Я стояла у кулера и слушала, как в коридоре стучат каблуки — так ходила только Олеся. Никто больше не отмерял пространство так, будто каждое её движение заслуживало субтитров. Пару месяцев назад она появилась у нас в отделе продаж: звонкая, улыбающаяся, вечно с красной папкой и обещанием «закрыть квартал на премию». Первую неделю мы даже поверили. Потом выяснилось, что за громкими созвонами ничего не заключено: цифры в отчётах переписывались от руки, а «потенциальные клиенты» существовали лишь на листочках, которые она ловко демонстрировала начальству, быстро пряча обратно в сумку.
Роман Кириллович, наш руководитель, сделал вид, что даёт ей разогнаться: попросил предоставить подтверждения в CRM, залить переписки. Через день на совещании стало ясно: подтёртые письма, скриншоты без адресов, звонки с личного-на-личное. Короче, пшик. Он сформулировал замечание предельно спокойно, даже чересчур: «Вы идеально продаёте воздух, но у компании нет склада с воздухом». Мы ухмылялись в кулак, а Олеся улыбалась так, будто получила комплимент.
Через неделю эта улыбка сменилась шипением: Роман Кириллович сообщил ей о расторжении срочного договора. Не сразу, а после второй проверки. Подписала обходной лист, хлопнула дверью, прихватила красную папку. Думали: всё, эпизод замят.
Ошиблись.
На следующее утро в корпоративный чат пришла ссылка на пост в соцсетях. Олеся, крупным планом, губы алые, подпись: «В этой фирме начальник домогается сотрудниц!» Ни фактов, ни имён — только намёки: «специальные встречи в кабинете», «намёки в обмен на карьеру». Кто-то из бухгалтерии сбросил скрин в общий канал. В офисе воцарилась тишина: у кого-то зазвонил принтер, и звук казался неприличным.
Романа Кирилловича вызвали в приёмную к директору. Мы прислушивались: никаких криков, только деловое бормотание. Вернулся через полчаса, молча прошёл к себе. Позже секретарь Марина вытащила слух: юридический отдел готовит претензию о защите чести. Сумма иска не афишировалась, но, судя по сиянию в глазах Марины, цифра внушительная.
Олеся перешла в наступление. Истории с накрашенными ресницами: якобы «подруги» из других компаний писали ей в поддержку. Затем она записала «исповедь» — рассказала, как её «заставляли задерживаться для личных поручений». Мы включили видео в переговорке, набились как на ночной сеанс. На экране Олеся кокетливо опускала глаза, а мы вспоминали, как она сама топталась в кабинете Романа, выспрашивая, «где выгоднее покупать айфон, а может, вы посоветуете?». После финальных слёзных «я боялась» наступила непрерывная пауза, а потом кто-то в углу тихо хрюкнул от смеха. Всё оборвалось громким «ш-ш!» и заливистым смехом ещё трёх человек. Нервное.
Вместо паники отдел погрузился в странное воодушевление. Мы снабжали юриста Аню переписками, расписанием переговорных, календарными приглашениями — каждый хотел внести вклад в будущий судебный пазл. За обедом обсуждали сроки подачи иска, спорили о сумме морального вреда. Тот, кто вчера жаловался на отчётность, теперь покупал попкорн и приходил пораньше, чтобы не пропустить свежие новости.
Через неделю клевета ушла на новый уровень. Олеся создала анонимный канал: стёрла имя, но стиль выдавала каждая запятая. Там она выкладывала «показания»: скрины наших профилей с подписью «рядом с хищником, но молчат». Я обнаружила своё фото со старой корпоративной вечеринки — где мы с Романом, в присутствии всех, стоим с шампанским. Подпись: «Союзницы молчаливого сговора». Вместо злости у меня вспыхнуло любопытство, как у школьницы, нашедшей сплетню о себе в стенгазете.
Ещё через день канал замолчал. Юрист Аня объяснила по секрету, что адвокаты отправили «зеркальное» уведомление в соцсеть: клевету сняли до решения суда, но всему видно хвосты. Записали IP, собрали протоколы.
Мы ожидали, что Олеся исчезнет, но она всплыла в новом видео, сидя в машине: «Я не боюсь правды, ищу поддержку прессы». Голос был чуть дрожащим. Под кружечку кофе мы разглядывали картинку кадр-по-кадру: новая шуба, крупные серьги, на руль накинут мех. Кто-то предположил, что спонсор ей остался с прошлой «работы». Шутка, конечно, но слушалось в унисон.
Пока она вещала в эфиры, к нам пришло официальное письмо: дата заседания назначена, сторона истица — ООО «***», сторона ответчица — Олеся П. Подписался главный. Коллектив загудел, как улей перед грозой. Полторы страницы сухой канцелярии породили ощущение торжества порядка. Даже отпетый циник Васильев, который обычно хмыкал на любое начальственное распоряжение, сказал: «Хоть раз судам поверю». На обеде никто не спрашивал друг у друга, как дела; мы обсуждали судебные пошлины.
