Солнце било в глаза, как прожектор на допросе, когда я тащил чемоданы по гравийной дорожке к корпусу санатория "Сосновый бриз". Анфиса, моя жена, семенила рядом, поправляя солнцезащитные очки и что-то бубня про целебные грязи.
"Сережа, ты только представь, как мы отдохнем! Ванны, массажи, лесной воздух!" – её голос звенел, как колокольчик на ветру, но я уже чувствовал, как что-то внутри меня скрипит, как старый паркет. Двадцать лет брака, а я всё ещё не научился читать её интонации. Или не хотел.
— Смотри, какой вид! – Анфиса ткнула пальцем в сторону сосен, что торчали, как зелёные свечи, на фоне голубого неба.
Я только кивнул, потирая ноющее плечо. Чемоданы, будь они неладны, весили, как моя ипотека в девяностых.
Мы заселились в номер – тесный, с запахом хвои и старой мебели. Кровать скрипела, будто жаловалась на жизнь, а шторы были такими тонкими, что свет пробивался, как через марлю.
Анфиса тут же кинулась распаковывать свои платья, а я плюхнулся на стул и уставился в окно. Внутри что-то ныло. Не плечо – глубже. Может, это просто усталость. Может, предчувствие.
— Сережа, я на процедуры, ладно? – Анфиса уже переоделась в лёгкий сарафан, её каштановые волосы блестели, как полированное дерево. – Ты пока погуляй, библиотеку тут хвалили.
— Библиотеку? – я хмыкнул. – Фиса, я сюда не книжки читать приехал.
— Ну, тогда по лесу прогуляйся! Воздух – как бальзам! – она чмокнула меня в щеку, и её каблучки уже цокали по коридору.
Я остался один, с чемоданами и скрипучей кроватью. Почему-то вспомнилось, как в молодости она таскала меня на танцы, а я топтался, как медведь, и злился. А она смеялась. Где тот смех теперь?
Я бродил по лесу, где сосны шептались, как сплетницы на базаре. Тропинка виляла, как жизнь, – то вверх, то вниз, то в никуда. В библиотеке пахло пылью и старыми тайнами. Я взял какой-то детектив, но буквы расплывались перед глазами.
Мысли крутились вокруг Анфисы. Она всегда была как искра – яркая, быстрая, неуловимая. Но в последнее время её искры летели куда-то мимо меня. Я списывал это на возраст, на работу, на быт. Двадцать лет – не шутка. Люди меняются. Или не меняются, а просто открываются?
Вечером, вернувшись в номер, я застал Анфису в отличном настроении. Она напевала что-то, крутясь перед зеркалом.
— Как процедуры? – спросил я, скидывая ботинки. Ноги гудели, как после смены на заводе.
— Ой, Сережа, это что-то! Грязи, массажи, джакузи – я как заново родилась! – она засмеялась, но её глаза скользнули куда-то в сторону. – А ты что делал?
— Гулял. Читал. – Я пожал плечами. – Скучно без тебя.
— Ну, не скучай, завтра вместе пойдём на что-нибудь! – она подмигнула, но я почувствовал холодок. Как будто она говорила не со мной, а с кем-то в своей голове.
На третий день я познакомился с Михаилом, соседом по номеру через стенку. Он был тощий, с сединой в бороде и глазами, как у старого пса, который всё видел и ничего не ждал. Мы разговорились в столовой, где суп пах больницей, а котлеты – тоской.
— Первый раз тут? – Михаил ковырял вилкой картошку, будто искал в ней смысл жизни.
— Ага. Жена уговорила. Говорит, здоровье поправим.
— Ха, здоровье… – он хмыкнул. – Знаешь, Серёга, санатории – это не про здоровье. Это про тайны. Все сюда едут за чем-то своим. И не всегда за тем, о чём говорят.
Я насторожился. Его слова царапнули, как гвоздь по стеклу.
— Это ты о чём?
— Да так, – он отхлебнул компот. – Наблюдаю. Люди тут… играют. В прятки, в любовь, в обман. А ты, Серёга, за чем приехал?
Я промолчал. Вопрос застрял в горле, как кость. За чем я приехал? За Анфисой? За покоем? Или чтобы убедиться, что всё ещё держу её руку?
Анфиса всё чаще пропадала. То на массаж, то на какие-то "групповые занятия". Я не спорил – не хотел портить ей настроение. Но каждый вечер, когда она возвращалась с сияющими глазами и запахом чужого парфюма, я чувствовал, как внутри что-то сжимается, как пружина.
Я гулял по лесу, листал книги, пил чай с ромашкой, но покой не приходил. Вместо него – вопросы. Почему она так часто уходит? Почему её телефон всегда на беззвучном? Почему её улыбка – как маска?
Однажды я видел, как она играет в бильярд в холле. Не одна. Рядом был парень – высокий, с татуировкой на предплечье, в белой рубашке, расстёгнутой на пару пуговиц.
Он наклонялся к ней, шептал что-то, и она смеялась – так, как не смеялась со мной уже годы. Я замер за углом, как дурак, сжимая в руках стакан с минералкой. Сердце колотилось, как молоток. Кто он? Просто знакомый? Или…
— Серёга, ты чего как привидение? – Михаил хлопнул меня по плечу, заставив вздрогнуть. – Видел, да?
— Кого? – я попытался сделать вид, что не понял.
— Не прикидывайся. Твоя Анфиса с этим… Егором. – Он сплюнул в сторону. – Я их в джакузи вчера видел. Хихикают, как подростки. Думаешь, она тебе просто так в библиотеку советовала сходить?
