Надя получила диплом. Не красный, конечно, но вполне заслуженный. Устроилась в школу. Правда, не учителем - кадровиком. Была подходящая вакансия, и график нормальный, с восьми до четырех. И спокойнее так - сиди себе, приказы директора на машинке печатай. Школа маленькая, вечерняя. Коллектив небольшой. Текучки нет - какая текучка в девяносто пятом году? За два года только два человека и устроились: сама Надежда и подсобный рабочий, хозяйственный дядечка с множеством вкладышей в трудовой книжке, сплошные благодарности за рациональные предложения.
Мы часто встречались тогда. Совместные интересы объединяли. Пили кофе, не спеша шли домой по широкой улице города «П», именуемой «Советской», сворачивали на «Молодежную», где с интересом наблюдали, как кинотеатр «Мечта» переделывают в часовню «Воздвижения Честного Креста Господня»
Надя тогда все никак не могла успокоиться:
- Они там все с ума посходили, что ли? Из блудного места молельню делать...
- Ну, раньше храмы под киношки перестраивали, а теперь - наоборот! Круговорот! - отвечала я.
Больше в городе развлечений не было. В бары мы не ходили. Кинозалы прекратили свое существование. Храмы теперь вместо них. По гостям шастать неудобно - ни у кого денег нет, зачем навязываться? В бассейне плавать не хотелось. И уж тем более - бегать на лыжах. И уж тем более, в темноте зимних вечеров - освещенная в советское время лыжная трасса теперь терялась в глухой мгле. Скрутили какие-то молодцы провода, чтобы сдать в пункте приема металлолома.
Наши встречи иссякли сами собой. Я влюбилась и совершенно растворилась в любимом человеке. А потом сменила работу, и нам с Надей стало не по пути топать домой. Тропинки наши разошлись. Дружбы не случилось. Да я и не горевала: когда влюблена, никто, кроме любимого, тебе уже не нужен.
Надя пошла своей дорогой, о которой я узнала подробнее спустя много лет.
Она была деятельной и живой девчонкой. Спокойная работа в кадрах ей скоро надоела. Хотелось чего-то прекрасного. Настоящего. Жить хотелось. Она была так молода и слишком хороша собой, чтобы киснуть над электрической печатной машинкой в обществе дам, самой молодой из которых было за пятьдесят.
Надя сидела и скучала. Скучала, скучала и думала: «Неужели это - все! Венец мечтаний? Больше уже ничего не будет?» Ей не везло в любви. Никак не находился «тот самый», что поведет ее под венец и будет отцом будущим детям. Конечно, с ней пытались познакомиться ребята, но Наде они категорически не нравились. Сердце не ёкнуло ни разу.
Мама Нади сокрушалась: ну все время дома девочка сидит. Никуда не сходит. Ни на танцы, ни в гости. Женщина из прошлого, она никак не могла понять, что танцев больше не существует. Имеются в наличии дискотеки. Но дискотеки Надину маму страшили, как и бары. Чего там хорошего: одни бандюки. Того и гляди - изнасилуют где-нибудь за углом.
Она с самого детства старалась защитить дочь от тлетворного влияния общества. Рассказывала страшные истории про ужасных мужчин, насильников и головорезов. Про обманы и жестокость. Надя, напуганная этими историями, уяснила - лучше из дома носу не показывать, а с молодыми людьми знакомиться в библиотеке или в доме культуры. Книжная, домашняя девушка. Безнадежно опоздала родиться. Ей бы с таким воспитанием в девятнадцатый век. Из нее бы тогда отличная эмансипе получилась бы. Или суфражистка. Ну что она забыла здесь, в России девяностых?
В общем, увядала Надя потихонечку за печатной машинкой в маленькой вечерней школе, в обществе немолодых, и даже старых коллег. Одной было глубоко за восемьдесят, и она дремала на уроках, но все равно не увольнялась, потому что зарплата, даже такая мизерная, была прибавкой к мизерной пенсии, которую, к тому же, постоянно задерживали.
Что касается контингента учащихся, так об этом Надя даже думать не смела - дети же. Хотя «детям» было по шестнадцать, семнадцать, а то и восемнадцать лет. Ужас ужасный - все хулиганы, второгодники и двоечники, собранные предприимчивым отделом образования здесь, в бывшем среднеобразовательном учреждении. Как ни странно, педагогам детки не особо докучали. Пожилые преподаватели не напрягали нервы и голосовые связки: не хотят учиться - их проблемы. Дальше - армия, неблагодарная работа. А по некоторым и колония светит. Счастливое хулиганское детство закончилось - теперь за них никто не отвечает. Каждый - сам за себя.
