В вагоне пахло железом, потом и чем-то сладким, вроде конфет, которые кто-то жевал в соседнем купе. Поезд качнулся, застучал колесами, и я плюхнулся на нижнюю полку, бросив рюкзак под стол.
Алёна сидела напротив, теребила ремешок сумки, глаза её бегали по окну, где мелькали подмосковные дачи, серые и кривые, как зубы старика. Мы ехали в Сочи. Отпуск. Море, солнце, всё такое. Думал, отдохнём, перезагрузимся. Но как же я ошибался.
— Юр, ты чай будешь? — Алёна улыбнулась, но как-то не мне, а в пространство. Её светлые волосы падали на плечи, и в этом тусклом свете вагона она казалась моложе, почти девчонкой. Я кивнул, хотя пить не хотел. Просто чтоб не молчать.
Дверь купе скрипнула, и вошёл он. Руслан. Высокий, с тёмной щетиной, в чёрной футболке, которая сидела на нём, как вторая кожа. В руках — потрёпанный рюкзак, на шее — тонкая цепочка с каким-то кулоном, который поблёскивал, когда он двигался. Улыбнулся, сверкнув зубами, и я сразу понял: этот парень знает, как нравиться.
— Здорово, — сказал он, кидая рюкзак на верхнюю полку. — Руслан. Будем соседями до Сочи.
— Юра, — буркнул я, пожав его руку. Ладонь у него была крепкая, сухая. Алёна посмотрела на него, и её глаза задержались на секунду дольше, чем нужно.
— Алёна, — сказала она, и голос её был мягким, как будто она пробовала это имя на вкус. Я сделал вид, что не заметил.
Ночь в поезде — это как ловушка. Ты заперт в четырёх стенах, где всё скрипит, шуршит, и каждый шорох кажется важным. Мы пили чай из мятых стаканов, Руслан травил байки про свои поездки по Кавказу, про горы, про какой-то водопад, где он чуть не сорвался.
Алёна слушала, подперев подбородок рукой, и смеялась — звонко, как не смеялась со мной уже сто лет. Я сидел, крутил ложку в стакане, и в голове крутилось: «Почему она так смотрит на него? Почему не на меня?»
— Юр, ты чего молчишь? — Алёна ткнула меня локтем, но глаза её были на Руслане.
— Да я... устал просто, — соврал я. Устал, ага. Устал от того, как этот парень заполнил всё пространство, будто воздух в купе стал его собственностью.
Ночью я лежал на своей полке, слушая, как поезд стучит, и пытался не слышать их шёпот. Алёна и Руслан не спали. Они говорили — тихо, но я ловил обрывки. Что-то про звёзды, про море, про то, как он однажды ночевал в палатке у обрыва.
Она хихикала, и каждый её смешок был как иголка под кожу. Я притворился спящим, но внутри всё кипело. Почему она не спит? Почему ей так интересно?
К утру я был как выжатый лимон. Алёна выглядела свежей, будто не ночь в поезде провела, а спа-курорт посетила. Руслан спустился с полки, потянулся, и я заметил, как Алёна украдкой глянула на его руки — жилистые, с татуировкой на запястье, какой-то узор, похожий на волну.
— В Сочи где остановитесь? — спросил он, разливая чай по стаканам.
— В пансионате, — ответил я, стараясь звучать ровно. — А ты?
— Да я к друзьям. У них домик у моря. Может, пересечёмся? — Он посмотрел на Алёну, и она кивнула, слишком быстро.
— Может, — сказала она, и её улыбка была как маяк, который светит не мне.
Сочи встретил нас жарой и запахом соли. Море блестело, как разлитое серебро, и я думал, что вот оно, счастье — мы с Алёной, вдвоём, как раньше.
Но что-то было не так. Она всё время проверяла телефон, улыбалась каким-то сообщениям, а когда я спрашивал, отмахивалась: «Да так, ерунда».
На третий день я заметил, как она уходит «погулять» одна. Вернулась через два часа, глаза блестят, щёки розовые, а в руках — букетик полевых цветов.
— Это откуда? — спросил я, стараясь не сорваться.
