Глава ✓140
Начало
Продолжение
Долго бродила Мария по московским улочкам и переулкам, оглушённая и перепачканная кровью и кирпичной пылью.
Её то и дело окликали то возницы на переполненных скарбом телегах, то сердобольные беглецы, пешком, без куска хлеба, бредущие по пыльным дорогам от французской напасти, предлагали присоединиться к ним. То возница кареты, переполненной чемоданами, свертками и сундуками, замахнулся на неё арапником, да так и не ударил, отчего-то перекрестившись. Что увидел он в её усталом лице, прозрачных серых глазах - Бог весть.
Но она не слышала ничего, брела, куда глаза глядят.
Так сомнамбула в страшном сне движется, не в силах остановиться, ведомый неведомой целью.
Наконец что-то знакомое привлекло её взгляд. Особняк, смутно знакомый, в глубине сада, мимо ограды которого она шла, на первый взгляд выглядел заброшенным и пустым, но приметливый взор заметил затворённые ставни на первом этаже и закрывающиеся - на втором. Заботливые руки старались сберечь то, что хозяева не удосужились вывезти при поспешном бегстве из первопрестольной.
Усталая донельзя, не в силах бороться с дурнотой и непрекращающимся звоном в ушах, Маша решилась войти и попросить помощи. Парадные двери были накрепко заперты, и она, обойдя особняк, толкнула знакомую дверь чёрного хода.
Дверь для прислуги мягко растворилась, принимая усталую и озябшую на вечернем сентябрьском ветру девушку в теплые объятия обжитого дома.
Пухлая баба, хлопотавшая у небольшой печи, только руками всплеснула, обернувшись на порыв прохладного ветра и что-то забормотала. Сквозь звон, Маша с трудом, издалека слышала её сетования о бедной барышне и её женихе. Её подхватили под руки и усадили в старое креслице у печки. Баба налила в большую миску воды из чугунка и обрывком рушника стала обтирать лицо и руки Марии, а когда влажная ткань прошлась по волосам и щекам, то вода в миске окрасилась красным.
"Меня ударили по голове. Я ранена," - мелькнула и пропала отстранённая мысль, - "звон в ушах - это последствия удара." Но ни самого нападения, ни удара она не помнила. При малейшем умственном усилии боль охватывала голову огненным обручем, предметы качались, двоились перед глазами. Ей сунули в руку чашку с бульоном, и она безропотно выпила всё до капли, а пока повариха доставала обмотанный ветошью каравай и отрезала кусок вчерашнего пирога, она умудрилась заснуть прямо в кресле.
Проснулась она только на следующее утро, проспав больше 14 часов. Всё тело затекло и нещадно ломило, но звон в ушах затих и слух немного вернулся. Вместе с памятью. Во всяком случае, звуки присутствия в доме людей она сегодня прекрасно слышала и отправилась на разведку.
Обитая войлоком дверь вела в закуток из которого попала в буферную, соединенную с северной столовой. Обычно ею пользовались в зимнее время: печи в кухне имели с ней общую стену, прекрасно обогревая помещение. Не лишним было и то, что блюда попадали на господский стол с пылу, с жару. Именно отсюда и доносились голоса.
За длинным, прекрасно отполированным столом сидели и завтракали перловой кашей с мясом домочадцы графини Каменской. Увидав Марию, они вскочили испуганно, а повариха, повалившись Маше в ноги, заголосила, что на эту дерзость они осмелились, страшась разбудить её.
- Эвона, даже чугунок из печи вынимала с бережением, шёпотом, чтоб не звякнул ненароком. Прости, барыня, Христа ради! Ты как намедни явилась под ночь вся израненная, так и задремала у печки. Не решились мы тебя в покои унести - там не топлено и всё разворошено, а у печки тепло и покойно.
- Встань, Митрофановна. Не елозь коленками по полу, не гневаюсь я, и Анне Павловне о том не скажу ни словечка. Спасибо тебе, что приветила. А где ударилась, не помню. Вы как здесь? Ведь с телегами, добра хозяйского полными, отправились вы на Орловщину, так отчего ж вернулись?
