Солнце жгло по макушке, как боксер в спарринге, а я стою у мангала, переворачиваю шашлыки и слушаю, как за спиной родственники орут друг на друга.
Нина, моя жена, красная, как помидор с грядки, тычет пальцем в сторону двоюродного брата Сереги, а тот размахивает руками, будто дирижер на концерте. Пикник на природе! Хотелось тишины, травы под ногами, птичек в небе. А получил – базар-вокзал.
– Ты чего, Серега, с пустыми руками пришел? – Нина почти шипит, глаза ее как два уголька, вот-вот загорятся. – Мы с Ваней весь день на рынке, в очередях, а вы все едите!
Серега, здоровенный, как медведь, с пузом, которое натягивает футболку до предела, пыхтит и тычет пальцем в свою жену Веру:
– А ты, Нин, не кричи! Мы же договаривались – вы мясо, мы выпивку! Где твой хваленый шашлык, а? Сухой, как подошва!
Я стою, шампур в руке, и думаю: «Ну вот, началось». Мясо шкворчит, дым ест глаза, а в голове – пустота, только кошелек в кармане, легкий, как перышко, напоминает, что мы с Ниной выгребли последние пять тысяч на этот чертов пикник.
Родственники, чтоб их, обещали скинуться. Ага, скинулись – два пакета чипсов и полбутылки теплой колы от Серегиной дочки Олеси. Остальное – наше: мясо, овощи, уголь, даже одноразовые тарелки.
– Ваня, скажи им! – Нина поворачивается ко мне, руки в боки, как генерал перед боем. – Скажи, что они обнаглели!
Я молчу. Не потому, что нечего сказать, а потому что знаю: стоит открыть рот – и этот цирк сгорит дотла. Серега, Вера, их Олеся, тетя Люба с ее вечно недовольным лицом – все они сейчас на взводе, как пружины в старом диване. Один щелчок – и разлетимся.
– Вань, ты чего молчишь? – Серега шагает ко мне, его кроссовки хрустят по сухой траве. – Ты с ней заодно, да? Думаете, мы тут нахлебники?
– Серег, – я наконец разжимаю зубы, голос спокойный, но внутри все кипит, – я просто хочу, чтобы мы поели и разошлись. Без драмы.
– Без драмы? – Вера, худая, как тростинка, с острым носом и вечно поджатыми губами, подскакивает с пледа. – Это ты нам про драму? А кто нас на эту вашу дачу затащил? Мы могли дома сидеть, в прохладе!
– Вера, вы сами напросились! – Нина уже не сдерживается, голос срывается на крик. – Сказали, мол, давайте на природу, шашлыки, отдохнем! А теперь вы тут права качаете?
Я смотрю на них и вижу не людей, а стаю ворон, что кружат над пустым полем, каркают, дерутся за крошки. Поле – это я с Ниной, а крошки – наш кошелек, наша дача, наша жизнь.
Мы с ней десять лет копили на этот домик у реки, с маленьким бассейном, который больше похож на большую ванну. Нина мечтала о нем, как о ребенке, которого у нас так и не случилось. А теперь эта свора хочет влезть туда с грязными ногами.
– Ладно, – я поднимаю руки, как рефери на ринге. – Хватит. Едим и по домам.
Но Серега не унимается. Он хватает шампур из моих рук, чуть не обжигая пальцы, и тычет в мою сторону:
– А что, Вань, мы у вас на даче пару дней пожить не можем? Олеся вон в бассейне поплавать хочет. Лето же!
Олеся, долговязая девчонка лет шестнадцати, с наушниками в ушах, даже не смотрит на нас. Она сидит на пне, листает телефон, будто весь этот ор ее не касается. А тетя Люба, седая, с лицом, как у старого бульдога, поддакивает:
– И правда, Ваня, чего вам жалко? У вас там места полно. Мы бы приехали, пожили недельку-другую…
– Недельку-другую? – Нина чуть не давится воздухом. – Вы серьезно? У нас там не гостиница!
Я чувствую, как в груди что-то сжимается, будто кто-то затянул узел. Дача – это наше с Ниной убежище. Там мы с ней по ночам сидим на крыльце, она пьет свой травяной чай, а я курю, глядя на звезды. Там мы молчим, и это молчание – как музыка. А теперь туда хотят вломиться эти… эти нахлебники. С их криками, мусором, претензиями.
