина лет пятидесяти, в дорогом, хоть и слегка помятом костюме, с уставшим, но властным лицом. Он не вошел, а скорее, внес себя в кабинет, бросив на ходу по телефону кому-то в трубку: «Я перезвоню, тут формальности». И телефон не убрал, а демонстративно положил на полированный стол передо мной. Мол, знай наших.
За ним вплыла дочь, Светлана. Вот уж где вся скорбь еврейского народа, как говорится. На лице – печать вселенской усталости, в руках – скомканный платочек, глаза красные. Она сразу присела на краешек стула, тяжело вздохнула и обвела мой кабинет таким взглядом, будто именно я виноват во всех ее бедах. Ей было лет сорок пять, и выглядела она так, словно всю жизнь только и делала, что ухаживала за больными родственниками, не видя света белого.
Последней, почти неслышно, прошмыгнула внучка Катя. Девчонка лет двадцати, студентка, наверное. В джинсах, с большим рюкзаком, из которого торчал какой-то учебник. Она села чуть поодаль от матери и дяди и смотрела в одну точку. Ни скорби, ни деловитости – одно сплошное недоумение. Будто ее выдернули с лекции и привели в непонятное место решать непонятные взрослые дела.
Анну Игнатьевну я помнил. Тихая, интеллигентная старушка, всегда в одном и том же сером пальто и шляпке. Приходила раз в полгода, снимала со счета ровно столько, чтобы хватило на коммуналку и скромную жизнь. Никогда ни на что не жаловалась, только улыбалась тихонько. Божий одуванчик, да и только. И вот этот «одуванчик» оставил после себя такую головоломку, что впору было сценарий для фильма писать.
– Итак, – начал я, прокашлявшись и открывая папку. – Мы собрались для оглашения последней воли Анны Игнатьевны Вересовой. Я выражаю вам свои глубочайшие соболезнования.
Борис нетерпеливо постучал пальцами по столу. Светлана снова вздохнула, на этот раз еще громче и трагичнее. Катя даже не шелохнулась.
– Давайте к делу, Сергей Петрович, – прервал меня Борис. – У меня совещание через час. Мама была человеком простым, думаю, там все очевидно. Квартира, вклад. Мы со Светой единственные наследники первой очереди.
– Не совсем так, – уточнил я. – Ваша дочь, Светлана, также является наследницей по праву представления.
Светлана бросила на дочь быстрый, неприязненный взгляд. Мол, и ты тут еще.
Я начал зачитывать. Все шло по стандартной схеме. Трехкомнатная квартира в старом сталинском доме отходила сыну и дочери в равных долях. Тут они согласно кивнули. Сумма на банковском счете, вполне приличная, надо сказать, для скромной пенсионерки, – тоже делилась пополам между ними. Борис уже потянулся за своим телефоном, решив, что дело сделано. Но я перевернул страницу.
– А теперь, – сказал я, сделав паузу, – мы переходим к особому распоряжению Анны Игнатьевны.
Все трое замерли. Даже Борис убрал руку от телефона.
– «Мои дорогие дети и внучка, – зачитал я ровным голосом слова старушки. – Если вы сейчас читаете это, значит, меня уже нет. Не печальтесь обо мне, я прожила долгую жизнь. Я оставляю вам не только то, что можно измерить в метрах и рублях, но и кое-что поважнее. Мое главное наследство, сумма в два раза превышающая ту, что лежит на основном счете, хранится на другом, депозитном вкладе. Вы получите к нему доступ, но только после того, как выполните одно мое условие».
В кабинете повисла тишина. Я видел, как в глазах Бориса загорелся огонек алчности, а Светлана выпрямилась, забыв про свою вселенскую скорбь.
– Какое еще условие? – нервно спросила она. – Я за мамой последние десять лет ухаживала, все болячки ее знала! Какое еще условие?
