Фарфоровые осколки хрустели под босыми ногами, словно сахар. Ульяна Сергеевна стояла посреди своей гостиной и смотрела на руины. Вазочка, доставшаяся от бабушки, лежала в щепках. Рядом валялись остатки чайного сервиза — того самого, который она берегла для особых случаев.
— Мама, ну что ты встала как столб? — Вова даже не обернулся, продолжая листать телефон на диване. — Дети есть дети.
Дети. Никита носился по комнате с криками «Пиу-пиу!», размахивая веткой, которую зачем-то оторвал от фикуса. Софа методично выдергивала нитки из дорогой скатерти и напевала что-то неразборчивое.
— Алла, — тихо позвала свекровь, — может, ты скажешь им?
Алла подняла глаза от маникюра. Улыбнулась той улыбкой, которая никогда не касалась глаз.
— Ульяна Сергеевна, они просто выражают себя. Не надо их подавлять.
Выражают себя. Ульяна Сергеевна почувствовала, как что-то холодное расползается по груди. Сорок лет она проработала воспитателем в детском саду. Знала о детях всё. И это... это было не детской непосредственностью. Это была вседозволенность.
— Никита, положи ветку на место, — попробовала она.
— Не хочу! — заорал мальчик и швырнул «оружие» прямо в телевизор.
Экран остался цел, но Ульяна Сергеевна вздрогнула, словно удар пришелся по ней.
— Вова!
— Что опять? — Сын даже не поднял головы.
Что опять? Она смотрела на этого мужчину — высокого, с начинающейся лысиной, в дорогой рубашке — и не узнавала своего ребенка. Того мальчишку, который помогал ей мыть посуду и никогда не ложился спать без «спокойной ночи, мамочка».
— Софа, милая, — она присела рядом с девочкой, — давай не будем рвать скатерть. Хочешь, я покажу тебе альбом с фотографиями?
— Фууу, скучно! — Софа скорчила рожицу и потянула за нитку с новой силой.
Алла хихикнула:
— Она у нас творческая личность.
Творческая личность громко икнула и потребовала колу. Прямо сейчас. Иначе будет кричать.
— У меня нет колы, — растерянно сказала Ульяна Сергеевна.
— Как нет? — Алла впервые за весь вечер выглядела удивленной. — А что дети будут пить?
— Компот, чай, молоко...
— Они это не пьют.
В воздухе повисла тишина. Даже Никита на секунду замолчал.
— Не пьют? — переспросила свекровь.
— Ну да. Они привыкли к другому. К нормальной еде.
К нормальной еде. Ульяна Сергеевна посмотрела на стол, который накрывала три часа. Борщ, котлеты, картофельное пюре, салат оливье, пирожки с капустой. Еда, на которой выросли поколения. Еда, которую она готовила с любовью.
— А что они едят? — спросила она осторожно.
— Наггетсы, пиццу, роллы. Современную еду.
Никита в этот момент подбежал к столу, схватил котлету руками и откусил.
— Фу, невкусно! — Он выплюнул кусок прямо на пол и вытер рот о скатерть.
— Никита! — ахнула бабушка.
— Что «Никита»? — встрял Вова. — Ребенок попробовал и не понравилось. Имеет право.
— Но он же выплюнул на пол!
— Мам, не придирайся. Мы не в ресторане.
Не в ресторане. Нет, они дома. В ее доме. В доме, где каждая вещь помнила историю, где каждый уголок был пропитан заботой.
Софа тем временем добралась до комода и начала выдвигать ящики.
— Что здесь? — Она вытащила коробочку с пуговицами.
— Софочка, не трогай, пожалуйста...
Но девочка уже высыпала содержимое на пол. Пуговицы — перламутровые, деревянные, с узорами — рассыпались по паркету.
— Красивые! — Софа начала собирать их в кучку, а потом со смехом разбрасывать снова.
— Алла, ну скажи ей!
— Что сказать? Она играет.
Ульяна Сергеевна опустилась на колени и начала собирать пуговицы. Каждая была историей. Вот эта — с пальто покойного мужа. А эта — с ее свадебного платья. Софа наступила на одну из них своими лакированными туфельками. Хруст.
— Ой, — равнодушно протянула девочка и побежала дальше.
— Мама, что ты ползаешь по полу? — возмутился Вова. — Вставай, неприлично.
Неприлично. Неприлично собирать осколки своей жизни в собственном доме.
Ульяна Сергеевна поднялась. Посмотрела на сына. На сноху. На детей, которые превратили ее гостиную в поле боя.