– Нет, – говорю я, и голос мой звучит, как удар молотка. – На даче никто не живет. Точка.
Серега открывает рот, но я уже не слушаю. Бросаю шампур на мангал, иду к машине. Нина за мной, ее каблуки стучат по земле, как метроном.
– Вань, ты куда? – кричит она, но я только машу рукой. Надо проветрить голову, пока не треснула.
Домой мы вернулись к вечеру, машина пахла дымом от мангала, а в голове у меня гудело, как в улье. Родственники приехали следом – на своем старом «Форде», который ревет, как раненый зверь.
Я думал, на этом все, но нет – они ввалились к нам в дом, будто к себе домой. Серега плюхнулся на диван, Вера начала рыться в холодильнике, а тетя Люба, не снимая туфель, прошлась по нашему чистому полу, оставляя следы.
– Ваня, у вас воды нет? – кричит Вера из кухни. – Я бы чайку попила.
– Вера, – Нина стоит в дверях, руки скрещены, глаза как два ножа, – ты дома у себя, что ли? Холодильник зачем открыла?
– Ой, Нин, не начинай, – Вера машет рукой, как будто отгоняет муху. – Мы же родня, чего ты?
– Родня? – Нина делает шаг вперед, и я вижу, как ее плечи дрожат. – Родня – это когда вместе, а не когда вы к нам с пустыми руками и претензиями!
Я сижу в кресле, смотрю на них и думаю: «За что?» За что нам это? Мы с Ниной – обычные люди. Я – инженер на заводе, она – бухгалтер в конторе. Живем скромно, копим на отпуск, мечтаем о поездке к морю. А эти… они как саранча. Съедают все, что видят, и еще требуют добавки.
– Нин, – Серега поднимается с дивана, его голос низкий, как у актера в плохом фильме, – вы чего такие жадные? Мы же не чужие. Дайте пожить на даче, а? Олеся вон в бассейне поплавать хочет.
– Да сколько можно про этот бассейн! – Нина взрывается, ее голос звенит, как стекло, готовое треснуть. – Это не отель! Это наш дом!
Я смотрю на нее и вижу, как она борется. Не с ними, а с собой. Нина – добрая, слишком добрая. Она всегда хотела, чтобы все были довольны, чтобы родня не ссорилась. Но сейчас я вижу, как в ней что-то ломается – не сломалось, нет, а именно ломается, как старая ветка под ветром. Она устала быть хорошей.
– Ваня, – она поворачивается ко мне, и в ее глазах – мольба, – скажи им. Скажи, чтобы убирались.
Я встаю. Медленно, как будто ноги налиты свинцом. Смотрю на Серегу, на Веру, на тетю Любу, которая уже устроилась в нашем кресле с кружкой нашего чая. Олеся все так же сидит в телефоне, будто нас нет.
– Уходите, – говорю я. Голос тихий, но в нем – злость. – Все. Прямо сейчас.
Серега хмыкает, Вера фыркает, тетя Люба качает головой, как будто я ребенок, который капризничает. Но я не отступаю. Я вижу, как Нина смотрит на меня, и в ее глазах – не только усталость, но и что-то новое.
Гордость? Любовь? Не знаю. Но я знаю, что мы с ней – команда. И этот дом, эта дача, этот бассейн – наше. Не их.
– Вы слышали, – повторяю я, открывая дверь. – Уходите.
Они ушли. Не сразу, конечно. Были крики, хлопанье дверьми, обвинения. Серега орал, что мы «зажрались», Вера ныла, что «так с родней не поступают», тетя Люба бурчала что-то про неблагодарность. Олеся просто молча вышла, не отрываясь от телефона. Но ушли.
Мы с Ниной остались одни. Она села на диван, обхватила себя руками, как будто ей холодно. Я подошел, сел рядом. Молчал. Она тоже молчала. Но в этом молчании было все – наша усталость, наша злость, наша любовь.
– Вань, – наконец сказала она, и голос ее был мягким, как вечерний ветер, – мы правильно сделали?
Я кивнул. Взял ее руку, сжал.
– Правильно, Нин. Это наш дом. И наш кошелек. Пусть пустой, но наш.
Она улыбнулась – впервые за весь день. И я понял, что мы выстояли. Не против родни, не против их наглости. Против самих себя – против желания угодить, уступить, прогнуться. Мы выстояли. И это было как глоток холодной воды в жару. Как звезды над дачей. Как жизнь.