— Да так, на рынке дали, — ответила она, но глаза её бегали, как у ребёнка, пойманного на вранье.
Я не дурак. Я видел, как она переписывается, как прячет телефон, как её голос меняется, когда она говорит о чём-то «неважном».
И в тот вечер, когда она снова ушла «погулять», я не выдержал. Позвонил Мише, своему старому другу, который знал меня лучше, чем я сам.
— Миш, я в агонии, — сказал я, шагая по набережной. — Она с кем-то мутит. Я уверен.
— Юр, ты серьёзно? Алёна? Да она же... — Миша замялся. — Слушай, ты не накручивай. Поговори с ней.
— Поговорить? Она врёт мне в лицо! — Я почти кричал, и какая-то тётка с мороженым обернулась.
— Ну, проследи тогда. Убедись, — сказал Миша, и я услышал, как он вздыхает. Он всегда был за мир, но я уже не мог.
Я пошёл за ней. Не горжусь, но пошёл. Она сидела в кафе на набережной, с ним. С Русланом. Они смеялись, он трогал её руку, а она не отстранялась. Я стоял за углом, как какой-то шпион из дешёвого фильма, и чувствовал, как внутри всё рушится.
Когда она вернулась в номер, я был уже на грани. Она вошла, бросила сумку, улыбнулась, как ни в чём не бывало.
— Где была? — спросил я, и голос мой был как лезвие.
— Гуляла, Юр. Что за допрос? — Она нахмурилась, но я видел, как её пальцы дрогнули.
— С Русланом гуляла? — Я шагнул к ней, и она отступила. — Я же не слепой, Алён. Я видел вас.
Её лицо изменилось. Глаза расширились, губы сжались.
— Ты следил за мной? — тихо, но с яростью.
— А ты врала мне! — Я сорвался на крик. — Что это, Алёна? Что за игры? Мы же женаты!
— Да что ты знаешь о том, что мне нужно? — Она тоже закричала, и её голос был как пощёчина. — Ты всё время молчишь, Юра! Ты как стена! А он... он слушает. Он видит меня.
— Видит? — Я расхохотался, но смех был горький, как кофе без сахара. — Он тебя использует, Алён! Ты для него — просто развлечение на курорте!
— А ты? — Она шагнула ко мне, глаза горели. — Ты кто для меня, Юра? Муж, который не замечает, что мне плохо? Что я тоскую?
Я замер. Она никогда не говорила так. Никогда. В голове крутилось: «Как я мог не заметить? Как я упустил?» Но вместо этого я сказал:
— Значит, это всё? Ты с ним теперь?
Она молчала. Долго. А потом просто ушла, хлопнув дверью. Я остался один, в номере, где пахло её духами и морем. Внутри было пусто, как в том поезде, где всё началось.
Прошёл день. Я не спал. Сидел на балконе, смотрел на море и думал о том, как всё пошло не так. Алёна вернулась утром, с красными глазами, но без слёз. Села напротив, посмотрела на меня, как будто впервые.
— Юр, я не хочу так, — сказала она тихо. — Я запуталась. Прости.
Я молчал. Хотелось кричать, но я молчал. Она продолжила:
— Руслан... он просто... он был как глоток воздуха. Но я не хочу терять нас. Если ты ещё хочешь... нас.
Я смотрел на неё и видел не ту девчонку из поезда, а женщину, которая была со мной десять лет. Которая пекла мне блины по воскресеньям, которая боялась высоты, но всё равно лезла со мной на гору в Крыму. И я понял, что не готов её отпустить. Но и простить — не готов.
— Я не знаю, Алён, — сказал я наконец. — Я правда не знаю.
Она кивнула, и мы сидели молча, пока море шумело за окном, как будто напоминая, что жизнь идёт дальше, даже если ты не знаешь, куда.
***
Поезд обратно был как зеркало того, первого. Те же скрипучие полки, тот же запах железа и чьих-то бутербродов, только теперь в купе было пусто — ни Руслана, ни случайных попутчиков. Только мы с Алёной, напротив друг друга, и тишина, которая резала похлеще ножа.
