Двухтысячная купюра лежала на столе, как приговор. Последняя. Галина Васильевна смотрела на неё так, словно это был билет в один конец — туда, откуда не возвращаются.
— Мам, ну дай уже! — Роман топтался у двери, переминаясь с ноги на ногу. Глаза красные, руки трясутся. Опять. — Всего две тысячи. Я отдам завтра, честное слово!
Честное слово. Сколько раз она слышала эти слова? Сто? Тысячу? Они превратились в пустой звук, как шелест осенних листьев за окном.
— Сынок, имей совесть, у меня больше нет денег, — прорвалось сквозь стиснутые зубы, и слёзы покатились по морщинистым щекам.
Роман дёрнулся, как от удара. Мать плачет. Мать, которая никогда не плакала. Даже когда отец ушёл. Даже когда сокращали с работы.
— Мам, не надо... — голос осип. — Ну найди где-то! У соседей займи!
У соседей. Галина Васильевна закрыла глаза. Тётя Поля из пятой квартиры уже месяц отворачивается в лифте. Зинаида Петровна на третьем этаже теперь смотрит сквозь неё, как сквозь воздух. Все знают. Весь подъезд знает о её позоре.
— Роман, мне пятьдесят восемь лет. Я работала всю жизнь на заводе, честно заработала копейку к копейке. А ты... — она взяла купюру дрожащими пальцами. — За два года ты просадил мою квартиру!
Он молчал. Стоял и смотрел на деньги, как голодная собака на кость.
— Ты помнишь, как я тебя растила одна? Когда твой отец свалил к той... как её звали... Рите? Я стирала до часу ночи, чтобы тебе джинсы купить модные. Я с соседками ругалась, когда ты окна в их машинах бил. Я верила, что ты исправишься, что найдёшь работу, женишься...
Роман дёрнул плечом. Ему тридцать два. Он не женился. Он не работает уже полтора года. Он живёт с матерью и высасывает из неё последние соки, как клещ.
— А теперь что? — голос Галины Васильевны стал тише, но от этого ещё страшнее. — Теперь ты приводишь сюда этих... девиц. В мой дом! На мою кровать!
Щёки Романа вспыхнули.
— Это не твоё дело!
— Не моё? — она встала. Маленькая, сгорбленная, но в эту минуту казалось, что она выросла. — Когда я просыпаюсь ночью от их хохота и пьяных криков!Когда соседи показывают пальцем!
Он шагнул к столу. Протянул руку к купюре.
— Не смей! — отрезала мать.
Их глаза встретились. В её — боль и разочарование длиною в тридцать два года. В его — мутное отчаяние и злость.
— Дура ты, мать, — процедил он сквозь зубы. — Жадная дура.
Пощёчина прозвучала, как выстрел.
Роман отшатнулся, держась за щёку.
— Убирайся немедленно и не возвращайся! — тихо сказала она.
— Да пошла ты! — рявкнул он, хватая куртку.
Дверь хлопнула так, что задрожали стёкла в буфете.
Галина Васильевна опустилась на стул и заплакала. Плакала долго, навзрыд, как ребёнок. А потом встала, умылась холодной водой и посмотрела на себя в зеркало.
Что теперь? Как дальше жить?
***
Борис Михайлович появился в её жизни через неделю после скандала с сыном. В очереди в поликлинике. Высокий, седой, с добрыми морщинками у глаз.
— Что-то вы бледная, — заметил он, уступая ей место на скамейке. — Давление, наверное, скачет?
Она только кивнула. Говорить не хотелось.
— У меня тоже проблемы с сердцем, — продолжил он негромко. — После инфаркта врачи запретили нервничать. А как не нервничать, когда жизнь такая...
— Я Борис Михайлович.
— Галина Васильевна.
Так они и познакомились.
Через месяц она уже знала его историю. Жена умерла три года назад от рака. Дочь живёт в Америке, внуков видит только по скайпу. Дом большой, пустой — после смерти Нины Петровны каждый угол напоминал о потере.
— А у вас дети есть? — спросил он однажды, когда они пили чай на его кухне.
Галина Васильевна помолчала.
— Есть сын. Но мы... не общаемся.
— Поссорились?
— Он спивается, — выпалила она и сразу пожалела о своих словах.