Скандал затих, как буря, что прошла и оставила после себя только грязь и лужи. Мы с Ниной сидели на диване, ее рука все еще в моей, теплая, чуть дрожащая. Тишина в доме была тяжелой, как мокрая простыня, но в ней было что-то успокаивающее.
Я думал, что это конец – мы выгнали Серегу с его бандой, и теперь можно выдохнуть. Но, как говорится, если жизнь дает тебе лимон, жди, пока она швырнет в тебя целый ящик.
Дверной звонок резанул по ушам, как нож по стеклу. Нина вздрогнула, посмотрела на меня, и в ее глазах я увидел тот же вопрос, что крутился у меня в голове: «Кто еще?»
Я встал, чувствуя, как ноют ноги после всего этого цирка на природе, и поплелся к двери. В глазок увидел тетю Любу – ее бульдожье лицо, сжатые губы, глаза, как два буравчика. За ней маячила Олеся, все так же уткнувшись в телефон, и кто-то еще, в тени, лица не разглядеть.
– Ваня, открывай! – голос тети Любы пробивался сквозь дверь, как таран. – Мы не закончили!
Я открыл, хотя все внутри кричало: «Не надо». Тетя Люба ввалилась в прихожую, будто танк, за ней Олеся, а за Олесей – черт возьми, Серегина мать, Зинаида Павловна. Я ее сто лет не видел. Худая, как высохший стебель, с волосами, собранными в тугой пучок, и глазами, которые смотрят так, будто ты уже во всем виноват.
– Что за хамство, Ваня? – начала Зинаида Павловна, даже не поздоровавшись. – Выгнать родню? Это что, теперь так принято? А Нина где? Пусть выйдет, я с ней поговорю!
– Зинаида Павловна, зачем вы приехали? Мы же сказали: хватит! – сказала Нина.
– Хватит? – Зинаида Павловна прищурилась, ее голос дрожал от возмущения, но в нем было что-то театральное, как у актрисы, которая переигрывает. – Вы нас на весь поселок опозорили! Серега мне все рассказал – как вы их выгнали, как мясо свое прятали! А теперь я слышу, что вы дачу сдавать собрались? Сдавать, когда родня просит пожить?
Я чуть не поперхнулся. Сдавать дачу? Это что, новый бред? Я посмотрел на Нину, она на меня – в ее глазах тот же шок. Мы никогда даже не думали про это. Дача – наш угол, наш воздух, наше все. Но Зинаида Павловна уже неслась, как поезд без тормозов.
– Соседи ваши, из поселка, сказали! – она ткнула пальцем в воздух, будто там висел список наших грехов. – Будто вы уже объявление повесили, мол, дача в аренду, с бассейном, все дела! А родне – ни дня пожить? Это что за подлость?
– Какие соседи? Какое объявление? – я не выдержал, голос сорвался. – Зинаида Павловна, вы хоть понимаете, что несете?
– Не ори на мать! – тетя Люба вклинилась, ее голос скрипел, как старая дверь. – Мы знаем, что вы там крутите. Серега сказал, вы уже с кем-то договаривались, какие-то городские приезжали смотреть вашу дачу!
Я почувствовал, как кровь стучит в висках. Это был не просто скандал – это была какая-то чертовщина. Я повернулся к Нине, но она уже смотрела на Олесю, которая, как обычно, стояла в стороне, уткнувшись в телефон.
Но теперь я заметил: она не листает ленту, не играет. Она снимала. Камера телефона была направлена на нас, и ее пальцы чуть дрожали.
– Олеся, ты что делаешь? – я шагнул к ней.
– Ничего, просто видео снимаю для соцсетей! – буркнула она, но телефон не опустила.
– Для каких еще соцсетей? – Нина подскочила к ней, выхватила телефон. Олеся взвизгнула, но Нина уже листала экран. – Это что? Это наша дача! Откуда у тебя эти фото?
Я заглянул через плечо. На экране – наш домик, наш бассейн, снятые с какого-то странного ракурса, будто кто-то крался по участку. А под фото – текст: «Сдается уютная дача с бассейном, недорого, писать в личку». И куча лайков, комментариев: «Класс, сколько за месяц?», «Это где?»
– Олеся, ты зачем это выложила? – спросил я со злостью.
– Ну и что? – голос ее дрожал, но она старалась держать марку. – Вы же не пускаете нас! А я… я просто хотела заработать немного. Для учебы.
