Полина стояла у раковины, намывая детскую кружку с космонавтами. Через открытое окно доносились голоса детей с площадки — кто-то громко звал «Мишка, ты с нами на горку?» А вот её Мишка сидел дома: кашлял вторую неделю, болезнь никак не отпускала, но хоть температуры теперь нет. Врач сказал, что это остаточное. Но бабушка считала, что ребёнок «просто мнит».
За спиной хлопнула входная дверь. Вошёл муж Женя с усталым лицом, в мокром от снега пальто. Бросил ключи в привычную миску и вздохнул.
— Она опять придёт завтра, — сказал он, не смотря на жену.
Полина вытерла руки о полотенце.
— Кто — она?
— Мама. Говорит, тебе тяжело, и она поможет.
Полина молча опустила взгляд. Ещё «вчера» она бы обрадовалась помощи. Но не теперь. Не после того, как Нина Павловна пришла на прошлой неделе и с порога заявила: «Мальчишка у вас избалованный. Нужно строже воспитывать».
— Я сама справлюсь, — тихо произнесла Полина.
— Полин... ну она же из лучших побуждений. Тебе отдохнуть нужно. Ты ведь не спишь нормально.
Полина устала вздохнула. Спала она плохо, потому что Мишка задыхался по ночам. Потому что тревога царапала изнутри: неужели у сына снова начнётся бронхит? Или что-то хуже?
А бабушка считала, что «надо меньше пялиться в интернет», а не накручивать себя.
— Пусть хотя бы не кричит на него, — всё же сказала она. — В прошлый раз он после её “воспитания” до вечера молчал. А ночью сквозь сон просил, чтобы она не приходила.
Женя почесал затылок, потёр переносицу, как всегда, когда не знал, что сказать.
— Ты всё преувеличиваешь. Мама просто громко говорит. Ну, он же мальчик, должен уметь воспринимать строгость.
Полина посмотрела на мужа — и увидела в его лице того же мальчика, только постаревшего. Привыкшего, что «строгость» — это форма любви. Что если тебя унижают, это ради твоего же блага.
Нина Павловна появилась в половине девятого. В ярко-красной шапке, с сумкой, из которой торчала свежая газета.
— А вы всё спите? — возмущённо воскликнула она, проходя в коридор. — В моё время уже всё вымыто было к этому часу!
Полина встала. Мишка, с книжкой про динозавров, лежал в кровати и смотрел на бабушку с опаской.
— Мы вчера почти не спали. Он кашлял, — мягко объяснила Полина.
— И что? Надо режим держать! А не распускать ребёнка!
Мишка опустил глаза в книгу. Нина Павловна сняла шапку, подошла и резко закрыла книжку.
— Сначала — дела. Потом — развлечения.
— Мама! — вмешался Женя. — Ты зачем так? Он болеет.
— Ага. Всё больной. Вечно болеет. Надо характер закалять, а не платочки ему подносить!
Полина сжала губы, но промолчала. До поры.
К обеду ситуация обострилась. Нина Павловна, разозлённая тем, что Мишка «не отвечает по делу», отчитала его за разбросанные фломастеры, а потом — за то, что он не сразу встал, когда она крикнула: «Иди сюда!»
— Ты меня вообще слышишь?! — завопила она. — Когда я говорю — ты слушаешься, понял?! А не сидишь как размазня!
Мишка отшатнулся, сжал кулачки. Лицо побледнело. Полина влетела в комнату, с пеленой в глазах. Сын стоял в углу, словно прижатый к стене, а свекровь возвышалась над ним с грозным выражением.
— Не смейте на него кричать! — голос Полины звенел от напряжения. — Это мой дом. И мой ребёнок.
Нина Павловна повернулась к ней, прищурилась.
— Я воспитываю. А ты, Полина, не вмешивайся — толку с тебя как с матери ноль! У тебя ни силы, ни характера для этого нет.
Женя появился в дверях, но застыл, не вмешиваясь. Полина шагнула ближе, обняла сына, который дрожал всем телом.
— Я не разрешала вам кричать на сына, — произнесла она твёрдо. — Это не воспитание. Это запугивание.
— Да ты с ума сошла! — всплеснула руками свекровь. — Мальчику семь лет, а он уже нюней вырос! Тебя слушает — и всё. А мужчину в нём кто воспитывать будет?
Полина выпрямилась.
— Не вы. Не таким способом. И ему пять.
Она провела сына в его комнату, уложила на кровать. Мишка не плакал. Он просто молчал, сжимая подушку.
Полина вышла обратно в кухню. Нина Павловна уже стояла с сумкой.
— Ясно всё с вами, — процедила она. — Уж лучше бы Женя женился на Ольге. Та бы хотя бы не орала из-за ерунды.
Полина не ответила. Просто закрыла за ней дверь. Без скандала. Без спора. Но так, как закрывают границу. Навсегда.