- Эх, матушка! Так князь Ростопчин распоряженье дал: все подводы там, телеги всякие, скарбом занятые, разгружать и раненых на них из гошпиталей грузить. Перины да подушки графинюшки нашей так и пропали, не велено их было выгружать. Людей совсем израненых на них удожили. Что могли из скарба, то обратно притащили, чуть не волоком. Они ведь, лиходеи и лошадок забрали.
Да только тут, в конюшне, ваша лошадь под дамским седлом стояла, вся взмыленная да усталая. Её Петька обтёр насухо, напоил, да всё равно опасается, что захворает она.
- Даст Бог, выправится Вьюга. Умница она, сама на родную конюшню пришла, когда на меня лиходеи напали. Разминулись мы, видать. Я как раз сюда по поручению графини ехала, проследить за погрузкой добра, да уже пустые дом нашла. Хотела вернуться, да видно, на Вьюгу позарились. Взрыв помню, удар, а потом только звон в ушах.
- Не беда, матушка, оправишься. Под приглядом мы, и дом с хозяйкиной воспитанницей доверенной - нам и спокойнее. Да только говорят, француз уже в Москву входит. Теперь грабить начнут.
- Мы здесь, в Москве, больше заняты были обедами и сплетнями, чем планированием защиты древней столицы. - Маша пусть спокойно, но с горькой насмешкой вспомнила былое. - Я ничего про это не знаю и не думаю, что хоть кто-то понимает и делает правильно. Москва занята теперь тем, что спасается к войскам, вместе с Кутузовым её покинувшим.
Бог весть, где теперь мой Николушка нареченный, жив ли? И кто из тех, кто насмешничал в салоне, сумеет вернуться, чтобы рассказать об увиденном. И станут ли рассказывать или опять пощадят нашу женскую хрупкую душевную организацию.
- Все, кто мог, город покидает, -вздохнула повариха,- хоть пешком, хоть ползком, как есть - Исход всеобщий. Остаётся челядь безропотная, беглые, раненых много. Москва для француза - как ларец распахнутый. Может, и начнут грабить. Если найдут, что грабить.
- Что спасти удалось из достояния Анны Павловны, что осталось и кто ещё тут из челяди да дворни?
- Я, да Петька-конюх, мальчишек пятеро, они возничими при телегах были, Матрёна-поломойка. А остальные разбежались, кто куда.
Немудрено, если и пограбили дом-то. Пустой стоял, хоть и притворенный. Да только как есть, у кладовой бонба какая грохнула - весь пол в мелком крошеве. Но ви́на хозяйские не пострадали, я проверила.
- Вот и славно, Митрофановна. Но часть продуктов всё равно спрятать надо. Нам тут зиму зимовать как бы не пришлось. Вьюгу пусть кто из пацанов оседает и в подмосковные владения госпожи Чесменской отправится. Не спасти нам лошадку, уведут её вражины, а она ведь кровная, из орловских рысаков, подарок драгоценный от Анны Алексеевны. Сейчас уж верно, меньше люда на дорогах, авось, проскочит!
Проверь в кладовой колбасы и окорок копчёный, целы ли. Коли целы, надобно подумать, где схоронить и что ещё спаслось - список мне составь.
- Мишка! Ну-ка, подь сюды. Сейчас мигом седлай лошадь в конюшне и отправляйся в село Остров, недалече от Семеновского, к графам Орловым. Авось, не дойдут туда супостаты.
- А ты, бабушка?
- А я уж как-нибудь, с божьей помощью, тут тебя дождусь, ступай.
Мальчишка уже ускакал на рысаке, а Маша всё сомневалась, а не сделала ли она глупость, оставшись в доме? Как воспримет Арендт сообщение о том, что она до Сабурово не доехала или вовсе об этом не узнает, занятый в госпитале спасением чужих жизней? Удивительно, но о суженом, его спокойствии душевном, она волновалась больше, чем о себе. Такая тяжесть неподъемная легла на его плечи, что тревожить его просьбами о собственном спасении ей казалось кощунством. Пока Мишка не ускакал, ей до смерти хотелось прыгнуть на лошадь и сорваться в рысь - сломя голову мучаться от этого давящего ужаса безысходности.
Вот только ответственность за дом и людей, в нём обретающихся, не позволили ей бросить всё и сбежать самой. Бороться. Искать. Найти. И перепрятать!