– Для учебы? – Нина чуть не задохнулась от возмущения. – Ты нашу дачу в интернете продаешь, а нам даже не сказала?
Зинаида Павловна и тетя Люба переглянулись, и я понял: они знали. Может, не все, но что-то точно. Это был не просто скандал – это была засада. Олеся, похоже, решила подзаработать, выложив нашу дачу в сеть, а родня, вместо того чтобы ее остановить, подхватила эту байку и приехала качать права. Но теперь, когда их план вскрылся, они молчали, как рыбы.
– Вы… – Нина повернулась к Зинаиде Павловне, ее голос дрожал, но не от слабости, а от ярости. – Вы знали, что она творит, и вместо того, чтобы нас предупредить, приехали нас обвинять? Это что за спектакль?
– Нина, не ори, – тетя Люба попыталась ее успокоить, но это было как тушить пожар бензином. – Мы думали, вы правда сдаете, а нам не говорите. Олеся же ребенок, она не подумала…
– Не подумала? – я шагнул вперед, чувствуя, как внутри все кипит. – Она нашу дачу в интернет выложила, а вы тут права качаете? Убирайтесь. Все. Прямо сейчас.
Зинаида Павловна открыла было рот, но я уже не слушал. Я пошел к двери, распахнул ее настежь. Холодный вечерний воздух ворвался в дом, как будто хотел вымести всю эту грязь.
Олеся, красная, как рак, схватила свой телефон и выбежала. Тетя Люба что-то бурчала, но тоже пошла к выходу. Зинаида Павловна задержалась, посмотрела на меня, как на предателя.
– Ваня, – сказала она тихо, почти шепотом, – ты пожалеешь. Родня – это святое.
– Святое? – я усмехнулся, и в этом смешке было все – усталость, злость, разочарование. – Святое – это мой дом. И моя жена. А вы… вы просто гости, которые забыли, как себя вести.
Они ушли. Дверь хлопнула, и дом снова погрузился в тишину. Но теперь она была другой – не тяжелой, а живой, как после грозы. Нина стояла посреди комнаты, ее плечи опустились, но в глазах было что-то новое. Не просто облегчение, а сила. Она посмотрела на меня, и я понял: мы не просто выстояли. Мы стали другими.
– Вань, – она подошла, обняла меня, и ее голос был мягким, как утренний свет, – надо пароль на вай-фай поменять. А то эта Олеся еще чего-нибудь выложит.
Я рассмеялся – впервые за день. И в этом смехе было все: наша дача, наш пустой кошелек, наша жизнь. Мы с Ниной – как два старых дерева, что пережили бурю. Корни крепкие, ветки потрепанные, но стоим. И стоять будем.
Тишина в доме была хрупкой, как первый лед на реке, – кажется, тронь, и треснет. Мы с Ниной стояли посреди комнаты, обнявшись, и я чувствовал, как ее сердце стучит через тонкую ткань кофты.
За окном ночь навалилась на поселок, фонарь у калитки мигал, будто подмигивал нам: «Держитесь, ребята». Но я знал – это не конец. С родней никогда не бывает конца, только паузы, как в плохом сериале, где все серии заканчиваются на клиффхэнгере.
Утром, пока Нина варила кофе, я сидел за столом и листал телефон. Олесин пост про нашу дачу все еще висел в сети, хотя лайков стало меньше – видно, народ понял, что объявление липовое.
Но комменты под ним жгли глаза: «Классная дача, бери, пока дешево!», «А бассейн глубокий?». Я скрипнул зубами. Эта девчонка, с ее наглостью и телефоном, чуть не продала нашу жизнь за пару тысяч лайков. А родня… родня подлила масла в этот костер.
– Вань, – Нина поставила передо мной кружку, кофе пах так, будто мог вернуть меня к жизни, – надо что-то делать. Они же не отстанут.
Я кивнул, глядя в ее глаза – усталые, но с искрой, как у бойца, который знает, что ринг еще не покинул. Нина всегда была такой: мягкая снаружи, но внутри – стальной стержень. Я любил ее за это, хоть и не всегда говорил.
– Надо, – согласился я, отхлебнув кофе. Горький, как правда. – Но сначала я поговорю с Серегой. Один на один. Без его мамаш и теть.
Она посмотрела на меня, прищурилась, как будто проверяла, не шучу ли я. Потом кивнула:
– Только не горячись, Вань. Ты у меня как вулкан – вроде спит, а потом как рванет.
