— Да будь же ты мужиком, какой ещё дом делить собрался! — прошипела Надя, словно змея, загнанная в угол.
Лёша замер у окна, глядя на участок, который они когда-то засаживали вместе. Яблони уже отцвели, а вишня только набирала цвет. Двадцать лет назад он собственными руками копал под каждое деревце ямку, мечтая о том, как будет собирать урожай с внуками. А теперь стоит и высчитывает — сколько квадратных метров ему полагается по закону.
— Надька, я же не с неба свалился. Полжизни в этот дом вложил, — голос его звучал устало, как у человека, который уже не надеется быть понятым. — И документы все на моё имя оформлены были.
— Документы! — Надя развернулась от плиты, где жарились котлеты для сына. Лицо её пылало, как раскаленная сковорода. — А кто трубы менял, когда тебя в командировках не было? Кто с сантехниками возился? Кто обои клеил в детской, пока ты...
Она не договорила. Но Лёша понял — пока он с Ингой шашни крутил.
В коридоре скрипнула половица. Авдотья Макаровна, свекровь, появилась в дверном проёме, опираясь на палку. Семьдесят восемь лет, а слух как у разведчика.
— Чего орёте как базарные торговки? — старуха окинула взглядом кухню, где на столе лежали какие-то бумаги. — Соседи же слышат.
— Мам, не вмешивайтесь, — Лёша потёр переносицу. Голова раскалывалась, как после трёхдневного запоя.
— Как это не вмешиваться? — Авдотья Макаровна прошла к столу, взяла одну из бумаг. — Дом-то мой покойный муж строил. Твой отец, между прочим. И мне тут место найдётся всегда.
Надя бросила лопатку в раковину — железо звякнуло о фаянс, как колокол.
— Авдотья Макаровна, с вами никто и не собирается ссориться. Вы здесь хозяйка, как были, так и останетесь. А вот сынок ваш решил разменять семью на... — она запнулась, подбирая слова поприличнее, — на эту особу.
Лёша дёрнулся, словно его током ударило.
— Ингу не трогай! Она тут ни при чём!
— Ни при чём? — Надя повернулась к нему всем телом, и в её глазах плескалась такая ярость, что Лёша невольно отступил. — Двадцать лет замужем, сына подняла, дом вела, а она ни при чём? Знаешь что, Алексей Петрович, бери свою половину и катись к своей Инге. Только вот что тебе скажу — Кирилл со мной останется.
— Это ещё почему? — Лёша выпрямился. — Сын мой тоже.
— Твой? — Надя усмехнулась горько. — А кто его с температурой в больницу возил? Кто с уроками сидел? Кто на родительские собрания ходил? Ты, поди, даже не знаешь, в каком он классе учится.
— В одиннадцатом, — буркнул Лёша.
— В десятом! — Авдотья Макаровна стукнула палкой об пол. — Внук мой в десятом классе. И между прочим, мальчик умный, в институт собирается поступать. А ты его как разменную монету используешь.
Лёша чувствовал, как ситуация выходит из-под контроля. Всё было не так, как он планировал. Он просто хотел забрать то, что ему по праву принадлежит. Инга права — нельзя быть тряпкой всю жизнь. Надо отстаивать свои интересы.
— Слушайте меня хорошо, — он сел за стол, разложил перед собой документы. — Дом записан на меня. Участок тоже. По закону я имею право на свою долю. И заберу её, хотите вы того или нет.
— Лёша, — Надя присела напротив него, и голос её стал тише, почти просящий. — Ну что мы делаем? Кирилл же видит всё это. Слышит. Ему перед выпуском такое...
— А ты раньше думать должна была, — отрезал Лёша. — Не пилить меня каждый день, не устраивать сцены из-за каждой мелочи.
— Сцены? — Надя поднялась так резко, что стул едва не упал. — Это когда я просила тебя дома ужинать — это сцены? Когда спрашивала, где пропадаешь до ночи — это сцены?
— Да замолчи ты наконец! — рявкнул Лёша.
Тишина повисла в кухне, как туча перед грозой. Даже котлеты перестали шипеть на сковороде.
В дверях показался Кирилл — высокий, худощавый паренёк, весь в отца. Только глаза материнские — серые, умные.
— Пап, — сказал он тихо. — А дядя Витя приехал. Во дворе стоит.
Лёша обернулся к окну. Действительно, у калитки стояла знакомая синяя «девятка». Витя — младший брат Нади, работяга, золотые руки. Лёша всегда его побаивался — тот никогда не лез в чужие дела, но если что, мог и в морду дать.
— Позови его, — сказала Надя сыну.