Борис Михайлович кивнул, не задавая лишних вопросов.
— Знаете, Галя, — сказал он тихо, — иногда надо уметь отпускать. Даже самых близких. Чтобы они сами поняли, что теряют.
Роман объявился через два месяца. Худой, обросший, с мутными глазами и запахом перегара.
— Мать, открывай! — орал он, колотя в дверь. — Я знаю, что ты дома!
Галина Васильевна стояла за дверью и дрожала.
— Мам! Ну хватит дуться! Дай денег на опохмел! Умираю же!
Она прикрыла глаза. Боже, как больно. Как страшно больно.
— Мать! — голос стал визгливым. — Я всё расскажу соседям! Скажу, что ты сошлась со стариком! Что торгуешь собой!
Галина Васильевна вздрогнула. Неужели он знает про Бориса Михайловича?
— Да, да! Тебя Светка видела, как ты к нему ходишь! К этому дедку! Шлюха старая!
Слёзы покатились по щекам. Вот оно — дно. Когда родной сын называет тебя шлюхой за то, что ты просто хочешь быть счастливой.
Она открыла дверь.
Роман ввалился в прихожую, шатаясь.
— Ну наконец-то! — он оскалился. — Давай деньги, и я уйду.
— У меня нет денег, — сказала она спокойно.
— Брешешь! У дедка твоего есть! Пусти к телефону, я ему позвоню!
— Нет.
— Как нет? — он шагнул к ней, и она почувствовала запах кислого пота и алкоголя. — Мать, я тебе сын! Ты мне должна!
— Ничего я тебе не должна, — голос стал твёрдым. — Ты уже не мой сын.
Он замахнулся.
И тут дверь распахнулась. На пороге стоял Борис Михайлович с пакетом продуктов в руках.
— Галя, что происходит? — он быстро оценил ситуацию и поставил пакет.
— А, дедок пришёл! — Роман развернулся к нему. — Самое время поговорить! Слушай, старичок, моя мать совсем обнаглела! Не даёт денег родному сыну!
Борис Михайлович молча снял куртку.
— Так что давай-ка раскошеливайся! — продолжал Роман. — Если хочешь спать с моей матерью, плати за это!
Пощёчина была такой силы, что Роман отлетел к стене.
— Извините, Галя, — сказал Борис Михайлович, потирая ладонь. — Не люблю, когда при женщинах матерятся.
Роман держался за щёку, глядя на него с изумлением.
— Ты... старый хрыч... как ты смеешь...
— Смею, — спокойно ответил Борис Михайлович. — И знаешь что, паренёк? Галина Васильевна переезжает ко мне. Сегодня же. А ты убирайся отсюда и больше не появляйся.
— Это её квартира! — завопил Роман.
— Была её. А теперь она её продаст. И деньги потратит на себя. На нас. На нашу общую жизнь.
Галина Васильевна посмотрела на него с благодарностью. Она ещё не знала, что будет продавать квартиру, но в эту минуту поняла — да, будет. Обязательно будет.
— Мам! — Роман кинулся к ней. — Ты же не оставишь родного сына! Мам!
— Оставлю, — сказала она тихо. — Потому что ты уже не сын мне. Ты вампир, который высосал из меня всё. А теперь уходи.
Через полгода Галина Васильевна получила письмо. Роман лежал в наркологическом диспансере. Врачи диагностировали ему цирроз печени.
Борис Михайлович нашёл её на кухне за чашкой чая.
— Плохие новости? — спросил он мягко.
— Сын заболел, — ответила она просто.
— Поедешь к нему?
Галина Васильевна подняла на него глаза.
— Нет. Не поеду.
Он кивнул и обнял её за плечи.
— Правильно, Галечка. Правильно.
За окном начинался новый день. Её новая жизнь. Жизнь без постоянного страха, без унижений, без слёз.
А где-то в больничной палате её бывший сын смотрел в потолок и думал о том, что поздно. Слишком поздно понял он, что потерял.
Но материнское сердце имеет свои пределы. И иногда любовь должна уметь сказать "нет".
Прошло два года
Галина Васильевна стояла на кухне в доме Бориса Михайловича. Там пахло свежим хлебом и кофе, по утрам играла тихая музыка, никто не орал и не требовал денег.