Парни, в отличие от Нади, очень ей интересовались. Как же, такая симпотная кадровичка. Они то и дело просовывали голову в кабинет, пялились на кудрявую девушку и старались привлечь к себе внимание, пока на них не гаркнет школьный завхоз, тетка тертая и бесстрашная.
Так и жили себе.
Осенью, после скучного летнего отпуска, проведенного на маминой скромной дачке в садах, Надежда вновь вернулась на свое рабочее место. Попили с коллегами чайку с конфетками. Завуч притащила стопку цветных фотографий - ездила с детьми и внуками в Турцию. Все ахали и охали - Турция, надо же! Шведский стол - а что это такое? Надо же! Чистый пляж? И никто не торгует «семачками» и «кукурузой вареной»? Надо же! А номера чистые какие! А шампуньки и тапочки прямо в номерах? Надо же! И халаты выдают? Ой...
Роскошные виды Памуккале с её белыми травертиновыми террасами никого не вдохновил. Зато знаменитый Стамбульский Гранд-базар поразил педагогов до глубины души богатством, яркостью красок и тем, что все это пестрое великолепие: пряности, фрукты, сладости можно бесплатно пробовать. Дожили до ручки, называется.
Пока коллеги, тихо завидуя счастливице, разглядывали яркие, глянцевые фотки, дверь кабинета распахнулась. Тихую идиллию разрушил высокий, блондинистый парень, разительно похожий на Трубадура из мультфильма «Бременские музыканты».
- Здрасти! А уроков сегодня не будет, что ли?
Учительницы спохватились, закудахтали: пропустить звонок! Как низко они пали!
Дерзкий, насмешливый взгляд Трубадура, скользнув по растерянным учителям, остановился на кудрявой и молоденькой Наде.
- Это я удачно попал, тут девушки помоложе имеются! - он улыбнулся восхитительной улыбкой и подмигнул покрасневшей кадровичке, - вечером увидимся!
Так Надя познакомилась с Иваном, первой, и, видимо, последней, единственной любовью своей. Один раз в год сады цветут. Вот и расцвел Надин вишневый сад.
Ваня был младше Нади на три года. Он только что вернулся из армии, и теперь решил получить, в конце концов, аттестат, который так бездарно прошляпил. Учиться в свое время не хотел, беспризорничал, болтался, не пойми, где. Убегал из детского дома регулярно, исколесил всю страну, откровенно «забив» на учебу.
А вот в армию пошел. Почему такой вольнолюбивый человек вдруг предпочел своей воле армейскую муштру, непонятно. Однако, два года отслужил честно. Вернулся в родной город, не соблазнившись красивейшими местами, коих в стране великое множество. Судьба, что ли, так его тянула сюда, в маленький, заводской, весь окутанный дымом город «П».
Надя «пропала». Потеряла голову совершенно. Она не могла понять, что же такого было в простом недоучке, бродяге и хулигане? Или пресловутая тяга «хороших» девочек к плохим мальчикам ее сгубила? Вечно нежных, мотыльковых девушек тянет на пламя, вечно они мечтают своими нежными, прозрачными крылышками это пламя покорить. Дурочки, господи, какие же они дурочки...
Ваня просчитал ее беспомощную тягу за две секунды. Лениво покуривая на пороге школы, он встретил Надю, как и обещал. Поймал за руку и мягко, но достаточно крепко сжал ее ладошку в своей ручище.
- Ну что же ты, красивая, спешишь? Я же обещал тебя проводить.
Надя, вся пунцовая, не нашлась, как отбрить от себя столь дерзкого товарища. Ведь получалось раньше отшивать от себя разных кавалеров, напустив неприступный вид и каменную, непробиваемую маску «училки». А сейчас она чувствовала себя, как улитка, бессовестно вытащенная из уютной раковины. Жарко, неловко, и ужасно волнительно. Ничего с собой не поделать - вся на виду, немая и покорная. Да что же такое с ней творится?
Надя последовала за Иваном, как загипнотизированный кролик следует за удавом. Как притихший «бандерлог» за «Каа». По дороге они почти не разговаривали - о чем? Около Надиного подъезда Иван остановился, провел ладонью по Надиной щеке, намотал на палец упругий локон и отпустил, как пружинку.
- Утром зайду. Не проспи! - сказал и ушел.
Походка у него была особая, морская, вразвалочку. Так ходят очень уверенные в себе люди. А Иван всегда был уверен в себе. В любой ситуации, даже непонятной. Надя пыталась «протрезветь», долго умывалась холодной водой, хлопала себя по щекам и отчаянно ругалась. Это же... это же мужлан, неуч, хам! Полностью уверены в себе только идиоты! И-ди-о-ты!!!
