Перевод Гульнур Кунафиной
Может быть, великая живучесть человека именно в том и
состоит, что не всегда и не всё он может простить себе…
Чингиз Айтматов
Весть о смерти старика Ситдика жители деревни Ташлыелга восприняли как обычную новость: человек рождается, живёт и умирает. Покойный всё же многое успел повидать. Некоторые огорчились: ведь ушёл еще один ветеран тыла, который перенес все тяготы войны, голод и холод, послевоенные потрясения; другие жалели его: вот уже два года старик мучился от болезней, пришло, значит, ему время оставить этот мир. Односельчане проводили усопшего в последний путь достойно, похоронили по всем правилам на кладбище, находящемся в конце деревни. Глава сельсовета, люди старшего поколения сказали о нем много хорошего. Старый Ситдик, всю жизнь проработавший на леспромхозе, достоин добрых слов, но было бы лучше, если бы он услышал их при жизни.
Фаниль, сын Салимы, старшей дочери Ситдика, очень любил своего деда. Когда мужчины ушли копать могилу, он и его друг Шамиль поднялись на гору Янекей, спилили высокую лиственницу и сделали сруб для могилы. Перед самым началом панихиды они спустили этот сруб на кладбище. С древних времен здесь на могилу ставят камень и сруб из лиственницы. Таков обычай.
Уже несколько веков, с переходом в вечный мир, каждый, кто родился и жил в этой деревне, как дань уважения и как бы на память получает на свою могилу такой сруб из одной единственной лиственницы с горы Янекей, частицу души родной горы. Это большой почет. Лиственница – самое высокое на Урале дерево, его корни находятся очень глубоко в земле. На кладбище почти каждая могила имеет такой сруб.
Старый Ситдик тоже был заслуженным старейшиной деревни Ташлыелга. С малых лет начал работать с отцом в артели, возил лес на волах, собирал живицу с деревьев, работал и почтальоном, и доставлял продукты из Поляковки, которая в семнадцати километрах от их деревни…Вплоть до выхода на пенсию охранял душу Янекея – его леса и реки. Он был егерем. Посаженные им на отрогах горы сосны и ели гордо стоят как памятники его жизни. А столетние лиственницы он оберегал как зеницу ока, никто не мог их тронуть, для могил же сам выбирал молодые лиственницы. В то время, конечно, у него никто и не спрашивал: придут, срубят лишь одно дерево. Это не считалось грехом, наоборот, за честь почитали такое дело. Лишнего не брали, на столетние деревья тоже не замахивались. Вот это уже было бы большим грехом.
Теперь настал черед самого старика Ситдика. Любимый внук спилил для деда прямую, как стрела, молодую лиственницу. Дерево со свистом упало на землю. Дед сказал бы, что настоящие мужчины падают так вот, со свистом…
Фаниль подростком часто ходил с дедом в лес. Только в последнее время из-за пьянства, праздной жизни внука они отдалились друг от друга. Нет, отношения между ними не охладились, но парень стеснялся своей никчемности и потихоньку сам отдалялся от деда. Окончив школу, не стал дальше учиться. Вернувшись со службы в армии, начал работать в леспромхозе простым рабочим. Работал хорошо, его даже хвалили, но однажды появилась корпорация «Деревопром», которая все окрестные леса взяла в свои руки, и леспромхоза не стало. Фаниль, его одноклассники Шамиль, Рауф и другие остались без работы. Хотели три друга заняться знакомым лесным промыслом, открыть своё дело, но замучились составлять документы, да и «Деревопром» не давал разрешения, пришлось на все махнуть рукой. Так и остались не у дел три друга, заблудились в непонятной круговерти времени здоровые парни под тридцать лет. Дед Фаниля, конечно же, не одобрял их действий.