— Галечка, завтрак готов! — позвал Борис Михайлович из кухни.
Она улыбнулась. Он всегда завтракал рано, в семь утра. Привычка военного человека — он служил в армии двадцать лет. Теперь она тоже вставала рано, и это ей нравилось. День казался длиннее, успевала больше.
За завтраком Борис Михайлович листал газету, а она проверяла список дел на сегодня. Врач, продуктовый магазин, встреча с риелтором по поводу сдачи их старой квартиры в аренду. Да, той самой квартиры, где она прожила тридцать лет. Продавать её так и не решилась — слишком много воспоминаний. Но сдавать в аренду оказалось правильным решением. Деньги лишними не бывают.
— Боря, а помнишь, ты говорил про дачу? — спросила она, намазывая масло на хлеб.
— Конечно помню. А что?
— Может, всё-таки купим? Весной хочется землю копать, что-то сажать...
Он отложил газету и посмотрел на неё с улыбкой.
— Галечка, мы купим всё, что ты захочешь. У нас теперь общий бюджет, общие планы.
Общие планы. Ещё два года назад она и подумать не могла, что в её жизни появятся общие планы с мужчиной. Что кто-то будет спрашивать её мнение, интересоваться её желаниями.
Звонок в дверь прервал их разговор.
Борис Михайлович нахмурился:
— Кто это может быть в такую рань?
Галина Васильевна тоже удивилась. Обычно к ним никто не приходил без предупреждения.
Борис Михайлович пошёл к двери, а она осталась на кухне, допивая чай. Но через минуту услышала знакомый голос и чашка задрожала в её руках.
— Дядя Боря, простите, что так рано... Мне нужно с мамой поговорить.
Роман.
Галина Васильевна встала и медленно пошла в прихожую. Сын стоял на пороге, и она едва его узнала. Худой, но не истощённый, как в прошлый раз. Чисто выбритый, в аккуратной куртке. Глаза ясные, без той мути, которая пугала её два года назад.
— Мам, — сказал он тихо. — Можно войти?
Она посмотрела на Бориса Михайловича. Тот пожал плечами — решать ей.
— Проходи, — сказала она наконец.
Они сели в гостиной. Роман нервно теребил пуговицу на куртке.
— Мам, я... я не знаю, как начать, — голос дрожал. — Я лечился. Полтора года. Сначала в больнице, потом в реабилитационном центре.
Галина Васильевна молчала.
— Там была программа... нас учили говорить с родственниками. Просить прощения. Но я долго не мог решиться.
— Почему решился сейчас? — спросила она.
— Потому что... — он запнулся. — Потому что понял, что могу потерять тебя навсегда. И это будет справедливо.
Борис Михайлович встал:
— Я оставлю вас наедине.
— Нет, — остановила его Галина Васильевна. — Оставайся. Ты тоже часть этой истории.
Роман кивнул:
— Дядя Боря, я хочу извиниться и перед вами. За то, что говорил тогда. За хамство.
— Парень, — сказал Борис Михайлович спокойно, — я не держу зла. Но твоя мать пережила из-за тебя слишком много.
— Я знаю, — голос Романа стал ещё тише. — Мам, я не прошу прощения. Я понимаю, что не заслуживаю его. Я просто хочу сказать, что я изменился. Я работаю — грузчиком в супермаркете. Снимаю комнату. Хожу на собрания анонимных алкоголиков.
Галина Васильевна слушала и чувствовала, как что-то болезненно сжимается в груди. Это всё-таки мой сын. Мой мальчик, которого я качала на руках, которому читала сказки.
— Я не пью уже год и три месяца, — продолжал Роман. — Каждый день борюсь с собой. И знаешь, что мне помогает? Воспоминание о том, как ты плакала в тот последний день. Как я тебя довёл до слёз. Это мой стыд, мама. Он со мной всегда.
Слёзы навернулись на глаза Галины Васильевны.
— Роман, я...
— Мам, не говори ничего. Я не прошу денег. Не прошу, чтобы ты вернулась. Я просто хочу, чтобы ты знала — я понял. Наконец-то понял, что значит быть сыном. Что значит любить мать, а не использовать её.
Он встал.
— Я пойду. Но если когда-нибудь... если ты вдруг захочешь со мной увидеться, вот мой номер, — он положил на стол листочек с телефоном. — Я буду ждать. Всегда буду ждать.