Витя вошёл в дом, стряхивая с ботинок апрельскую грязь. Коренастый, крепкий, с руками механика — все пальцы в мозолях и старых порезах.
— Привет, Лёха, — кивнул он зятю без особой теплоты. — Надюх, как дела?
— Да вот, — Надя махнула рукой в сторону стола с документами, — делим хозяйство.
Витя подошёл ближе, окинул взглядом бумаги.
— И как, поделили уже?
— Он хочет полдома забрать, — сказала Авдотья Макаровна. — К любовнице переехать.
Витя присвистнул тихонько.
— Понятно. А ты, Лёх, подумал о том, что Надька с сыном жить где будут?
— При чём тут это? — Лёша поднялся из-за стола. — Она работает, зарплата есть. Снимут что-нибудь.
— Снимут, — повторил Витя медленно, словно пробуя слово на вкус. — А ты в своей половине с новой бабой жить будешь?
— Это мои проблемы.
— Твои, — согласился Витя. — Только вот какое дело, Лёха. Помнишь, как дом этот строился?
Лёша нахмурился. К чему он клонит?
— Ну помню. И что?
— А то, что фундамент мы с тобой заливали вместе. И стены помогал класть. И крышу крыл. И ни копейки за это не взял. По дружбе, так сказать. Брат ведь, считай.
Лёша почувствовал неладное.
— Ну и что? Это добровольно было.
— Добровольно, — кивнул Витя. — А вот материал кто покупал? Цемент, кирпич, доски?
— Я покупал, — сказал Лёша уже не так уверенно.
— Не все, Лёха. Не все. Помнишь, летом две тысячи четвёртого года у тебя денег не хватило на металлочерепицу? И кто занял тебе сто тысяч?
— Ты занял, — процедил Лёша сквозь зубы.
— А расписку помнишь? Которую ты мне дал?
Лёша побледнел. Он помнил. Чёртову расписку он действительно писал. Но ведь это было двадцать лет назад! Они же родственники, он думал, что это просто формальность...
— Витя, — начал он осторожно, — ты же не будешь...
— А как же, буду, — спокойно сказал Витя, доставая из внутреннего кармана куртки сложенный лист бумаги. — Вот она, расписочка твоя. Сто тысяч рублей под десять процентов годовых. Двадцать лет прошло. Считай сам, сколько получается.
Лёша стоял и смотрел на бумагу, как кролик на удава. Сто тысяч под десять процентов... Двадцать лет... Сложные проценты... Это же больше миллиона получается!
— Ты с ума сошёл! — выдохнул он. — Такие деньги... Да у меня их нет!
— А у меня есть время подождать, — улыбнулся Витя. — Или можешь дом продать. Полностью. И долг вернуть.
— Витя, — вмешалась Надя, — не надо так. Он всё-таки отец Кирилла.
— А я и не против, — развёл руками Витя. — Пусть живёт спокойно. Только пусть дом не делит. А то вот я совсем забыл про существование этой расписки. А теперь вспомнил.
Лёша опустился на стул. Голова кружилась. Вся его затея с разделом дома трещала по швам.
— Надя, — сказал он тихо, — может, ещё раз попробуем? Я... я могу с Ингой расстаться.
— Поздно, Лёш, — покачала головой Надя. — Слишком поздно. Ты уже сделал свой выбор. Только дом не трогай. Не твой он больше. Кирилл здесь вырос, Авдотья Макаровна здесь живёт. А ты... ты ищи себе другое жилье.
Авдотья Макаровна вдруг заговорила:
— Лёшенька, сынок. Я всю жизнь думала, что вырастила настоящего мужчину. Твой отец, царство ему небесное, никогда семью не предавал. Войну прошёл, в тылу пахал — и всегда знал, что дом это святое. А ты...
Она не договорила, только тяжело вздохнула.
Кирилл подошёл к отцу.
— Пап, — сказал он негромко. — А можно я скажу?
Лёша поднял на сына глаза. Когда Кирилл успел вырасти? Когда стал таким взрослым?
— Скажи, сын.
— Я не хочу, чтобы вы с мамой ссорились. И дом делили. Это же наш дом. Где я рос, где бабушка живёт. Если ты хочешь жить с тётей Ингой — живи. Но дом оставь нам. Пожалуйста.
Лёша смотрел на сына и видел в его лице себя двадцатилетней давности. Молодого, полного надежд, верящего в справедливость. Того самого, который сажал яблони и мечтал о внуках.
— Хорошо, — сказал он вдруг. — Хорошо, сын. Дом ваш.
Он собрал со стола документы, сложил в папку.
— Только на одном условии, — добавил он, обращаясь к Наде. — Кирилл всегда может ко мне приехать. В гости.