Сочи осталось позади, как яркий сон, который выветривается к утру, но я всё ещё чувствовал соль на коже и её взгляд — тот, что она бросала на него. Море ушло, а рана осталась.
Алёна сидела у окна, смотрела на мелькающие столбы, и её пальцы нервно теребили край браслета — того самого, что я подарил ей на пятую годовщину.
Я хотел заговорить, но слова застревали, как рыба в горле. Весь отпуск я пытался склеить то, что треснуло, но каждый её взгляд, каждый вздох говорил: «Юра, ты опоздал».
— Юр, нам надо поговорить, — наконец сказала она, когда поезд замедлился на какой-то захудалой станции. Её голос был тихий, но твёрдый, как будто она репетировала эту фразу сто раз.
— Давай, — ответил я, хотя внутри всё сжалось. Я знал, что будет больно, но не думал, что так.
Она повернулась ко мне, и её глаза, обычно тёплые, как июльский вечер, были холодными, как это чёртово окно.
— Я не могу больше, Юра. Я пыталась, правда. Но... — Она замолчала, будто подбирала слова, которые не разрежут меня на куски. — Руслан... он моя судьба. Я не хочу его терять.
Я замер. Вагон качнулся, где-то за стенкой кто-то кашлянул, а я почувствовал, как пол уходит из-под ног.
— Судьба? — переспросил я, и голос мой был хриплым, как у пьяницы в подворотне. — Алён, ты серьёзно? Какая, к чёрту, судьба? Ты его знаешь две недели!
— Не в неделях дело, — она покачала головой, и её волосы качнулись, как занавес перед финалом спектакля. — С ним я... другая. Я не знаю, как объяснить. Но я не могу притворяться, что этого нет.
— А я? — Я почти кричал, но сдержался, потому что проводница уже косилась на нас из коридора. — Я что, просто так? Десять лет, Алёна! Десять лет я был с тобой, а ты теперь — «судьба»?
Она опустила глаза, и я увидел, как её пальцы сжали браслет так, что кожа побелела.
— Ты хороший, Юра. Ты правда хороший. Но я... я не могу больше быть той, кем была. Я задыхалась. А с ним — я дышу.
Я расхохотался. Горько, зло, так, что у самого горло сдавило.
— Дышишь? С этим... с этим туристом? С его байками и татуировками? Ты же сама не веришь в эту чушь! — Я наклонился к ней, пытаясь поймать её взгляд. — Он тебя бросит, Алён. Как только ты перестанешь быть для него приключением.
— Может, и бросит, — тихо сказала она, и в её голосе не было ни капли сомнения. — Но я не могу не попробовать. Я уйду, Юра. Прости.
Слово «уйду» ударило, как молот. Я откинулся на полку, чувствуя, как поезд стучит, будто отсчитывает последние секунды нашей жизни.
В голове крутилось: «Как? Как я не заметил, что всё так далеко зашло?» Я вспомнил её смех в том первом поезде, её взгляд на Руслана, и понял — я потерял её ещё тогда, в ту первую ночь.
— Куда ты? — спросил я, хотя ответ уже не имел значения. — К нему?
— Не знаю, — честно ответила она. — Но не с тобой.
Я молчал. Что тут скажешь? Она встала, взяла сумку, будто собиралась выйти прямо сейчас, на этой богом забытой станции. Но поезд тронулся, и она просто села обратно, глядя в окно. Мы ехали молча, и каждый стук колёс был как гвоздь в крышку гроба нашей жизни.
Когда мы вернулись домой, в нашу квартиру, где всё ещё пахло её духами и моими надеждами, она собрала вещи. Я стоял в дверях спальни, смотрел, как она складывает платья, и думал: «Вот и всё. Десять лет — в чемодан».
— Юр, я не хочу, чтобы ты меня ненавидел, — сказала она, застегивая молнию.
— Я не ненавижу, — ответил я, и это была правда. Я был пуст. Как выгоревший дом, где остались только стены. — Просто... как ты могла, Алён?