Давно еще, когда бродили по лесу, дед говорил внуку: «Когда я умру, возьми топор, поднимись на Янекей, сам выбери для моей могилы лиственницу, только не очень красивую, а такую, каким был я сам, шершавую, но крепкую». С тех пор прошло много времени, сколько лиственниц выросло, сколько пошло на срубы односельчанам… Фаниль понимает, что это не просто так: пришел, срубил дерево, поставил на могилку – и все. Здесь кроется некий смысл, идущий от прадедов. Поэтому он долго выбирал подходящее дерево, чем очень удивил друга Шамиля, который все возмущался: «Какая тебе разница, дерево оно и есть дерево, чего их рассматривать так долго!» Фаниль всё ходил по лесу, задрав голову, рассматривая каждую лиственницу, гладя шершавую кору, чувствуя тепло. Наконец остановился у одной. Дерево действительно чем-то напоминало деда: как будто он стоит в шляпе набекрень и улыбается из-под седых усов… Включил мотопилу. Упало дерево как могучий мужик. Лес сразу наполнился смолянистым запахом. На открытый пень Фаниль положил мягкую землю вперемешку с хвоей, чтобы сок, блестевший на солнце, не высох сразу…
Быстро управились они со срубом. Лесное дело им с детства знакомо, так же быстро спустили с горы подводу со срубом на кладбище. Еще покойника из дома не вынесли, а у них все уже было готово.
* * *
После похорон три друга, Фаниль, Шамиль и Рауф на деньги, что люди жертвовали на панихиду, купили в магазине две бутылки водки и пошли на берег реки Кага помянуть усопшего. Вспоминали о дедушке, пожелали ему место в раю. Когда стемнело, пошли в дом к Шамилю. Его мать в это время была в больнице, дома – никого. «Вечер воспоминаний» продолжался до рассвета. Когда утром проснулись, опохмелиться уже было нечем, раз нигде не работаешь, кто же тебе поднесет. Раньше Фаниль иногда просил денег у деда, но теперь того нет.
– Всё. Ничего не осталось. Ну, что будем делать? Надо бы найти – пробурчал Фаниль-Федя, грызя высохшую корку хлеба. – Если будем так лежать и в потолок плевать, у меня мотор не выдержит.
Шамиль-Шома вдруг резко поднялся и начал плавно танцевать. Сначала летел лебедем, затем орлом устремился ввысь, потом согнул одну ногу, попрыгал на другой и, не удержав равновесия, грохнулся на пол.
– Вообще-то, есть одна идея… – сказал он и надолго замолк. Рауф-Рафа не выдержал, слегка пнул его ногой.
– Ну, отелится твоя корова сегодня или нет?
«Танцор» услышал, но не обратил внимания, а тихим голосом стал читать стихи. Читал так проникновенно, что дружки его на время потеряли дар речи, слушали с большим вниманием.
– Я видел, как безногие танцуют
В день Победы – в 45-ом году.
Ах, этот танец, безумный танец
Я никогда забыть не смогу.
Я не поверю, если кто скажет,
Что оторванную ногу позабыл.
Сердце дрожит, когда бьет чечетку
Деревянный протез об деревянный пол.
Шамиль замолчал и все лежал, уставившись в потолок.
– Нашел время для стихов, – не выдержал Рафа.
– А некоторые находят счастье на дне бутылки, – Шамиль сел, подогнув под себя ноги, как мулла, посмотрел на Фаниля. – Дедушкин железный протез оставили или вместе с ним похоронили?
– Вместе похоронили, конечно, он же всю жизнь на этом протезе проковылял, как его оставишь. А тебе зачем? – Фаниль все грыз свой затвердевший кусок хлеба.
Шамиль взял пустую бутылку, покрутил ее по полу.
– Вся идея была в нем. Сдали бы этот протез в музей, старик Мустафа наверняка дал бы за него бутылку самогона.
– И что, из-за протеза будем могилу вскрывать? – Рафа усмехнулся.
– Нужда заставит, полезешь и в могилу, брат. А трость его не положили в могилу? – Тусклые глаза Шамиля оживились.
– Нет, ты что, за придурков нас принимаешь, кто же в могилу трость кладет, сам лично отнес в сарай, в углу стоит.
– Вот и ладненько. Эту трость и продадим в музей.– Шамиль даже вскочил от радости. – Решено, другого пути нет. Душа деда Ситдика, наверное, тоже рада будет этому.