— Конечно может, — кивнула Надя. — Он твой сын. Это навсегда.
Лёша направился к выходу, потом обернулся.
— Надь... Прости меня. За всё прости.
Надя стояла у плиты, переворачивая котлеты. Не обернулась.
— Иди, Лёш. Иди к своему счастью.
Когда дверь за ним закрылась, Авдотья Макаровна тяжело опустилась на стул.
— Ну что, Надюшка. Остались мы втроём.
— Втроём, — согласилась Надя. — Зато честно.
Витя убрал расписку обратно в карман.
— А я пойду, пожалуй. Дела дома ждут.
— Витя, — окликнула его Надя. — Спасибо.
— За что, сестрёнка? — улыбнулся он. — Я ж ничего особенного не сделал. Просто напомнил человеку о долгах.
— Долги... — повторила Надя и посмотрела в окно, где Лёша складывал в машину свои вещи. — У всех долги есть. Только не все их помнят.
Кирилл обнял мать за плечи.
— Мам, а можно я бабушке котлету отнесу? Она же устала.
— Неси, сынок. Неси.
И в доме стало тихо. Так тихо, как не было уже очень давно.
***
Три месяца спустя Надя сидела в кухне с чашкой кофе и перебирала счета. Электричество, газ, вода — всё подорожало. Её зарплаты школьной учительницы едва хватало на самое необходимое. Авдотья Макаровна получала копеечную пенсию, а Кирилл готовился к поступлению — репетиторы стоили денег.
Телефон зазвонил резко, разрывая тишину раннего утра.
— Надя? — голос был незнакомый, мужской. — Это нотариус Семёнов. Мне нужно с вами встретиться. По поводу завещания.
— Какого завещания? — удивилась Надя.
— Авдотьи Макаровны Коробовой. Она была у меня на прошлой неделе.
Надя похолодела. Свекровь ничего не говорила про завещание. Да и зачем оно ей? Дом и так в семье остается.
— Но она же жива-здорова...
— Конечно жива. Просто хотела всё оформить по закону. Можете подъехать сегодня? Есть некоторые... особенности, которые стоит обсудить.
После завтрака Надя осторожно заговорила со свекровью:
— Авдотья Макаровна, а вы что, к нотариусу ездили?
Старуха отложила вязание и внимательно посмотрела на невестку.
— Ездила. И что с того?
— Да я просто... Не понимаю зачем. Дом же и так наш.
— Наш-то наш, — кивнула Авдотья Макаровна. — Только не всё так просто, как кажется.
Она встала, прошла к старому буфету, достала из нижнего ящика пожелтевшую папку.
— Садись, Надюша. Поговорить надо.
Надя села, предчувствуя что-то важное.
— Видишь ли, дом этот строил мой покойный муж, Лёшин отец. Но земля... земля не наша была изначально.
— Как не наша?
— А вот так. Участок этот принадлежал одной женщине, Анне Петровне Громовой. Она в девяностые годы уехала к дочери в Америку, а землю нам продала. Только вот документы... — Авдотья Макаровна тяжело вздохнула, — документы оформили не совсем правильно.
Надя чувствовала, как внутри всё сжимается от страха.
— То есть как не правильно?
— А так, что по бумагам получается, будто мы землю арендуем. На несколько лет. И срок этот... — старуха помолчала, — срок этот подходит к концу.
— Когда? — прошептала Надя.
— В следующем году.
Надя опустилась на стул. Значит, весь их спор с Лёшой из-за дома был бессмысленным? Если земля не их, то и дом может быть отобран?
— А что говорит нотариус?
— Говорит, что наследники Анны Петровны имеют право вернуть землю. Или потребовать такую арендную плату, какую захотят.
— И где эти наследники?
— А вот в том-то и дело, — Авдотья Макаровна открыла папку, достала несколько листов. — Анна Петровна в Америке умерла пять лет назад. Дочь её тоже умерла. А внучка... внучка вернулась в Россию.
Надя взяла документы дрожащими руками. На первом листе была фотография молодой женщины лет тридцати с небольшим. Красивая, ухоженная, с холодными глазами.
— Инга Громова, — прочитала Надя и замерла. — Громова... А не Инга ли это...
— Та самая, — подтвердила Авдотья Макаровна. — Лёшина любовница. Внучка Анны Петровны. И законная наследница нашей земли.
Надя смотрела на фотографию и не могла поверить. Неужели всё это время Инга знала? Неужели она специально закрутила роман с Лёшей, чтобы заполучить дом?
— Она знает? — спросила Надя хрипло.