Внутри всё ещё дрожало, будто кто-то резко ударил по хрупкой поверхности, и она пошла мелкими трещинами. Полина прошла на кухню, включила чайник — не чтобы пить, просто чтобы в комнате стало чуть теплее от пара. Женя стоял у окна, ссутулившись, словно провинившийся школьник.
— Ну и что это было? — наконец сказал он. — Мама хотела помочь.
Полина не сразу ответила. Внутри копилось слишком много.
— Женя, она не помогала. Она вторгалась. Кричала на ребёнка. Унижала. А ты просто стоял.
— Она... — он запнулся. — Она так меня воспитывала. Я вырос, ничего.
— Да, — кивнула Полина. — Ты вырос. И до сих пор боишься ей возразить.
Женя посмотрел на неё исподлобья.
— А ты с него пылинки всё сдуваешь, да? Пускай валяется на диване, когда должен убирать игрушки?
— Он болеет! — Полина не выдержала. — Ему страшно. Ты не видишь?
Он замолчал, отвернулся.
— Тебе просто моя мать не нравится. Всегда было видно.
— Это не о ней. Это о нас. О нашем сыне. О том, как ты позволяешь своей матери делать то, на что сам бы не решился.
Молчание сгустилось между ними, как непроглядный туман. Чайник щёлкнул, сигнализируя, что вода закипела. Но ни один из них не двинулся.
Ночь прошла беспокойно. Мишка ворочался, просыпался каждые полтора часа, просил воды, звал маму. Полина лежала рядом, гладила по спине, шептала что-то ласковое. А сама думала: как жить дальше, если муж не стал на её сторону?
Утро началось с тишины. Женя завтракать не стал. Молча оделся и ушёл, только бросив с порога: «У мамы оставлю ключи, она вечером придёт».
Полина осталась на кухне одна, с напряжением в груди. Целый день она провела с Мишкой: читала, играла в простые игры, готовила вместе с ним гречку и даже позволила повозиться с мультиваркой. Сын начал понемногу оживать — уже смеялся и дурачился с морковкой, будто это клыки.
И вот, под вечер, снова звонок в дверь. Полина замерла. Не хотелось открывать. Не хотелось даже дышать.
— Это я, — послышался голос Нины Павловны. — Открой.
Полина не шевелилась. Секунду. Другую. Потом медленно подошла и повернула замок.
Свекровь вошла с видом оскорблённой героини.
— Я пришла забрать свои вещи. Видно, с вами жить не получится.
Полина молча отступила в сторону. Нина Павловна направилась в комнату, где стоял старый шкаф, одна полка которого действительно принадлежала ей — с вязанием, книгами по садоводству и каким-то безразмерным свитером.
— Ты гордая, да? Считаешь, что знаешь лучше?
Полина стояла у дверного проёма, не отвечая.
— Да ты просто испортила моего сына, — продолжала свекровь. — Раньше был нормальный, теперь сидит, как тряпка, под твоей пятой. И ребёнка превращаешь в слабохарактерного.
— Я защищаю его, — сказала Полина спокойно. — Потому что это моя обязанность. И мой выбор.
Нина Павловна фыркнула, схватила пакет и направилась к выходу.
— Ладно. Живите, как знаете. Но не жди, что я помогу, когда вы в чём-то нуждаться будете.
— Я не жду, — произнесла Полина, закрывая за ней дверь. Второй раз. Уже без боли.
Вечером вернулся Женя. Без слов повесил куртку, прошёл на кухню. Мишка тут же кинулся к нему с радостным «Папа!», и Полина, наблюдая эту сцену, ощутила, как сердце кольнуло от нежности и тревоги одновременно.
— Ты поговорила с мамой? — тихо спросил он, когда ребёнок убежал в комнату.
— Нет. Она пришла, собрала вещи. И ушла.
— Навсегда?
— Надеюсь.
Женя кивнул. Потом сел за стол, положил руки на поверхность, будто хотел что-то сказать. Но не знал, как начать.
— Знаешь, — наконец произнёс он. — Мне было страшно. Когда ты ей так ответила. Я... я такого не ожидал.
— А я устала бояться, — спокойно сказала Полина. — За ребёнка, за нас, за себя. Мне нужна семья, в которой я не враг. Ни тебе, ни твоей матери.
Женя сжал губы. Долго молчал.
— Прости, — выдавил он.
Это было неожиданно. Полина села напротив. Впервые за долгое время — без напряжения.
— За что?
— За всё. За то, что не защитил. За то, что не видел. Я правда думал, что мама — опора. А оказалось...
Он не договорил. Полина кивнула. И впервые за много дней на кухне повисла не угроза, а хрупкое понимание. Словно трещины начали медленно затягиваться.
Вечер прошёл спокойно. Без напряжения в воздухе, без тревожных взглядов. Женя помог сыну разобрать конструктор, что пылился под диваном. Полина в это время мыла посуду, прислушиваясь к голосам из комнаты. Было странное чувство, как будто всё вернулось на свои места.