Она не ответила. Только посмотрела на меня — долго, как будто запоминая. А потом ушла, и дверь хлопнула, как точка в конце предложения.
Я сел на диван, включил телевизор, но смотрел в пустоту. Позвонил Мише, но даже он, мастер всё разруливать, только вздохнул в трубку:
— Юр, держись. Ты сильнее, чем думаешь.
Сильнее? Может быть. Но пока я просто сидел, слушал, как тикают часы, и думал, что море, Сочи, Руслан — всё это было не случайностью. Это был мой урок. Только я пока не знал, чему он меня научил.
***
Прошёл год
Я сидел в той же квартире, только теперь она казалась чужой — слишком большой, слишком тихой. Алёна ушла к Руслану, и я думал, что это конец. Но жизнь, как паршивый сценарист, любит закручивать сюжет.
Я пил кофе, чёрный, без сахара, когда в дверь позвонили. Не ждал никого. Миша был в командировке, соседка сверху обычно стучала шваброй, а не звонила. Я открыл — и там стояла она. Алёна.
Она изменилась. Волосы потускнели, под глазами тени, будто кто-то размазал уголь. В руках — тот же чемодан, что она уволокла год назад. Я смотрел на неё, и внутри ничего не шевельнулось. Ни злости, ни тоски. Пустота.
— Юр, можно войти? — Голос её дрожал, но не так, как раньше, когда она сердилась или смеялась. Теперь это была усталость, будто кто-то выжал её до последней капли.
— Зачем? — спросил я, не двигаясь с места. Дверной косяк холодил плечо, и я вцепился в него, чтобы не сделать шаг назад.
— Я... я ошиблась, Юра. — Она опустила глаза, и я заметил, как её пальцы нервно сжимают ручку чемодана. — Руслан... он не тот, кем казался.
Я молчал. Хотелось сказать: «Я же говорил», но вместо этого просто ждал. Она шагнула ближе, и я уловил запах её духов — тот же, что витал в нашей спальне сто лет назад.
— Он обманул меня, — продолжила она, и её голос надломился. — Выкачал все деньги. Мои сбережения, кредиты... всё. Работать не хотел, только болтал про свои мечты, про бизнес, который так и не начался. А потом... — Она замялась, и я увидел, как её губы дрогнули. — Нашёл себе другую. Молодую. Девчонку, которая смотрит на него, как я когда-то.
— И что? — Я скрестил руки, чувствуя, как внутри закипает что-то старое, горькое. — Ты думала, он принц? Алён, ты же сама выбрала.
— Я знаю, — почти шёпот. — Я знаю, что натворила. Но, Юра, я... я хочу вернуться. К тебе. К нам.
— Нет, Алён, — сказал я, и голос мой был ровным, как асфальт. — Ты ушла. Ты выбрала. И я... я не тот Юра, который ждал бы тебя с открытой дверью.
Она подняла глаза, и я увидел в них слёзы, но они не тронули меня. Может, я стал чёрствым. Может, это и есть справедливость — не та, что в книгах, где все обнимаются и мирятся, а та, что оставляет тебя одного с правдой.
— Юра, пожалуйста... — начала она, но я покачал головой.
— Ты ошиблась, Алён. Но я не твой запасной аэродром. Живи с этим.
Я закрыл дверь. Не хлопнул, не пнул — просто закрыл, тихо, как ставят точку. За дверью послышались её шаги, шорох чемодана, а потом тишина.
Я вернулся к своему кофе, сел на диван и посмотрел в окно. Город шумел, жизнь шла, а я чувствовал, как внутри что-то отпустило. Не боль, не любовь — что-то, что держало меня всё это время.
Позже я позвонил Мише.
— Она приходила, — сказал я, крутя в руках пустую кружку.
— И? — В его голосе была осторожность, как будто он боялся спугнуть.
— Я её не пустил.
Он помолчал, а потом хмыкнул:
— Ну, Юр, ты мужик. Держись.
Я кивнул, хотя он не видел. Держаться. Да, это я теперь умел. Не ради неё, не ради прошлого — ради себя. Поезд ушёл, и я наконец-то сошёл с перрона.