— Теперь знает. Нотариус сказал, что она уже подавала документы на восстановление права собственности.
В дверях появился Кирилл — с рюкзаком, готовый идти в школу.
— Мам, что случилось? Ты какая-то бледная.
Надя попыталась улыбнуться.
— Ничего, сынок. Иди, а то опоздаешь.
Когда Кирилл ушёл, Авдотья Макаровна продолжила:
— Вчера она приезжала. Инга эта. Смотрела на дом, фотографировала. А потом постучала в дверь.
— И что сказала?
— Сказала, что готова нам продать землю. За три миллиона рублей.
— Три миллиона?! — Надя чуть не упала со стула. — Да где мы такие деньги возьмём?
— А если не купим, то через полгода должны будем дом снести и землю освободить.
Надя сидела и пыталась осмыслить происходящее. Значит, вся их победа над Лёшей была пирровой? Дом всё равно потеряют, только теперь уже из-за его любовницы?
— Авдотья Макаровна, а может, Лёша не знает? Про Ингу и землю?
— Думаю, не знает. Иначе не стал бы дом делить. Зачем ему половина того, что завтра могут отобрать?
Надя встала, прошлась по кухне. Нужно было что-то делать. Но что?
— А если рассказать ему? Лёше?
— И что это даст?
— Не знаю... Может, он поймёт, что его просто использовали?
Авдотья Макаровна покачала головой.
— Мужчины редко признают, что их обманули. Особенно в любви.
Надя взяла телефон, долго смотрела на экран, потом всё-таки набрала знакомый номер.
— Лёш? Это Надя. Нам нужно поговорить. Срочно.
Встретились они в кафе на центральной площади. Лёша выглядел помолодевшим — новая стрижка, дорогая куртка. Видно, Инга о нём заботилась.
— Что случилось? — спросил он, садясь напротив.
Надя рассказала всё — про завещание, про землю, про настоящую фамилию Инги. Лёша слушал, и лицо его постепенно каменело.
— Ты врёшь, — сказал он наконец. — Инга бы мне сказала.
— Лёш, посмотри на документы, — Надя положила на стол папку. — Вот её настоящие данные. Вот завещание бабушки. Она всё время знала, что дом стоит на её земле.
Лёша взял документы, долго изучал. Потом отложил и посмотрел в окно.
— Значит, она... с самого начала...
— Похоже на то.
— А я дурак, дом делить собрался, — горько усмехнулся Лёша. — Половину пустого места хотел забрать.
— Лёш, — Надя наклонилась к нему через стол. — Что будем делать? Кирилл скоро выпускается, Авдотья Макаровна старенькая. Куда мы пойдём?
Лёша молчал долго. Потом спросил:
— А она что, денег хочет?
— Три миллиона. За землю.
— Три миллиона... — Лёша свистнул. — Ну и наглость.
Он встал, прошёлся по кафе.
— Надь, а если я с ней поговорю? Может, она согласится на меньшую сумму?
— Ты же с ней живёшь. Попробуй.
— Жил, — поправил Лёша. — Теперь не знаю, захочу ли.
Он собрал документы, отдал Наде.
— Я подумаю. И с ней поговорю. Только... — он запнулся, — только если что получится, это не значит, что мы с тобой...
— Я понимаю, — кивнула Надя. — Мы просто решаем проблему. Ради Кирилла.
Вечером Лёша вернулся в съёмную квартиру, где жил с Ингой. Она сидела в гостиной с планшетом, что-то изучала.
— Привет, дорогой, — улыбнулась она. — Как дела?
— Инга, — сел он рядом, — мне нужно кое-что у тебя спросить.
— Слушаю.
— Ты внучка Анны Петровны Громовой?
Инга замерла. Планшет выскользнул из рук.
— Откуда ты знаешь?
— Неважно откуда. Ты знала, что дом стоит на твоей земле?
Инга встала, прошла к окну. Помолчала.
— Знала.
— С самого начала?
— Да.
— И поэтому со мной встречалась?
Инга обернулась. В её глазах не было ни стыда, ни раскаяния.
— Лёша, я не хотела тебя обманывать. Но возможность вернуть бабушкину землю...
— Замолчи, — сказал он тихо. — Просто замолчи.
Он встал, пошёл в спальню, стал складывать вещи в сумку.
— Лёша, постой! — Инга вбежала за ним. — Мы же можем всё уладить! Я не буду требовать полную стоимость земли. Договоримся на меньшей сумме.
— На какой? — не оборачиваясь, спросил Лёша.
— Ну... миллион. Это же справедливо.
Лёша захлопнул сумку, повернулся к ней.
— Справедливо? Ты два года мне морочила голову, разваливала мою семью, а теперь говоришь о справедливости?
