Слепая старуха Ашуркова постучала костяшками пальцев по столу и сказала:
— Ника пришел. Ника Морозов.
— Здравствуйте, ба Шура, - сказал Николай Морозов, глядя на Светлану. - И вам здравствуйте, красавица.
— Лана, - сказала старуха, - налей гостю чаю.
Внучка поставила перед Морозовым чашку.
— Надолго к нам? - спросил он.
— Не знаю, - сказала Лана. - Там видно будет.
— Уезжаете?
— Забирают они меня, Ника. В Ленинград еду.
— В Петербург, ба.
— А ты-то где пропадал? Сколько лет родителям на глаза не показывался — мать твоя изнылась. Да и отец тосковал.
— Ну вот приехал.
— На похороны, - осудительно сказала старуха. - Дождались они тебя.
— Жизнь такая, ба Шура.
— В Москве живешь?
— В Москве.
— Дети есть?
— Нету, ба Шура.
— И зачем вы женитесь, а? - Старуха повернула голову к внучке. - Ты вот тоже... зачем замуж ходила, а детей не нажила? Сама не знаешь.
— Не знаю, ба.
— Ты насовсем или как?
— Не решил пока, ба Шура. Осмотреться надо. Может, и останусь. Найденов работу предлагает — может, к нему...
— А к нам чего? По делу или так?
— Хочу у вас крылья купить, если вы не против.
— И на что они тебе сдались? Летать хочешь?
— Пока не знаю.
— Какие крылья? - спросила Лана.
— Твоего прадеда крылья, упокой Господь его душу, моего отца.
— А он что — летал? - Глаза Ланы расширились. - Филипп Сергеич летал?
— Был помоложе — было дело. А как старый стал, перестал — боялся. Сила-то ушла, а тут — крылья. И сколько дашь?
— Сколько спросите, столько и дам.
— И тыщу дашь?
— И тыщу.
— Шучу я, Ника, - сказала старуха. - Покажи ему, Лана. Они в зеленом сарае, в углу. Только с ними, Ника, хлопот не оберешься. Отец каждое перышко керосином мазал — от пуховых вшей и клещей, проветривал, а ремни гусиным жиром смазывал. А прежде чем летать, держал пост. Целую неделю питался яйцами. Утром яйцо и ложку меда, в обед, ужин — сырое яйцо да ложка меду. И не пил, не курил. А так-то он каждый день пачку выкуривал.
— А потом что, ба? Неужели летал?
— Я сам видел, - сказал Морозов. - Мне лет десять было. Он с обрыва шагнул — я думал, расшибется насмерть, а он — полетел. Перед самыми камнями на берегу остановился, взмахнул крыльями и полетел.
— Это, наверное, как раз и был его последний раз. Риту провожал. - Старуха поджала губы. - Риту Морозову провожал, твою прабабушку. - Вздохнула, лицо обмякло. - Любил он ее, что ж тут, Господи, поделаешь. Увидел как-то вечером, как она купалась голышом, и все, с ума съехал. У него уже двое детей, а он все ее вспоминал...
— А жена что?
— Так она рано померла. Когда карточки отменили, съела от жадности буханку хлеба и померла. Доктора сказали — завороток кишок. Мы без нее росли, с отцом. Он после нее не женился, каждую неделю на могилку к ней ходил, а вспоминал — Риту. И ведь не был блудней. Поди пойми этих Ашурковых... - Перекрестила воздух. - Царствие им там всем небесное, Господи. Иди, Лана, покажи Нике крылья.
— Спасибо за чай, ба Шура.
Лана и Морозов вошли в сарай.
— Вон там, кажется.
Морозов с трудом вытащил во двор огромные крылья, обмотанные мешковиной и пахнущие керосином. Развязал узлы на веревках, которыми были связаны крылья постучал по раме — задрожали прикрепленные к ней перья.
— А вы правда видели, как он летал?
— Видел.
— А чем вы в Москве занимаетесь?
— Больше ничем.
— На пенсии?
— Сколько вам лет, Лана? Простите, конечно...
— Двадцать девять. Скоро двадцать девять.
— А мне сорок девять — ну какой из меня пенсионер? Денег, конечно, хватает — могу и побездельничать, но не хочу...
— А вот крылья — вы в самом деле хотите летать?
Морозов снял рубашку, поставил крылья стоймя, расправил ремни.
— Придержите, пожалуйста.
Лана придерживала крылья, пока Морозов надевал ременную сбрую, крепившуюся пряжками на руках, груди, животе и бедрах.
— Вот так.
— Вы же просто насмерть разобьетесь, Ника!
Он посмотрел на нее, но промолчал.
— А что у вас тут на спине написано?
— И вновь он взял меня и показал мне пещеру черную и испускающую великий смрад, и многие души выглядывали оттуда. - Помолчал, глядя на Лану. - Это про меня, Лана.
— Чем же вы таким занимались, что это про вас?
— Вам лучше не знать. Никому лучше не знать. Лучше бы и мне не знать, но тут уж — сами понимаете...
— Убивать приходилось? - шепотом спросила Лана, подходя ближе.
— Не будем об этом, ладно? - Принялся расстегивать пряжки, освобождаясь от ремней. - Бывает же в жизни такое...
— Наверное, не знаю.
— Я священнику открылся... - Запнулся. - А он мне и сказал, что жизнь страшна, но человек продолжает жить, чтобы понять, кто он такой...