Дома все как-то повеселели. Даже муха, сидевшая спокойно на стакане, радостно зажужжала и взлетела на лампочку.
Шамиль на правах хозяина дома стал давать указания.
– Мы с Федей кое-куда сходим, а ты, Рафа, почисть картошку, положи в сковородку, если не будет масла, «пожарь» на воде. В общем, с тебя закуска. А мы по святому делу пойдем.
У каждого из парней было свое прозвище. Рауф стал Рафой, Шамиль – Шомой, а Фаниля прозвали на русский манер Федей. Ребята и сами привыкли уже к своим прозвищам.
Чтобы родители Фаниля их не увидели, друзья пошли огородами, прячась от всех, тихо вошли в сарай, трость стояла на том же месте, где ее оставил Фаниль. Он осторожно взял палку в руки, словно она из стекла и если уронишь, то разобьется вдребезги. «Давай ее сюда», – сказал Шамиль, протянув руки к трости, давая понять, что собирается сунуть ее в первый попавшийся мешок.
Фаниль взял палку в руки, повертел, погладил блестящий набалдашник и вдруг сказал:
– Может, не отдадим её, а? Вот здесь она еще тепленькая, не веришь, сам потрогай. – Он протянул один конец палки Шамилю.
– Ну, конечно, теплая, ведь ты ее держишь. Ладно, пошли. – Шамиль дернул за палку, однако Фаниль не выпускал ее.
– Это тепло рук дедушки, я знаю, чувствую. Даже запах тот же, махрой и лекарствами пахнет.
Шамиль от удивления отпустил палку.
– И что же нам делать? Так и скажи, что тебе жаль отдавать трость, – сказал он сердито.
А Фаниль все сидел в обнимку с палкой. Шамиль же продолжал ходить по сараю из угла в угол, не зная, что предпринять. Он раньше думал, что у Фаниля душа давно окаменела. Когда опускали в могилу деда, внук не проронил ни слезинки, даже не охнул, а сегодня ведет себя как-то очень странно. Страдает, значит, но не показывает вида… Но Шамиль беспокоился только о том, что такая хорошая идея пропадет напрасно. Надо же, сидит себе в обнимку с палкой как несмышлёный ребенок. Как всегда в тишине на помощь пришли строки из когда-то запомнившихся стихов. Кажется, лишь они могут заполнить и тишину, и пустоту.
Дед сказал: сынок, послушай,
На коне вернись в свой дом.
Но прошу, не возвращайся
Ты на палочке верхом, –
тихо произнес он последние слова и сел рядом с другом.
Фаниль осторожно взял в обе руки палку и протянул Шамилю.
– Нет, трость не жалко, а жаль деда, зря он умер.
– В старости ко всем смерть приходит. Пошли. Зато его трость будет храниться в музее. А до нас старость не дойдет.
– Почему это?
– На полпути остановится. Мы молодыми умрем и сразу же в ад попадем, наверное.
– Наверное, наверное…– передразнил друга Фаниль.
Дом старика Мустафы находится рядом с домом Шамиля, так что им пришлось долго топать обратно.
Аксакал, всю жизнь проработавший в леспромхозе бухгалтером, с молодых лет интересовался историей своего села, его жителей. Он выписывал много газет и журналов, любил литературу, культуру, много читал. Человек прожил с мыслью, что жизнь дается всего лишь раз и прожить ее нужно с пользой, надо все успеть сделать. Поэтому годами собирал и регистрировал старинные вещи, копил материалы, информацию о селе. А когда пришла старость, решил из всего собранного создать музей. С помощью сельской администрации в одном из кабинетов школы сделали музей «История села». Все, кто находит старинные вещи, несут их в музей. Некоторые сдавали даже ордена и медали своих отцов и дедов. В музее много собралось камзолов, полотенец, разных горшков, были даже мельничные жернова. Некоторые вещи пришлось вынести в клеть, так как в музее уже не хватало места. Шамиль тоже, кажется, когда учился в десятом, отнес туда две древние книжки, оставшиеся от деда. Хотел узнать, такие ли уж они дорогие реликвии? Старик Мустафа тогда очень обрадовался. Сказал, что это рукописи известного философа и поэта Шамсетдина Заки, удивился, каким образом они попали в руки деда Шамиля. Книги оставил себе, а Шамилю дал пятьдесят рублей. На эти деньги юноша потом купил сборник стихов Рами Гарипова и Рафаэля Сафина. В то время о выпивке он и думать не думал. Пробовать, конечно, пробовал по праздникам, но он тогда был пьян от стихов, которые читал, запоминал наизусть. Да, хорошая была привычка все-таки… Теперь вот забывается, в сознание и ум все больше проникает «огненная вода». И выходит, что она сильнее позии…
– Всяких там горшков, плугов, вил, лопат и прочего у старика много, а вот такой трости, которая была опорой человеку всю его жизнь, в музее нет. Ведь так, Федя? – в голосе у Шамиля появились нотки сомнения, не «всю жизнь», конечно, но, видимо, он этим хотел повысить цену товара.