Я усмехнулся, но внутри все кипело. Серега – мой двоюродный брат, мы с ним в детстве по деревьям лазили, в пруду рыбу воровали. А теперь он – как чужой, с пузом, с претензиями, с этой своей семьей, которая тянет из нас жилы. Но я решил: хватит. Пора ставить точку.
Серега согласился встретиться в кафе у трассы – нейтральная территория, без криков Веры и нравоучений Зинаиды Павловны. Я приехал первым, заказал пиво, хотя пить не хотелось. Он ввалился через десять минут, потный, в мятой футболке, с глазами, которые бегали, как мыши по амбару.
– Ну, чего звал? – Серега плюхнулся на стул, даже не поздоровавшись. – Опять будешь про дачу ныть?
Я смотрел на него и думал: «Где тот пацан, с которым мы палатки в лесу ставили?» Передо мной сидел мужик, которого жизнь пожевала и выплюнула, но он все еще думает, что может качать права.
– Серег, – начал я, стараясь держать голос ровным, – ты знал, что Олеся нашу дачу в сеть выложила?
Он замялся, почесал затылок, будто там прятался ответ.
– Ну… слышал. Она ж молоденькая, глупая. Хотела деньжат поднять, для учебы, говорит.
– Для учебы? – я чуть не рассмеялся, но смех застрял в горле, как кость. – А ты, значит, решил, что это нормально? Что можно нашу дачу, нашу с Ниной жизнь, вот так взять и выставить на продажу?
Серега нахмурился, его лицо стало похожим на скомканную тряпку.
– Вань, не начинай. Вы с Ниной всегда такие правильные, да? А мы, значит, нахлебники? Мы ж родня! Должны делиться!
– Делиться? – я наклонился ближе, чувствуя, как в груди что-то сжимается, как пружина. – Мы с Ниной десять лет горбатились, чтобы эту дачу купить. А вы приезжаете, едите наше, пьете наше, а теперь еще и права качаете? Это не родня, Серег. Это… – я замолчал, подбирая слово, – это как гиены, которые на чужую добычу слетаются.
Он побагровел, кулаки сжались, но я не дал ему вставить слово.
– И знаешь что? – продолжал я, чувствуя, как слова летят, как пули. – Хватит. Мы с Ниной вам не банкомат. Хотите на дачу? Снимайте свою. Хотите бассейн? Стройте. А наш дом – наш. И точка.
Серега молчал. Впервые за все время я видел, как он не орет, не спорит, не машет руками. Он просто смотрел на меня, и в его глазах было что-то… не злость, не обида, а как будто он впервые понял, что перегнул.
– Вань, – наконец выдавил он, – я… ну, не думал, что так серьезно. Олеся, она ж… ну, ребенок. А мы… ладно, погорячились.
– Погорячились? – я покачал головой. – Серег, ты не погорячился. Ты просто привык, что мы с Ниной всегда под вас стелимся. Но это конец. Больше ни копейки, ни дня, ничего.
Он открыл было рот, но я уже встал, бросил на стол пару мятых купюр за пиво и пошел к двери. На выходе обернулся:
– И Олесин пост удали. Сегодня. Иначе я сам разберусь.
Когда я вернулся домой, Нина сидела на крыльце, завернувшись в плед. Вечер был прохладный, река за забором шептала что-то свое, вечное. Я сел рядом, молчал. Она тоже. Но в этом молчании было все – наша усталость, наша победа, наша любовь.
– Ну что? – наконец спросила она, не отрывая глаз от звезд.
– Сказал, как есть, – ответил я, чувствуя, как внутри что-то отпускает, как будто камень с плеч свалился. – Они больше не сунутся. А если сунутся… я готов.
Нина улыбнулась – не широко, но так, что я почувствовал тепло, как от солнца. Она положила голову мне на плечо, и я понял: мы не просто выстояли. Мы стали сильнее. Не потому, что прогнали родню, а потому, что научились держать свою крепость. Наш дом, нашу дачу, наш пустой кошелек.
– Вань, – шепнула она, – а давай завтра на дачу? Вдвоем. Похлебку сварим, в бассейне поплаваем.
Я кивнул, сжал ее руку. И в этот момент я знал: какие бы бури ни приходили, мы с Ниной – как два старых дуба. Ветер гнет, но не ломает. И наш дом, наш маленький мир, останется нашим. Навсегда.