Так почему же она не могла не думать об этом идиоте? Ирония небес... Не зазнавайся...
Он встретил ее с утра. Проводил на работу. И больше не появлялся перед ней до самого вечера. А вечером вновь «возник». Без цветов, тортов и конфет, как принято у нормальных людей. Ошпарил ее взглядом, взял за руку и повел. Не домой, к маме, а к себе. И Надя шла, не разбирая дороги. Она могла ведь вырваться. Могла громко закричать - кругом народ, обратили бы внимание, вступились. Но - от нее никто не услышал ни звука. Надя шла добровольно.
Квартира досталась Ивану от бабушки. Бабушка Тася строго взирала на бессовестную Надю с фотографии на стене. Надя отводила глаза, не в силах уйти из маленькой, запущенной хрущевки.
Не было слов. Не было ухаживаний и чаепития. Ваня раздел ее донага и долго разглядывал голую девушку, словно покупатель на рынке разглядывает приглянувшуюся вещь. Надина кожа покрылась пупырышками, и вздрагивала, когда к ней прикасались мужские пальцы.
- Красивая, - только и всего, что сказал он.
Поцелуи. Долгие. Короткие. Уверенные. Бесстыдство в мужских глазах передалось Наде, как ток по сети. Она потеряла свой стыд, будто и не было его никогда.
Ночь пролетела ураганом. Утром Надя, ошеломленная и опустошенная, не пошла на работу. Он спал рядом. А она долго водила пальчиком по его лицу и думала, что если он покинет ее, то жизнь потеряет всякий смысл.
Так Надя осталась в Ваниной квартире. Так начался этот сумасшедший, грешный, огненный, невозможный роман. Она была одержима им. Она сходила по нему с ума. Она жить без него не могла. Она не слышала разумные материнские увещевания. Не слушала мудрых коллег - что они все понимают в любви, перегоревшие лампочки. Что? Ни-че-го! Просто завидуют. У них-то ничего подобного в жизни не было!
Надя варила любимому щи и борщи. Клеила обои в комнате. Покупала яркие занавески и клетчатый плед. Ждала его долгими вечерами и ночами, а потом рыдала в подушку - Ваня не относился к категории семейных мужчин, как драный кот, гулял, где хотел и когда хотел.
Она закатывала ему скандалы, лезла в драку, цеплялась ногтями в его красивое лицо, стараясь изуродовать, чтобы «никому не доставался». Ревновала. Истерила. Ждала, ждала, ждала. Выливала на его голуву кастрюли с супом, страдая от ревности. Не раз, и не два отлетала к противоположной стенке от толчков взбешенного сожителя. Оклемавшись, вновь проворно вскакивала и вешалась на его красивую шею, покрывала его губы поцелуями и просила остаться.
Это была ненормальная любовь, одержимая любовь. Надя понимала, что теряет себя, что ей невыносимо жить с равнодушным человеком, которому нафиг не нужны ее верность, хозяйственность и домовитость. Мама умоляла дочь вернуться, прийти в себя, успокоиться, излечиться от душевных страданий.
Надя не слушала маму. Надя слушала только свое глупое сердце и ненормальное, непослушное тело, которое (предательское) слушалось только ЕГО, Ваню. Это было, как проклятие. Будто у умненькой, рассудительной Нади в один момент вышибло к чертям собачьим все мозги из головы.
ОН рядом - Надя жива. ЕГО нет - Надя готова была вздёрнуться на люстре от отчаяния. Она бы точно что-то сделала с собой - или вены порезала, или повесилась, да страх не увидеть любимого больше никогда держал ее крепко на этом свете. И еще один страх появился у Нади: страх за живое. То, что росло внутри. Росло, питаемое соками, крепло и дышало. Ванин ребенок.
Свадьбы, как таковой не было. Расписались в ЗАГСЕ. Мама собрала на стол - посидели в тишине, как на поминках. Поблагодарили хозяйку за угощение и отправились домой. Ваня стал чаще бывать рядом. Кое-что соображал. Гладил Надин живот, даже прислонялся к нему ухом, чтобы послушать, как там. Кто там? Надя была счастлива. Больше ей ничего не надо было. Жар страсти к мужу, притушенный более мощной, материнской любовью, утих. Притихла и Надя, став женственной и спокойной. Ей очень шла беременность, и Ваня по-своему, по-мужски, привязался к ней. В тот год он никуда не уходил и никуда не уезжал.
Автор: Анна Лебедева