– А если не возьмет?
– Возьмет. Куда он денется? Скажешь, что дед ее с войны привез.
– Он не был на войне.
– Ну, тогда скажешь, что привез из Бухары.
– Он даже не знал, где эта Бухара находится.
– Ладно, что-нибудь придумаем.
К их счастью, старик Мустафа был дома. Поздоровались, поговорили о том, о сем и только потом Шамиль вынул трость из мешка.
– Ценность тебе принесли, дедушка Мустафа,– сказал Шамиль, пряча свои дрожащие руки.
– Дайте-ка посмотрю, что это за ценность,– сказал аксакал, взяв трость в руки. Очень внимательно посмотрел, повертел трость в руках. – Но это же простая дубовая палка.
– Ну-у, это палка дедушки Фаниля. И в дождь и в слякоть, в бураны и в солнечную погоду дед Ситдик опирался на нее, поэтому крепко стоял на ногах, никогда не падал. Вот в этом и есть ее ценность: в надежности и крепости. – Шамиль краем глаза посмотрел на Фаниля, мол, поддержи меня.
– Кажется, из самой Бухары ее привез дедушка, – промямлил тот.
– Что-то я не припомню, чтобы Ситдик ездил в Бухару. Но раз вы ее сюда принесли, наверное, это не простая палка. Я понимаю, что такой крепкий мужик как Ситдик мог опираться только на дубовую палку, но зачем вы ее мне отдаёте?
– Мы хотели, чтобы и такой экспонат был в музее. Но если она стоит недорого, мы согласны обменять ее на бутылку самогонки… – Шамиль собрал всю свою смелость и озвучил, наконец, причину, даже пот его прошиб.
Старик Мустафа долго сидел тихо. Над ухом Шамиля зажужжала муха. А Фаниль сидел молча, склонив голову. В похмелье он всегда так, может сидеть часами без движения, как памятник, никакая муха его не раздражает.
– Ваша вещь не стоит бутылки… Цена у нее другая. Заберите вашу палку и уходите. Все. – Дав понять, что разговор окончен, старик махнул рукой и ушел к себе в дом.
Что делать? Ничего не получилось. Идея умерла в утробе, еще не родившись. Просить и умолять бесполезно. Он же конкретно сказал, что вещь не стоит бутылки. Друзья ясно поняли, о какой цене говорил старик. Здесь надо понимать не умом, а сердцем. Разве можно обменять на бутылку самогона трость, сохранившую тепло рук деда? Снова завернули палку в мешок и вышли на улицу.
Как же быть? Там Рафа ждет с жареной картошкой. А жареная картошка всухую в горло не пролезет, надо бы его немного промочить.
– Пойдем к торгашу Хаммату. Летом поможем ему с сеном, в долг отдаст. – Шамиль старался не показать вида, что расстроился.
– Нет, я ему и так три бутылки должен, ничего он не даст. – Фаниль зартачился. – А пойдешь к нему, будет измываться. – Но как болит голова, просто раскалывается, в горле першит, а душе ничего не нужно, обнял бы вот эту палку и сутки бы пролежал.