Вечером я задержалась дописать текст к рассылке и услышала шаги в коридоре. Подумала — охранник. Но это был Роман Кириллович: прошёл мимо, едва заметно кивнул. В руке у него была старая красная папка. Та самая. Он открыл её, вынул стопку исписанных листов: те самые липовые заявки. Посмотрел, как на дугу перелома, и сунул в шредер. Машина загудела, бумага превратилась в серую лапшу. Я хотела что-то сказать — спасибо, что защищаете? — но он уже открыл ноутбук, печатал что-то в файл с сухим названием «Доказательства_3».
До суда оставалось двенадцать дней. Новости о деле просочились в местный портал: «Экс-сотрудница обвиняет руководителя в домогательствах, компания ответит иском». Комментарии делились пополам: одни кричали «наливайте керосин, сжигайте насильника!», другие «сначала разберитесь». Мы, естественно, читали всё, кидая ссылки друг другу с пометкой «очередная справедливая жертва вернулась» или «диванные прокуроры». Чувство причастности росло — как будто играем в сериал, а сценарий завис от наших документов.
Настал день суда. Нас, конечно, никто не приглашал, но отдел в полном составе открыл трансляцию местного канала: перед зданием суда репортёр ловил кадры. Олеся вышла из машины, теперь уже без шубы, но в строгом костюме и, кажется, без косметики. На секунду она выглядела маленькой и растерянной. Но когда заметила камеру, приклеила уверенное выражение и двинулась к дверям. Журналист преследовал её, засыпая вопросами. Она произнесла: «Пусть суд разберётся в этой чудовищной истории».
В эфир ворвался сухой репортаж: заседание отложили, потому что ответчица предоставила заявление о плохом самочувствии. Трансляция замерла на кадре, где Роман Кириллович стоит в вестибюле, разговаривает с адвокатом; лицо спокойное, чуть усталое. Репортёр тычет микрофоном — он отказывается комментировать.
Мы закусили попкорн, который действительно кто-то притащил. Чувство торжества сменилось скучным разочарованием: спектакль отменён. Васильев выразился матом, синхронно с HR-менеджером, что бывает редко.
К вечеру Олеся выложила очередной пост: «Суд перенесли. Корпорация пытается запугать меня миллионами, но я не сдамся». На этот раз комментарии превратились в болото троллей; кто-то выкладывал мемы с пакетом попкорна и подписью «смотрим на цирк». Мы переглядывались: видели себя в этих мемах, но всё равно смеялись.
Через два дня в чате появилась новость от Ани-юриста: «Подали ходатайство о взыскании расходов. Скоро будет обеспечительная мера». Коллектив реакцией был един: лайки, смайлы, как будто нам подняли премии.
Олеся тем временем затихла. Её канал не обновлялся. Последний пост превратился в бойцовский клуб комментаторов, но сама она не отвечала. Одни говорили: «Психику ей сломали», другие: «Получила, что заслужила». Третьи шутили про эффект бумеранга.
Через неделю после неудачного заседания я встретила Романа Кирилловича в курилке. Обычно он не курил, но тут стоял, держал сигарету, больше смотрел, чем затягивался. Я промямлила что-то вроде «Как держитесь?» Он усмехнулся: «Без эмоций. Бумаги важнее.» Потом добавил: «Но поражает, как быстро ложь заводит людей». Я кивнула, не зная, что ответить.
Официальный финал наступил ещё через месяц: суд первой инстанции признал сведения клеветническими, обязал Олесю удалить публикации, опровергнуть, оплатить компенсацию морального вреда и судебные расходы. Мы получили скан решения в общий канал на радостной волне, будто выиграли чемпионат. Кто-то заказал пиццу в честь события, у кого-то зазвонил телефон с звонком «We Are The Champions», и Васильев пустился в глупый танец.
На следующий день я проезжала мимо района, где она снимала квартиру, и увидела объявление «Сдаётся», перекошенное от ветра. Наверное, уехала. Может, начала новый раунд в другом городе; схемы самосожжения ведь повторяются. Мне стало неожиданно жаль: не из сочувствия к лжи, а от того, как много сил люди тратят, чтобы доказать свою неправду.
В офисе жизнь плавно вернулась в прежний ритм. Красная папка исчезла без следа; кто-то шутил, что юристы забрали её как вещественное доказательство. Мы снова обсуждали курсы валют, квартальные KPI, отпускные графики. До сих пор, когда в коридоре слышатся уверенные каблуки, сердца сжимаются на долю секунды, а потом мы понимаем: это просто Марина из маркетинга.
Недавно Роман Кириллович прошёл мимо моего стола, поставил новую кружку с логотипом компании: благодарность отделу за «правильную позицию». Я взяла кружку, ощутила тяжесть керамики и вдруг подумала: вся эта история странно сплотила нас больше, чем самый дорогой тимбилдинг.
А в чат кто-то бросил гифку с попкорном. Все поставили лайк. История закончилась? Возможно. Но с тех пор, когда принимают нового сотрудника, мы все чуть внимательнее слушаем, как он стучит каблуками по коридору.