– «Вы должны, – продолжил я читать, – все трое, провести три полных дня в моей квартире. Вместе. И найти три предмета, которые я там спрятала. Для моего сына Бориса – старый компас. Для моей дочери Светланы – мою кулинарную книгу с рецептом анковского пирога. И для моей внучки Катеньки – синий фотоальбом. Как только вы найдете все три вещи и принесете их сюда, Сергей Петрович выдаст вам доступ к счету. Если хоть один из вас откажется или вы не сможете найти вещи за три дня – вся сумма с депозитного счета будет перечислена в фонд помощи бездомным животным».
Первым взорвался Борис.
– Это что за цирк?! Какой компас? Какая книга? У меня дела, сделки! Я не могу на три дня выпасть из жизни, чтобы играть в эти детские игры! Мама, видимо, в последнее время совсем из ума выжила!
– Почему мне – книга, а Боре – компас? – тут же подхватила Светлана, но уже с обидой в голосе. – Я этот пирог ей сто раз пекла! Она его так любила! А он, – она метнула взгляд на брата, – он к ней раз в год заезжал на полчаса! И ему компас! Где справедливость?
Одна только Катя молчала, но я видел, как она удивленно и задумчиво смотрит то на мать, то на дядю.
– Решать вам, – спокойно сказал я, закрывая папку. – У вас есть двадцать четыре часа, чтобы дать мне ответ. Либо вы соглашаетесь, либо я начинаю процедуру перевода средств в благотворительный фонд. Такова воля усопшей.
Они вышли из кабинета, громко переругиваясь. Я слышал обрывки фраз: «Да это унизительно!», «А деньги терять не унизительно?», «Мама всегда тебя больше любила!».
Честно говоря, я был уверен, что они откажутся. Особенно Борис. Но жадность – великая сила. На следующий день мне позвонила Катя и тихим голосом сказала, что они согласны.
Что там творилось в этой квартире, я, конечно, не видел. Но потом, когда Катя заходила закрывать счет, она мне кое-что рассказала, и я для себя сложил картинку.
Представьте себе эту старую сталинскую квартиру. Высокие потолки с лепниной, старый паркет, который скрипит под каждым шагом. Запах валокордина, сушеных трав и старых книг. Мебель, которую не меняли лет сорок. И в этом застывшем времени – трое чужих друг другу людей.
Первый день они почти не разговаривали. Борис с деловым видом начал методично обыскивать шкафы, выбрасывая на пол старые вещи и брезгливо морщась.
– Хлам один! Как можно было так жить?
Светлана ходила за ним по пятам и причитала:
– Не трогай! Это мамино! Ты хоть знаешь, как она этим платьем дорожила? А эту вазочку ей тетя Поля на свадьбу дарила!
– Света, нам нужен компас, а не история каждой пылинки! – огрызался он.
Катя просто сидела на старом диване и смотрела на них. Ей было неловко и стыдно. Она почти не знала свою бабушку. Мать привозила ее сюда в детстве, но Катя помнила только строгую старушку, которая вечно просила не шуметь.
К вечеру первого дня они ничего не нашли. Атмосфера накалилась до предела.
– Это все ты виновата! – кричал Борис на сестру. – Вечно лезла к маме со своими советами, вот она и рехнулась под старость! Придумала какой-то квест!
– Я?! – задыхалась от возмущения Светлана. – Да если бы не я, она бы с голоду умерла! Ты хоть раз спросил, нужны ли ей лекарства? Ты хоть раз привез ей не коробку конфет дежурную, а просто пакет молока и хлеба?
Они кричали друг на друга, вываливая обиды, которые копились десятилетиями. А Катя, не выдержав, ушла в самую дальнюю комнату, бывшую бабушкину спальню, и тихо заплакала.
Именно там, на старом трельяже, за зеркалом, она и нашла его. Покрытый пылью, старый, еще советский компас со стершейся надписью. Стрелка замерла и не двигалась. Он был сломан. Она вынесла его в гостиную, где все еще кипели страсти.
