Поезд «Сочи — Москва». Купейный вагон, вечер, жара не спадает даже к девяти вечера. Кондиционер работает, но справляется так себе. Пассажиры заходят уставшие, сгоревшие на солнце и еле живые после пляжных отпусков.
Я — обычная пассажирка с билетом на нижнюю полку, надеялась доехать в тишине: книжка, холодный чай, сон. Компанию в купе сначала никто не составлял. Уже предвкушала идеальную дорогу.
Но незадолго до отправления в дверь купе с грохотом ввалилась пара. Он — лысеющий мужчина лет сорока, в майке-алкоголичке и с полотенцем через плечо. Она — яркая, громкая, с лакированной сумкой и голосом, способным перекричать вагон.
— О, тут уже кто-то есть! Привет! Мы — Саша и Лариса!
— Мы снизу вместе будем, ты ж не против, да? Нам так удобнее!
И не дождавшись моего ответа, Саша занял нижнюю напротив меня, а Лариса улеглась на верхнюю.
На секунду мне показалось, что я ошиблась вагоном.
Но всё только начиналось.
Комфорт для них — дискомфорт для всех
В первый час после отправления всё казалось терпимым. Они были шумные, да, но в пределах. Пошептались, похихикали, погрызли семечки. Саша трижды пытался завести разговор:
— А ты откуда? А куда? А давно одна катаешься?
Я отвечала вежливо, но коротко. Хотелось, чтобы поняли: общения не будет.
Но поняли они по-своему.
После контрольных пунктов началась фаза «дома мы так привыкли».
Сначала Лариса достала набор из еды: запечённые баклажаны, варёные яйца, что‑то в фольге. Весь вагон затянуло ароматом чеснока и уксуса.
Потом Саша разулся, закинул ногу на ногу и громко зевнул:
— Ну шо, пора раздеваться! Я спать так не могу. Я без этого вообще не человек.
Я машинально подняла глаза, в надежде, что он шутит.
— Он спит без штанов, — буднично пояснила Лариса. — Привык. Домой, считай, едем.
— …В смысле — совсем? — спросила я, не веря в происходящее.
— Ну конечно! А как иначе? Мы ж в купе! Это типа как гостиница. Тут ж свои люди.
Я выдохнула, медленно потянулась за наушниками, хотя понимала — даже наушники не заглушат подобное.
А впереди была ночь…
Когда границы стали иллюзией
Саша действительно разделся. Сначала майку снял — ладно, жара, можно понять. Потом полез к шортам…
И я поняла — он собирается спать как дома. Совсем.
— Эй, простите, но у нас тут… не спальня и не пляж, — я попыталась возразить, не глядя.
— Да не переживай ты! — отмахнулась Лариса. — Он всегда так. Не волнуйся, всё культурно. Без фанатизма.
Саша уселся на полке в одних трусах и начал раскладывать подушку. Я отвернулась к окну, хотя отражение в стекле предательски выдавало происходящее за спиной.
Через пару минут Лариса полезла на верх — босиком, ступая прямо по общим ступенькам, задевая сумки, полотенце с неё свисало мне на плечо.
— Ой, пардон, — хихикнула она. — Не попала. Ты ж не брезгливая, да?
— Серьёзно?.. — выдохнула я и встала.
Я пошла искать проводницу. Нашла её на посту, уставшую, с кружкой в руках.
— Извините, там… человек раздевается, спит почти голый, жена ведёт себя как дома. Мне тяжело ехать. Они вторгаются во всё личное.
Проводница вздохнула.
— А что, прямо без шорт?
— Без всего, почти. А я одна, не хочу скандала. Но я не могу с этим соседствовать.
Она тяжело поднялась, побрела за мной в купе. Там Лариса уже распевала «Ой, мороз, мороз», а Саша лежал, закинув ногу на стенку, и чесал живот.
— Ну что, господа, — сказала проводница, — у нас тут вагон, а не дача. Наденьте хоть шорты. Люди с вами едут, не ваше отражение в зеркале.
— Да мы никого не трогаем! — возмутилась Лариса. — Мы культурные! Просто любим комфорт!
— Ваш комфорт — это чужой кошмар, — отрезала проводница. — Увижу ещё раз в трусах — высажу на ближайшей станции. Понятно?
Саша буркнул что‑то неразборчивое, потянулся за шортами.
Я вернулась на полку и села с таким видом, как будто только что вернулась с войны.
Ночь только начиналась, но эти часы уже запомнились на всю жизнь.
