Поезд отправлялся в 22:10. Купейный вагон, влажный вечерний воздух, мягкий свет, запах чая с лимоном и разбирающихся чемоданов. Всё предвещало стандартную ночную дорогу: быстро лечь, укрыться и проспать до утра.
Но в купе №7 судьба столкнула не тех людей в не то время.
На нижней полке уже устроился мужчина лет сорока пяти, в спортивном костюме и с уверенностью человека, который всегда всё решает «по понятиям».
К нему зашла женщина — красной помадой на губах и тяжёлым чемоданом. В руках — билет, в глазах — решимость.
— Извините, — сказала она, — это моё место. Нижняя полка. Номер 25.
Мужчина поднял глаза, окинул её взглядом и спокойно ответил:
— Тоже 25. Нижняя. Вот, — и протянул точно такой же билет.
Пауза. Напряжение повисло в воздухе, как перед грозой.
Оказалось, обоим продали одно и то же место. Нижнюю полку. Одну. На двоих.
А впереди — вся ночь.
Начало войны за матрас
— Простите, но тут не может быть двух билетов на одно место, — начала женщина. — У меня покупка через официальный сайт, всё подтверждено.
— А у меня через кассу, и тоже всё подтверждено, — пожал плечами мужчина. — Значит, сбой системы. Не первый раз такое вижу.
— Ну, раз вы не первый раз, то, может, уступите? — она стиснула ручку чемодана. — Мне тяжело на верхней, у меня давление, мне подниматься нельзя.
Мужчина усмехнулся:
— У меня — колено после травмы. На верхней я вообще не сплю, клянусь. Да и я раньше вас пришёл. Уже постель разложил. Сами видите — освоился.
Женщина выдохнула:
— Освоились вы временно. Сейчас придёт проводница, разберёмся.
— Зовите, — кивнул он. — Только смысл? Пока вы зовёте, я сплю. А вы — ищите справедливость где-то в коридоре.
Она выскочила в тамбур.
Мужчина развалился, как на дачном диване, потянулся, хрустнув спиной, и буркнул:
— Вот всегда так — полки делят, как квартиру после бабки. Только тут даже мебели нет.
А в это время женщина уже шла по вагону с проводницей. И с каждым шагом её голос звучал всё громче.
Впереди была настоящая битва за 1,8 метра спального места.
Проводница, кара и крики
Женщина ворвалась в купе первой, за ней — проводница с блокнотом, уставшая, с лицом человека, который за один рейс слышал больше семейных скандалов, чем психолог за год.
— Так, кто из вас на 25-е место? — устало спросила она.
— Я! — одновременно ответили оба.
— А у меня давление! — добавила женщина.
— А у меня колено! — не остался в долгу мужчина.
— Да что вы мне рассказываете! Я за билет платила деньги!
— А я, по-вашему, бесплатно еду? Тоже купил!
Проводница вздохнула, посмотрела на оба билета, потом на них:
— Чудесно. Опять двойная продажа. Сбой. У нас уже было такое на той неделе — двое мужчин дрались за верхнюю.
— И что теперь? — почти выкрикнула женщина. — Я не полезу наверх, вы слышали?
— И я не полезу! — мужчина тоже перешёл на повышенный тон. — Пусть она себе устраивается в коридоре!
— В коридоре, говорите?! Да я этот поезд на уши поставлю! — женщина покраснела, в глазах сверкали молнии. — Я писать жалобу буду! До самой Москвы донесу!
— Да вы мне тут истерику не закатывайте, — зарычал мужчина. — Я спокойно ехал, пока вы не пришли с аурой войны!
— Спокойно? Развалился, как на своей даче! А я, между прочим, тоже человек! И полка у меня в билете указана!
— У всех указана! Только полка одна!
— Так пусть она решает! — оба одновременно посмотрели на проводницу.
Та помолчала секунду, глядя в потолок, как будто молилась про себя, а потом произнесла:
— Решение будет. Через пять минут.
И вышла.
А в купе повисла гробовая тишина. Каждый дышал тяжело, как после спринта, и каждый чувствовал: никто не сдастся.
Полка или позор
Через пять минут дверь снова открылась — на этот раз проводница пришла не одна, а с тощей женщиной в форменной жилетке и бейджем «Начальник поезда». Та сразу оценила ситуацию: мужчина в спортивках сидит с упрямым выражением лица, женщина стоит, тяжело дышит, с разорванной застёжкой на сумке, билет в одной руке, бутылка с валерьянкой — в другой.
— Кто у нас тут воюет? — голос начальницы поезда звучал спокойно, но так, что стало ясно: комедия закончилась.
— Они продали нам одну полку на двоих! — почти с визгом сказала женщина. — Он сидит тут, как на своей даче, и не уступает!
— А она, извините, ворвалась и начала качать права, — парировал мужчина. — Я вообще-то здесь уже час как лежал! Подняла скандал на ровном месте!
— Я не виновата, что мне тяжело на верхнюю! — всхлипывая, добавила женщина. — Мне и сидеть сложно!
— А мне что, прыгать с полки на пол каждую ночь, как белке?! — мужчина встал, вытянул ногу: — Вот, смотрите! Протез! Металл, титановый, между прочим! Спать сверху — ад!
Все замолчали. Женщина перевела взгляд на ногу… и поняла: всё.
— А почему сразу не сказали? — уже тише прошептала она.
— А зачем? Всё равно бы не поверили, — отрезал он. — Тут каждый за себя.
Проводница кашлянула:
— Есть решение. У нас в следующем вагоне в купе с мамой и дочкой как раз освободилось место. Я договорилась. Вас пересадим туда, — она кивнула женщине. — Вам там будет спокойнее.
— У неё, может, и будет, — буркнул мужчина, ложась обратно. — А у меня нервы теперь по швам. Спасибо, железная дорога.
Женщина выдохнула, глядя в стенку. Тишина тянулась минуту, может две… потом она, взяла сумку и вышла, не сказав ни слова.
Разъехались по вагонам
Шаги женщины удалялись по коридору, где на неё исподтишка посматривали пассажиры, услышавшие хотя бы кусочек скандала. Она больше не оборачивалась — и правильно делала. В этом поезде для неё уже не осталось ни сочувствия, ни комфорта.
Проводница переселила её в другое купе, к женщине с ребёнком. Там хоть никто не выяснял, кто кому должен уступить и у кого давление настоящее, а у кого "на спекуляции".
Мужчина же остался на нижней полке. Лёг, отвернулся к стене, но уснуть не смог. Всё внутри бурлило: досада, раздражение, неприятный осадок. Он вроде и не виноват — билеты у обоих одинаковые. Но вечер испорчен. И всё же… хоть и с трудом, но он не пожалел, что остался. Полка — не квартира, а принцип — дело важное.
Проводница зашла спустя время, проверила обстановку, кивнула, тихо прикрыла дверь.
— Успокоились? — спросила.
— Угу, — буркнул он.
И больше никто не говорил.
Поезд нёсся сквозь ночь, оставляя позади станции и разборки, которые так и не стали справедливыми, но зато стали окончательными.