— И кто вы такой?
Он надел рубашку, улыбнулся.
— Здесь есть кафе «Бон-бон», его «Бомбой называют. Может, сходим? Чаю там выпьем или кофе. Я для вас сам кофе сварю...
— А разрешат?
— Я его купил, кафе это, кто ж мне запретит?
После кофе с коньяком они перешли на ты, и Морозов рассказал Лане историю о птице.
— Они действительно странные люди, все эти Ашурковы. С кого там у них все началось, только Бог, наверное, знает, но все указывают на Августа. Странное имя для мальчишки из православной провинциальной семьи. Он был искусным камещиком, и однажды соорудил птицу с кирпичными крыльями...
Август Ашурков, несчастный горбун, влюбившийся в красавицу Ольгу. Он боялся признаться ей в своих чувствах, а потому решил поразить ее воображение. Август сложил огромное тело птицы из валунов, а вскинутые вверх крылья — из кирпичей. Вместо глаз у нее были два горящих камня, которые Август притащил с другого берега реки. Под порывами ветра тяжелое сооружение шевелилось, крылья дрожали, словно птица вот-вот взлетит, но те, кто говорил, что скульптура разрушится под собственной тяжестью, оказались неправы.
Однако птица не помогла завоевать красавицу.
Ольга вышла замуж, а вскоре умерла родами.
Август посвятил себя каменной птице. Ему хотелось, чтобы она взлетела, и дни и ночи он проводил в библиотеке, пытаясь отыскать в старых книгах средство для оживления мертвых предметов. Но все, чего ему удалось добиться, это летающая серебряная чайная ложка. Он назвал ее Ольгой, и она летала за ним всюду, куда б он ни пошел, доводя Августа до бешенства и слез. Он ненавидел ее всей душой, но не мог сделать так, чтобы она не летала. С ней его вскоре и похоронили. И до сих пор люди иногда приходят на кладбище, прикладывают ухо к могиле Августа и слышат, как серебряная Ольга бьется о крышку гроба...
— И что с этой птицей случилось?
— Кирпичные крылья все время обрушивались, и тогда Агуст опустил их до земли, превратив в арки. Сейчас эти арки как раз слева и справа от кладбищенской часовни, которую сложили из валунов — из тела птицы...
— И ты во все это веришь?
— Вопрос в другом, - сказал он, взяв ее за руку. - Хочу ли я в это верить?
— Господи, да у тебя ж ответ уже готов!
Он улыбнулся.
— Когда твой прадед узнал, что я видел, как он летал, позвал к себе и надел на меня всю эту сбрую, но она была слишком велика. Но я ж вырасту, сказал я. А важно не это, сказал он мне, важно совсем другое. Важно не бояться. Важно преодолеть страх. Потому что когда шагаешь в бездну, ты не знаешь, полетишь или разобьешься насмерть. Если боишься, обязательно разобьешься.
— Инстинкт, - сказал Лана. - Это в нас природой заложено — бояться. Если б не боялись, людей бы на земле не было. Не случайно, наверное, верующие придумали страх Божий...
— А страх Божий — это любовь к Богу, Лана, а не просто страх. Если страх Божий в тебе есть, то страх человеческий можно преодолеть. Ну вот как люди идут в огонь, спасая ребенка...
— Какого ж ребенка ты хочешь спасти, Ника, Господи Боже мой? - Она сжала его руку. - Ребенка из той самой пещеры черной и испускающей смрад? Не отвечай только, пожалуйста, не надо... я в церковь не хожу и вообще во все это не верю...
— Пойдем?
Она встала, не отпуская его руки, и кивнула.
Лана проснулась под утро от странного звука.
— Что это еще? - прошептала она. - Будильник, что ли?
— Ложечка, - сказал Морозов, вылезая из-под одеяла. - Я же рассказывал тебе про ложечку Ольгу.
— Я как будто в какой-то другой мир попала...
— Мир тот же самый, только вид сбоку.
Было еще темно, когда они вышли из дома — впереди Морозов с крыльями на плечах, на полшага сзади — Лана, которая куталась в свитер.
До кладбища они шли молча.
— Теперь к птице, - сказал Морозов. - К часовне.
— Какая ж я дура. Всегда была дурой.
— Ты не дура. Ты волшебный человек, Лана. Будь я посмелее, обязательно на тебе женился бы — вот ей-Богу.
— Так чего ж ты такой несмелый? Чего боишься?
— Тебе лучше не знать.
Попетляв между могилами и обогнув часовню с арками-крыльями, поднялись к ограде, едва державшейся на самом краю тридцатиметрового обрыва.
Лана помогла Морозову надеть крылья.
— Не могу смотреть.
— Как хочешь, - сказал он, остановившись на краю обрыва. - Дождешься?
Она кивнула.
— Боишься?
— Вот сейчас и узнаем. Считай до десяти...
— Раз, - сказала она. - Два...
Он резко подпрыгнул и, широко раскинув крылья, рухнул с обрыва.
Не чуя под собой ног, Лана села в траву, стала расправлять рубашку Морозова, складывая ее рукав к рукаву и боясь поднять голову к небу, которое на востоке уже окрасилось белым и розовым. То ли в ушах звенело, то ли это ложечка под землей билась, пытаясь вырваться на свет...