Когда поезд превращается в коммуналку ада
Пару часов было тихо. Я уже подумала — всё, успокоились. Лариса заснула наверху, похрапывая, Саша что‑то тихо мурлыкал себе под нос, лёжа под одеялом.
Но ровно в два часа ночи меня разбудил громкий хлопок двери купе. Я подскочила.
Саша стоял в одних трусах, без тапочек, с банкой пива в руке.
— Я на перекур иду, — крикнул он на весь вагон. — А то душно тут! И вообще, в купе замкнутость! А я — человек свободы!
— Ты чего орёшь?! — раздалось с верхней полки. Лариса. Проснулась.
— Да все тут как неживые! Хоть кто‑то живёт весело! — Саша опрокинул банку на раз, и пена капнула прямо на мой рюкзак.
— Серьёзно?! — я вскочила. — Это уже перебор!
Он посмотрел на меня с ухмылкой:
— Ты, главное, не напрягайся. У тебя просто чакры забиты. Я вот отдыхаю. Душой и телом. А ты сжалась, как чемодан с замком.
— А ты ведёшь себя, как будто снимаешь номер в сауне с посуточной оплатой! — рявкнула я.
Он шагнул вперёд, споткнулся о свой же сандаль, упал на колени, банку зажал в кулаке, и пиво полилось прямо на коврик у двери. В купе пошёл резкий запах.
Лариса спрыгнула с верхней полки, в майке и нижнем белье, и стала поднимать его с криками:
— Ты что делаешь?! Она на тебя жаловаться будет! Всё, вставай!
— Я свободен! — рычал он. — Пусть жалуется! Я, может, художник, я, может, живу по системе, которая вам недоступна!
Я метнулась в коридор, как ракета.
— Проводница! Пожалуйста! Там… у нас… пиво, трусы, вопли, падения, БДСМ без согласия!
Проводница вылетела, как пуля, и за ней — ещё один мужчина в форме, видимо, помощник начальника поезда.
Когда они вошли в купе, Саша лежал на полу, Лариса стелила ему одеяло, а пиво текло в щель под дверь.
— Ну всё, — сказала проводница. — Это конец вашего уюта. Следующая станция через двадцать минут — вы выходите. Вместе. С вещами. И без философии.
— Да мы… мы просто свободно живём! — задыхалась Лариса. — Это же не запрещено!
— Вот именно, живите. Только не в купе, где люди надеются выспаться, а не пройти курс терапии через отвращение.
Свободный выход из вагона
Через пятнадцать минут парочка собирала вещи в спешке и под комментарии публики.
Лариса громко бурчала, натягивая платье прямо в купе:
— Нашли, понимаешь, пуританский поезд. Тут ж, блин, не монастырь, а РЖД!
Саша, уже в шортах и с полотенцем на шее, пытался упаковать свои мокрые кроссовки в полиэтиленовый пакет, одновременно ругаясь на чемодан, который не закрывался. Пол под его полкой был весь липкий от пива.
— Всё, Ларик, не ори. Пошли. Нам просто не повезло с соседкой. Баба напряжённая, видно же.
Я молчала. Даже не смотрела в их сторону. Проводница стояла в дверях, как охранник, контролирующий выдворение.
— Ваши билеты аннулируются, — сообщила она. — Дальше поедете, как захотите — хоть автостопом, хоть телепортацией. Только не с нами.
На станции они выкатились из вагона шумно: Саша выронил пакет, Лариса поскользнулась, чемодан поехал в другую сторону. Люди с перрона оборачивались. Кто-то даже достал телефон.
Дверь захлопнулась. Поезд дёрнулся.
И в купе №8 наконец воцарилась чистейшая, божественная тишина.
Проводница подошла ко мне, хмыкнула:
— Теперь можно ехать спокойно.
Я только кивнула.
Тишина — лучший попутчик
После их ухода поезд будто выдохнул. Купе очистилось не только от запаха пива и чесночных баклажанов, но и от чувства, что ты живёшь в реалити-шоу без права выключить.
Я спокойно легла, включила расслабляющую музыку в наушниках, натянула одеяло — и впервые за всю поездку почувствовала себя в безопасности.
Без чужих ног на поручнях, без философии трусов и энергетики баклажанов.
На следующей станции подсел новый сосед — молчаливый дедушка с газетой и термосом. Он сказал только одну фразу:
— Добрый вечер. Не мешаю?
— Нет, — ответила я с облегчением. — Вы даже не представляете, насколько нет.
И впервые за долгое время я уснула в поезде с чувством благодарности.
Не к расписанию, не к проводнице, а просто — к тому, что некоторые люди умеют надевать штаны и молчать.