— Хочу домой, — заныла Софа.
— И я хочу домой! — подхватил Никита. — Здесь скучно и воняет старостью!
Воняет старостью. Семилетний ребенок сказал, что в ее доме воняет старостью.
— Вова, — позвала она сына. — Можно с тобой поговорить? На кухне?
— О чем говорить? Всё нормально.
— Не всё.
Он нехотя поднялся и прошел за ней. Алла осталась в гостиной, листая журнал и время от времени бросая: «Дети, потише!» — но дети, конечно, не слушались.
На кухне Ульяна Сергеевна закрыла дверь. Прислонилась к ней спиной.
— Что происходит, Вова?
— Что-что? Ничего особенного. Дети активные, это нормально.
— Это не нормально. Они не слушают ни меня, ни тебя, ни Аллу. Они ведут себя как...
— Как что?
Она хотела сказать «как дикари», но сдержалась.
— Как дети, которых никто не воспитывает.
Вова нахмурился:
— Мы их воспитываем. По-современному. Без комплексов и подавления личности.
— А уважение к старшим? Бережное отношение к чужим вещам?
— Мам, это устаревшие понятия. Сейчас другое время.
Другое время. Время, когда семилетние дети говорят бабушке, что у неё дома воняет старостью. Время, когда родители сидят с телефонами, пока их отпрыски громят дом.
— Вова, я твоя мать. Я люблю тебя и внуков. Но так больше не может продолжаться.
— Что не может?
— Такие визиты. Если вы не можете научить детей элементарному уважению...
— Ты серьезно? — Он впервые отложил телефон. — Ты отказываешься принимать своих внуков?
— Я отказываюсь принимать разрушение. В моем доме должен быть порядок.
— Тогда не жди, что мы будем приезжать.
Хлопнула дверь. Вова вернулся в гостиную. Ульяна Сергеевна услышала его голос:
— Собираемся. Уезжаем.
— Что случилось? — удивилась Алла.
— Мама считает, что дети плохо себя ведут.
— Серьезно? — Алла рассмеялась. — Ульяна Сергеевна, они же дети! Что вы хотите?
Что я хочу? Ульяна Сергеевна вышла из кухни. Посмотрела на свою разгромленную гостиную. На внуков, которые уже натягивали куртки. На сноху, которая поправляла макияж. На сына, который избегал её взгляда.
— Я хочу, чтобы в моем доме был мир, — сказала она тихо.
— Мир? — фыркнула Алла. — С детьми мира не бывает.
— Бывает. Если их правильно воспитывать.
— Ну конечно, вы же воспитатель. Всех научите жить.
Ядовитый тон. Усмешка. Ульяна Сергеевна вдруг ясно увидела: это не первая их размолвка. Это война. Война за сына. Война, которую она уже проиграла.
— Мама, — Вова наконец посмотрел на неё, — если тебе тяжело с детьми, мы можем и не приезжать.
— Мне тяжело не с детьми. Мне тяжело с отсутствием воспитания.
— Как скажешь.
Они одевались молча. Софа успела ещё раз пнуть коробку с пуговицами. Никита на прощание провел пальцем по пыли на комоде и показал всем:
— Фу, грязь!
Дверь захлопнулась. Машина завелась и уехала.
Ульяна Сергеевна осталась одна среди руин своего праздника. Села на диван и посмотрела на стол с нетронутой едой. На пол, усыпанный осколками и пуговицами. На растерзанную скатерть.
Зазвонил телефон. Тётя Клава.
— Ну что, были у тебя дети? Внуков привозили?
— Привозили.
— И как?
Ульяна Сергеевна закрыла глаза. В памяти всплыло лицо сына — не сегодняшнее, равнодушное, а детское. Как он приносил ей рисунки из садика. Как спрашивал разрешения, прежде чем что-то взять. Как обнимал её каждый вечер...
— Клава, — сказала она устало, — теперь я понимаю, что некоторые семейные традиции лучше прерывать самому. Пока они окончательно не убили то, что между нами осталось.
— Что ты имеешь в виду?
— То, что иногда любовь требует сказать «нет». Даже собственному сыну.
Она повесила трубку и начала убирать. Каждый осколок, каждую пуговицу. Восстанавливая порядок в доме и принимая самое трудное решение в своей жизни.
Сынок, ты не привози больше свою семью ко мне. Достали уже.
Эти слова она скажет завтра. А сегодня просто будет собирать осколки и помнить о том времени, когда дом наполнялся смехом, а не разрушением.