Роман направился к двери, но Галина Васильевна окликнула его:
— Подожди.
Он обернулся.
— Как ты нас нашёл?
— Соседи сказали, что ты переехала. А адрес... — он смущённо улыбнулся. — У меня есть друг, который работает в паспортном столе. Мам, я не сталкер. Просто очень хотел найти тебя.
Галина Васильевна встала и подошла к нему.
— Роман, ты действительно изменился?
— Не знаю, — честно ответил он. — Я стараюсь каждый день. Но гарантий дать не могу. Алкоголизм — это болезнь на всю жизнь.
Она посмотрела ему в глаза. Те же глаза, что у неё. Те же, что у её матери. Родные глаза.
— Мам, я просто хочу, чтобы ты была счастлива, — сказал он. — Дядя Боря хороший человек. Я это вижу. И я рад, что ты не одна.
Неожиданно для себя Галина Васильевна обняла его. Крепко, как в детстве.
— Сынок, — прошептала она. — Мой сынок.
Роман заплакал. Тихо, по-мужски.
— Мам, я думал, ты меня навсегда возненавидела.
— Я не могу тебя возненавидеть. Я могу перестать тебе доверять, могу защищать себя от тебя. Но возненавидеть — никогда.
Они стояли в обнимку посреди прихожей, и Борис Михайлович смотрел на них с пониманием. У самого была дочь. Он знал, что такое родительская любовь.
— Только давай договоримся, — сказала Галина Васильевна, отстраняясь. — Я буду с тобой общаться. Но постепенно. И при первой попытке меня обмануть или использовать — всё. Навсегда.
— Договорились, — кивнул Роман. — А можно... можно я буду иногда звонить? Просто узнать, как дела?
— Можно. Но не каждый день. Раз в неделю.
— Хорошо.
Он пошёл к двери, но снова остановился:
— Мам, а можно вопрос?
— Задавай.
— Ты счастлива?
Галина Васильевна посмотрела на Бориса Михайловича, который стоял в дверях гостиной и улыбался.
— Да, сынок. Впервые за много лет — счастлива.
Роман кивнул:
— Тогда всё правильно.
Через месяц Галина Васильевна встретилась с сыном в кафе. Он пришёл точно вовремя, выглядел ещё лучше, рассказывал о работе, о том, что его повысили до старшего грузчика.
— Мам, а можно я познакомлю тебя с одной девушкой? — спросил он под конец встречи.
— С девушкой?
— Её зовут Олеся. Мы познакомились в центре реабилитации. Она тоже... ну, тоже лечилась. Но она молодец, держится уже два года.
Галина Васильевна улыбнулась:
— Конечно, знакомь.
— Правда? Ты не против?
— Роман, если она хорошая девушка и делает тебя лучше — почему я буду против?
Он засиял:
— Она очень хорошая, мам. Работает уборщицей в детском саду. Детей любит.
Детей любит. Может быть, у неё когда-нибудь будут внуки? Настоящие внуки, которых не стыдно будет показать соседям?
— Мам, а дядя Боря как к нашему общению относится?
— Нормально. Он понимает, что ты мой сын. И всегда им останешься.
— Передай ему спасибо. За то, что не запрещает нам встречаться.
— Передам.
Они попрощались у кафе. Роман поцеловал её в щёку и пошёл на автобусную остановку. А Галина Васильевна ехала домой и думала о том, как странно устроена жизнь.
Дома её ждал Борис Михайлович с ужином и новостями о даче.
— Нашёл отличный вариант, — говорил он, показывая фотографии. — Дом небольшой, но крепкий. Участок шесть соток. Есть теплица.
— Покажем Роману? — спросила она. — Если купим, пусть поможет весной грядки делать.
Борис Михайлович улыбнулся:
— Конечно покажем. Пусть руки приложит к полезному делу.
Вечером они сидели на диване, смотрели телевизор, и Галина Васильевна думала о том, что впервые в жизни у неё есть всё: любящий мужчина рядом, налаживающиеся отношения с сыном, планы на будущее и, главное, уважение к самой себе.
Она больше не была жертвой. Она была женщиной, которая умела любить и умела защищать свою любовь.
А это, наверное, и есть настоящее счастье.