– Господа поэты говорят, что не скрипит только вечно закрытая дверь. Попробуем открыть ее, может быть, и подмажем. Дай-ка сюда трость. – Шамиль вынул палку из мешка и пошел, прихрамывая на одну ногу. Хитростью хочет добиться своего – еще одна идея…
– Ого, должники мои явились. А на плечах-то, ой, целый мешок денег. Что, пустой мешок, говорите? Ну, конечно, пустой, никогда он полным и не будет. Рот-то закройте, а то легкие видно, продует ведь, простудитесь еще, – такими словами встретил их торгаш Хаммат. Видно, настроение у него хорошее, об этом свидетельствует и блеск вставных зубов. Шамиль давно заметил: если Хаммату, то есть его бизнесу, что-то перепадает, он не может собрать губ, все искусственные зубы напоказ. А когда он в духе, любит поиздеваться, посмеяться над людьми, получает от этого большое удовольствие. Ну и пусть, у каждого свои причуды, а им бы только бутылку получить. Его насмешки можно еще вытерпеть, а вот головную боль – нет.
Шамиль со страдальческим выражением на лице, прихрамывая и охая, присел на одно из бревен, лежащих грудой во дворе. Прижав палку между ног, голову положил на нее.
– Ох, нога болит, мочи нет, дядя Хаммат, кажется, подвернул я ногу, ты бы пожалел хоть чуточку.
– Раз болеешь, надо идти к врачу, браток. Дядя Хаммат не целитель.
– Да ты в сто раз лучше врачей, ты можешь даже мертвого оживить. Ты… ты…– Шамиль уже не знал, что еще сказать. – Сена тебе накосим и соберем, такому хорошему человеку, ты ведь почти ангел, почти даром все сделаем, только не пожалей бутылку…
– У ангелов не бывает водки, шиш вам, – торгаш сделал из пальцев фигу, покрутил перед носом Фаниля. – Сначала долги выплатите, чертово отродье!
– Сколько? – Фаниль тоже решил заговорить.
– Чего сколько?
– Долг, конечно, чего же еще, тоже мне, ангел…
Шамиль знает, от сильного похмелья Фаниль начинает «бодаться», и если сейчас не вмешаться, то крылья-то ангелу он может поломать, так и жди.
– Дядечка Хаммат, пожалуйста, не беспокойся, Фаниль знает, сколько тебе должен, на следующей неделе все вернем. Нам сегодня нужно. Прямо сейчас. Что прикажешь, все сделаем. – Шамиль, позабыв даже о «хромой» ноге, подбежал и стал между ними. – Тебя же все уважают, если сейчас вот здесь мы у тебя ноги протянем, люди не простят тебе твою жадность.
– Это я-то жадный? Ты что, я просто экономный. Но когда вы вернете долги?
– Сказали ведь, на следующей неделе.
– Но Фаниль ведь молчит, а может он и не думает возвращать долг? Хаммату доставляло немало удовольствия видеть, как два здоровых парня, на две головы выше его, чуть ли не на коленях умоляют его, лебезят перед ним. Интересно, какие еще унижения они готовы вытерпеть ради пол литра? А этот Фаниль-то, посмотрите-ка на него, гордый какой, ничего, сам не заметит, как скоро превратится в обезьяну…
– Скажи, Фаниль, мы же вернем долг, – Шамиль с надеждой на лице посмотрел на друга. Тот, наконец, поднял голову:
– Когда это я не возвращал долг? Руки целы. Мне бы только из этого запоя выйти… – Взял у Шамиля трость, завернул опять в мешок.
– Вернем, дядя Хаммат, войди в положение, пожалуйста…
Этот, точно змея, а тот – гордец, подумал хозяин. Может, не давать им ничего? Но так не интересно. Они мне еще могут пригодиться, когда не пьют, такие сильные парни. Хаммат направился в сторону двора. Шамиль сразу пошел за ним, Фаниль плелся сзади.
– Что, прошла нога-то?
– Как только увидел твое улыбающееся лицо, даже нога вроде как не болит, дядя Хаммат.