На следующий день, когда Мишка уснул днём, Женя сам заговорил:
— Я подумал. Может, нам стоит на время ограничить общение с мамой. Чтобы все остыли.
Полина подняла брови.
— На время?
Он почесал щеку, словно оправдывался:
— Ну да. Не хочу с ней рвать отношения навсегда. Но и не хочу, чтобы она кричала на сына. Это неправильно. Я это понял.
Полина не сказала «спасибо», не вздохнула с облегчением. Она просто села рядом, положила ладонь на его руку.
— Я не прошу, чтобы ты отказывался от своей матери. Я прошу, чтобы ты ставил границы. Мы семья. Мы — втроём. Все остальные — за пределами нашей двери.
Женя кивнул. В этот раз — без раздражения.
Прошло две недели. Полина снова начала забирать Мишку из садика — он уже почти не кашлял. Работа наладилась, появилось чувство, что всё под контролем. В какой-то из дней Полина заметила, что Женя стал сам собирать рюкзак сына. Завёл будильник пораньше, чтоб не опаздывать. Маленькие, незаметные поступки, но важные.
А потом позвонила Нина Павловна. Не Полине — Жене. Вечером, когда Мишка рисовал в своей комнате, а Полина читала на кухне, он вошёл с телефоном в руках.
— Мама хочет поговорить, — сказал он, как будто прощупывая почву. — Говорит, поняла, что перегнула.
Полина ничего не сказала. Только посмотрела в глаза.
— Я сказал, что мы не готовы. Что не стоит пока.
— Ты это ей сказал? — удивилась Полина.
Он кивнул. Первый раз — без тени сомнения. И в этот момент Полина почувствовала, как что-то тяжёлое внутри отпустило.
Но спокойствие длилось недолго. В воскресенье, когда Полина с сыном вернулись с прогулки, Женя сидел на кухне с каким-то странным выражением. Перед ним лежал лист бумаги.
— Мама прислала письмо. Настоящее. По почте.
Полина села напротив. Женя придвинул лист.
В письме Нина Павловна писала о своей «одиночке», о том, как её «выпихнули из семьи», что «внук забудет родную бабушку» и что «Полина всегда была против».
Полина дочитала до конца. Бумага чуть дрожала в её руках.
— И что ты думаешь? — спросила она спокойно.
Женя почесал затылок.
— Я думаю... думаю, что это её манипуляция. Мама никогда не умела извиняться, только давить на жалость. А я больше не хочу, чтобы она диктовала, что делать.
Полина взглянула на него и впервые за долгое время почувствовала рядом союзника.
На следующей неделе у Мишки в садике было родительское собрание. Полина попросила Женю пойти вместе. Он пришёл с работы уставший, но всё же переоделся, взял куртку и поехал с ней.
На собрании воспитательница отдельно отметила, что мальчик стал спокойнее, увереннее, активнее в играх.
— Молодцы, родители, — улыбнулась она. — Очень видно, что дома — надёжный тыл.
Полина украдкой посмотрела на мужа. Он тоже посмотрел на неё. И на секунду — ту самую, нужную — улыбнулся. Искренне. Как раньше.
На выходных к ним снова пришла открытка. От свекрови. Без упрёков, без угроз. Только короткое «Соскучилась». И фото старой игрушки, с которой Женя когда-то играл в детстве.
Полина села на диван, держа открытку в руках.
— Ответим? — спросила она.
Женя пожал плечами.
— Пока нет. Дай время.
Полина отложила открытку в ящик. Рядом сел сын с книгой. На обложке — яркий тираннозавр.
— Мама, прочитаешь?
Она обняла его.
— Конечно.
И пока сын устраивался удобнее, Полина украдкой взглянула на мужа. Он тихо пил чай. Без раздражения, без отстранённости. Просто сидел рядом. Как часть семьи. Такой, какая у них теперь была.
Прошёл месяц. Потом другой. Нина Павловна больше не приходила, не звонила. Иногда присылала открытки — с видами городов, в которые ездила на экскурсии, с подписью: «Мишеньке привет. Бабушка помнит». Полина не отвечала. Но и не запрещала сыну рассматривать открытки, если он сам хотел.
Однажды Женя тихо заметил:
— Мама не изменилась. Просто выбрала другой способ напомнить о себе.
Полина кивнула.
— Главное, чтобы она не возвращалась прежней. А остальное — переживём.
В доме стало спокойнее. Без криков. Без ожидания скандалов. Без страха, что кто-то заденет самое важное — ребёнка.
Полина больше не сомневалась в себе. Она не стала хуже — она просто перестала быть удобной. Перестала позволять. Перестала терпеть.
А Мишка рос. В один из дней он, перебирая игрушки, вдруг сказал:
— Мама, ты самая настоящая. Не как в мультиках. Живая.
Полина рассмеялась. И прижала его к себе, чувствуя, как внутри становится тихо. Уверенно. Надёжно. Словно кто-то снова поставил границы. Только теперь — правильные. И надолго.