– Вот, – тихо сказала она. – Дядя Боря, это, наверное, твое.
Борис взял компас, повертел в руках.
– Сломанный. Ну и зачем он мне? Что она хотела этим сказать?
И тут Светлана, неожиданно для всех, сказала тихо:
– Помнишь, папа тебе его подарил, когда ты в поход в первый раз собирался? Ты тогда так гордился. Говорил, что с ним никогда не заблудишься.
Борис замолчал. Взял компас и молча ушел на кухню.
Это был перелом. Они перестали кричать. На второй день начали искать вместе. Разбирали антресоли, перебирали книги. И разговаривали. Сначала неловко, а потом все больше и больше. Вспоминали детство, отца, какие-то смешные случаи. Борис вдруг рассказал, как в детстве разбил эту самую вазу тети Поли, а мама взяла вину на себя, чтобы его не ругал отец. А Светлана вспомнила, как брат защитил ее от хулиганов во дворе.
Кулинарную книгу нашли в ящике кухонного стола. Обычная, потрепанная книга «О вкусной и здоровой пище». Но на странице с анковским пирогом лежала засохшая веточка незабудки, а на полях бабушкиным почерком было выведено: «Самый вкусный получается у Светочки. Только она кладет слишком много сахара, а я люблю с кислинкой. Но ей не говорю, боюсь обидеть».
Светлана читала эту строчку, и по ее лицу текли слезы. Но это были уже не слезы «страдалицы».
– Я ведь и правда… думала, что она его любит сладким, – прошептала она. – Я всегда пекла его для нее на день рождения. И она всегда ела и хвалила… Боже, какая же я дура. Я даже не спросила, как ей нравится на самом деле. Я просто делала, как считала нужным.
Третий предмет, синий бархатный альбом, нашла Катя. Он лежал на самом дне старого чемодана. И это был не просто альбом. Это была история их семьи в фотографиях, которые они никогда не видели. Вот их молодые родители на свадьбе. Вот маленький Боря на велосипеде. Вот Света с огромными бантами идет в первый класс. А вот фотографии, где они все вместе – на даче, на море, на праздниках. Счастливые, улыбающиеся. И на последней странице была фотография самой Анны Игнатьевны, еще молодой, с Катей на руках. А под ней подпись: «Мое продолжение. Надеюсь, ты будешь знать свои корни, милая».
Три дня они сидели в этой квартире. Они не просто нашли три предмета. Они нашли что-то давно утерянное в самих себе.
Когда они снова вошли в мой кабинет, это были другие люди. Борис не положил телефон на стол, а убрал его в карман. Светлана не вздыхала, а смотрела на брата и дочь с какой-то теплой улыбкой. А Катя держала под мышкой тот самый синий альбом.
Они молча положили передо мной компас, книгу и альбом.
– Мы все нашли, Сергей Петрович, – сказал Борис. И голос у него был спокойный, без металла.
Я оформил документы, и они получили доступ к счету. Но когда они уходили, Светлана обернулась.
– Знаете, а мы решили деньги пока не делить. Мы на них ремонт в маминой квартире сделаем. Общий. И будем там собираться по праздникам. Катя сказала, что испечет анковский пирог. Настоящий. С кислинкой.
Я смотрел им вслед и думал о том, какой мудрой женщиной была эта тихая старушка, Анна Игнатьевна. Она не оставила им денег. Она оставила им шанс. Шанс снова стать семьей. И они, кажется, им воспользовались. Наверное, это и есть самое ценное наследство, которое только можно себе представить.
А в вашей жизни были истории, когда воля одного человека, даже после его ухода, смогла изменить, казалось бы, уже решенный ход событий? Когда простое, на первый взгляд, действие заставляло людей остановиться и посмотреть друг на друга совсем другими глазами? Поделитесь своими мыслями в комментариях, очень интересно будет почитать. И не забудьте подписаться на канал, впереди еще много жизненных историй.