Хаммат не стал заходить в свой высокий добротный сосновый дом, а прошел через цветущий яблоневый сад в большую баню, тоже из сосны, открыл дверь:
– Ну как, хороша банька? Охапка дров – и парься хоть целый день. Люблю я баньку. – Торгаш все хвалил свою баню, не пропуская парней внутрь, потом вдруг резко спросил:
– Фаниль, вот скажи мне, тебе что дороже – глаз или бровь?
Стоявший поодаль Фаниль или его не расслышал, или притворился, что не услышал, продолжал стоять с унылым видом. Шамилю пришлось повторить вопрос.
– Глаза, наверное. Простому человеку, конечно…
Располневший за последние годы Хаммат быстро юркнул в баню, вышел оттуда почему-то с мылом и бритвой, поставил их на стол, стоявший под яблоней. Затем побежал в дом, через некоторое время вышел оттуда с двумя бутылками, стал перед парнями. А те, ничего не понимая, ждали в саду, соображая, что же будет дальше.
– Болит, говоришь, Шамиль? Вот эта бутылка, что слева – твоя, а которая справа – Фанилю предназначена. Но есть одно условие. Вы должны друг другу сбрить по одной брови, тогда целый литр – ваш.
– Значит, одна бровь – одна бутылка? – Шамиль радостно потирал руки.
– Да, глаза все же дороже стоят, за них можно и ящик поставить. А цена брови – пол литра.
Фаниль все понял: бессовестный торгаш Хаммат, разбогатевший в советское время спекуляцией и назвавшийся ныне бизнесменом, коммерсантом, хочет обменять их человеческое достоинство на бутылку самогонки. Что делать?! За месяц бровь, наверное, отрастет. Рискнуть, что ли?
– По-другому не получится. Конечно, если у вас есть деньги, тогда другое дело – брови ваши останутся с вами, а если же нет – то придется сбрить по одной брови и положить вот в эту банку с мыльной водой. – Знает, гад, когда взять за глотку. Без этого, наверное, трудно выжить торгашам в таком обманчивом мире. Но этот же даже не торгуется, он уже с жиру бесится. Ему потеха нужна, поиздеваться над кем-нибудь, получить от этого удовольствие. Таким путем он показывает в деревне свое превосходство, силу. Деньги, деньги! К сожалению, все в мире сейчас решают они: и возможности, и желания, и даже мечты зависят от них. Если у тебя их нет, то из-за безысходности будешь вынужден кому-то служить, подчиняться. Фаниль сам себе удивился, что такие мысли приходят в голову. Голова еще думает, мозг работает, может, и опохмеляться не нужно?
– А за две брови поставишь две бутылки? – Шамиль начал наглеть.
– По законам арифметики это так, но по условиям торговли в сутки валютой может быть только одна бровь. Вот завтра, пожалуйста, можем и вторую бровь превратить в мани-мани…
Фаниль встал, сказал, что идет домой, но сам не двинулся с места. Шамиль не хотел уходить с пустыми руками.
– Давай сбреем только мою бровь, нам ведь и одной бутылки хватит, а бровь отрастет, не велика потеря.
– Нет-нет, мое условие такое, что вы должны друг другу сбрить по одной брови, иначе ни бутылки не получите. – Хаммат хотел увидеть, как сломается гордый Фаниль. Шамиль с просьбой во взоре уставился на друга.
– Там Рафа картошку жарит. Ждет нас, надеется…
– Да, да…ждет, – сказал Фаниль и намылил правую бровь.
Когда все было закончено, друзья с двумя бутылками пустились в путь. Пройдя несколько шагов, молчавший все время Фаниль вдруг повернул обратно и вошел во двор торгаша. Посмотрев прямо в глаза Хаммата, блестевшие как у вора, пойманного с поличным, сказал: «Поиздевался над нами, дядя Хаммат, унизил, эти брови очень дорого тебе обойдутся. А долг я ... верну!» – и показал средний палец. Хаммат резко к нему обернулся, взгляд его был мерзким, а лицо – страшным.
Окончание читайте на сайте журнала "Бельские просторы"
Автор: Мунир Кунафин
Журнал "Бельские просторы" приглашает посетить наш сайт, где Вы найдете много интересного и нового, а также хорошо забытого старого.