— Лёша, я тебя люблю! — Инга схватила его за руку. — Мы можем пожениться, и тогда дом станет наш общий!
— Чтобы ты потом при разводе забрала всё? — Лёша высвободил руку. — Нет уж, хватит. Я уже один раз на эту удочку попался.
Он взял сумку, направился к выходу.
— Лёша! — крикнула Инга. — А как же наши планы? Мы же хотели детей, собственный бизнес...
Лёша остановился в дверях.
— Знаешь что, Инга? Если ты хочешь землю — забирай. Только учти: Кирилл это увидит. И запомнит. И когда-нибудь расскажет своим детям про тётю Ингу, которая выгнала их из дома. Так что наслаждайся своей победой.
Дверь за ним захлопнулась.
На следующий день Лёша приехал к дому. Своему бывшему дому. Постоял у калитки, посмотрел на яблони, которые уже завязывали первые плоды.
Авдотья Макаровна сидела на скамейке во дворе, грела на солнце старые кости.
— Лёшенька, — сказала она, увидев сына. — Заходи. Надя на работе, но придёт скоро.
— Мам, — сел он рядом, — я всё про Ингу узнал.
— И что теперь будешь делать?
— Не знаю. Денег у меня нет. Три миллиона... Да если всю жизнь работать, не заработаю.
— А если она согласится на меньшую сумму?
— Согласится. Говорила про миллион.
Авдотья Макаровна задумалась.
— Лёш, а помнишь, твой отец мне перед смертью что-то говорил? Про землю эту?
— Не помню. А что?
— Он говорил, что не всё так просто с документами. Что Анна Петровна не имела права продавать землю.
— Почему?
— А потому что земля была колхозная. И приватизировали её неправильно. Твой отец это знал, но молчал. Думал, пронесёт.
Лёша поднял голову.
— То есть как неправильно?
— А так, что документы о приватизации поддельные. Настоящий владелец земли — государство. И если это доказать...
— То Инга ничего не получит, — закончил Лёша.
— Ничего. А мы можем землю выкупить у государства по льготной цене. Как многодетная семья.
— Мам, вы это серьёзно?
— Серьёзнее некуда. Только документы надо найти. А они у нотариуса лежат, в архиве. Твой отец мне говорил — если что, ищи дело номер 1247 за 1994 год.
Лёша обнял мать.
— Мама, вы гений!
— Не гений, а просто помню, что покойник говорил. Иди к нотариусу, проверяй. А я пока Наде позвоню, пусть с работы пораньше уйдёт.
К вечеру вся семья собралась на кухне. На столе лежали новые документы — те самые, что нашёл Лёша в архиве.
— Значит, так, — сказал Витя, которого тоже позвали на семейный совет. — Земля была приватизирована незаконно. Анна Петровна подделала справку о том, что имеет право на приватизацию. А на самом деле участок должен был остаться в государственной собственности.
— И что это означает? — спросила Надя.
— А то, что вся цепочка собственности недействительна. И завещание тоже. Инга может требовать что угодно, но законных прав у неё нет.
— А у нас есть? — спросил Кирилл.
— У нас есть, — кивнул Лёша. — Мы можем подать на приватизацию как фактические пользователи земли. Тридцать лет тут живём, дом построили, коммуникации провели.
— И сколько это будет стоить? — поинтересовалась Авдотья Макаровна.
— Сто тысяч рублей, — улыбнулся Лёша. — Государственная цена.
Надя засмеялась — впервые за много месяцев.
— Значит, мы остаёмся дома?
— Остаёмся, — подтвердил Лёша. — Все остаёмся.
Он посмотрел на бывшую жену, на сына, на мать.
— Надь, а можно я вопрос задам?
— Задавай.
— А можно мне... ну... иногда сюда приходить? На ужин, там... С Кириллом время проводить?
Надя обменялась взглядами со свекровью.
— Можно, — сказала она тихо. — Но только как гость. И никаких претензий на дом.
— Никаких, — пообещал Лёша. — Слово даю.
Через месяц Инга получила официальный отказ в признании права собственности на земельный участок. Дело было проиграно ещё до начала — поддельные документы не выдержали экспертизы.
Она уехала обратно в Америку, так и не получив ни копейки.
А в доме Коробовых по воскресеньям стали собираться всей семьёй. Лёша приходил с пирогами из кондитерской, рассказывал Кириллу про работу, помогал Авдотье Макаровне в огороде.
Надя наблюдала за ним украдкой и думала — а может, люди и правда могут меняться? Может, стоит дать ему ещё один шанс?
Но это уже совсем другая история.