Я молчал. В голове – как в старом телевизоре, когда сигнал пропадает. Шум, треск, пустота.
— Брось, Серёга. Не первый ты, не последний. – Михаил закурил, хотя в холле это было запрещено. – Хочешь, поговорю с ней?
— Не надо, – буркнул я. – Сам разберусь.
Но я не разбирался. Я ждал. Сам не знаю чего. Чуда? Правды? Или чтобы всё само рассосалось, как синяк?
Той ночью я не спал. Анфиса вернулась поздно, пахнущая вином и чем-то сладким, чужим. Она легла рядом, но между нами была пропасть – холодная, как осенний ветер. Я лежал, глядя в потолок, и думал: как так вышло? Когда я упустил её? Или это она упустила меня?
— Фиса, – тихо позвал я. – Ты счастлива?
Она замерла. Молчание тянулось, как резина.
— Сережа, ты чего? Конечно, счастлива. Мы же отдыхаем! – её голос был слишком громким, слишком искусственным.
— А со мной? – я повернулся к ней, пытаясь поймать её взгляд. Но она смотрела в стену.
— Спи, Сережа. Утро вечера мудренее.
Я не спал. Я представлял, как её руки касаются того парня, как её смех – для него, как её глаза горят не для меня. И пружина внутри сжималась всё сильнее.
На пятый день я не выдержал. Анфиса опять ушла "на процедуры". Я сидел в номере, глядя на её сумочку, забытую на тумбочке. Телефон. Он лежал там, как мина, готовая взорваться. Я никогда не лазил в её вещах. Никогда. Но пальцы сами потянулись. Код – день нашей свадьбы. Как банально. Как больно.
Сообщения.
Егор. "Жду в джакузи, котёнок." "Бильярд в семь, не опаздывай." "Твой старик опять в библиотеке? Ха-ха."
Я читал, и каждый смайлик был как нож. Котёнок. Когда она была моим котёнком? Десять лет назад? Пятнадцать?
Я бросил телефон и пошёл. Не помню, как оказался у их номера. Дверь была приоткрыта, как насмешка. Я толкнул её – тихо, как вор. И замер.
Анфиса сидела на краю кровати, в одном полотенце, её волосы мокрые, блестящие, как после дождя. Егор стоял рядом, в одних шортах, его рука лежала на её плече. Они не заметили меня.
Она наклонилась к нему, её губы коснулись его шеи, медленно, как в замедленной съёмке. Его пальцы скользнули по её спине, под полотенце, и она тихо засмеялась – тот самый смех, который я не слышал годы. Комната пахла её духами и чем-то терпким, мужским. Джакузи в углу всё ещё пузырилось, как их грязные секреты.
— Фиса, – мой голос был чужим, хриплым, как у пьяницы. Они вздрогнули, обернулись. Егор отступил, его лицо побледнело, как мел. Анфиса вскочила, полотенце чуть не соскользнуло.
— Сережа… – она задохнулась, её глаза метались, как загнанный зверь. – Это не то, что ты думаешь!
— Не то? – я шагнул вперёд, и стул задел моё бедро, будто хотел остановить. – А что это, Анфиса? Что это?!
— Сергей, успокойся, – Егор поднял руки, как будто я собирался его бить. А я и хотел. Хотел разбить его лицо, его наглую улыбку, его всё.
— Успокоиться? – я засмеялся, но смех был как кашель. – Ты спишь с моей женой, а я должен успокоиться?
— Сережа, пожалуйста… – Анфиса схватила меня за руку, но я вырвался. Её прикосновение обожгло, как кипяток. – Это… это просто… я не знаю, как объяснить…
— Не знаешь? – я смотрел на неё, на её губы, которые только что целовали другого. – Ты мне двадцать лет врала? Или только сейчас начала?
— Я не врала! – её голос сорвался, глаза заблестели. – Я просто… Сережа, ты не понимаешь, я задых… я хотела жить!
— Жить? – я почти кричал. – А я что, мёртвый? Я для тебя кто, Фиса? Мебель? Коврик у двери?
Егор кашлянул, пытаясь влезть:
— Сергей, давай без скандалов. Мы взрослые люди…
— Замолчи! – я повернулся к нему, и он отшатнулся. – Ты, щенок, вообще молчи! Влез в мою жизнь, в мой брак, и ещё смеешь тявкать?
Анфиса заплакала, но слёзы её не трогали. Они были как дождь за окном – холодные, чужие. Я смотрел на неё и видел не жену, а незнакомку. Женщину, которая пряталась за моей спиной, пока я гулял по лесу и верил в нашу любовь.
— Сережа, я не хотела… – она шагнула ко мне, но я отступил.
— Не хотела? – я чувствовал, как пружина внутри лопается, и всё, что я держал годами, вырывается наружу. – Ты договаривалась с ним за моей спиной! Ты смеялась надо мной! Ты… ты предала меня, Фиса.
Я повернулся и пошёл к двери. Её голос догонял, но я не слушал. За спиной – тишина, только джакузи всё ещё булькало, как насмешка. Я вышел в коридор, и мир вокруг качнулся, как палуба в шторм. Что дальше? Я не знал. Но знал одно: назад пути нет.
***
Дорога домой была как похоронный марш. Анфиса сидела на пассажирском, уткнувшись в телефон, её пальцы мелькали по экрану, будто она пыталась стереть последние дни.
Я смотрел на трассу, сжимая руль так, что костяшки ныли. Молчание в машине было густым, как смола, – ни слова, ни взгляда. Только шорох шин и далёкий гул грузовиков. Санаторий остался позади, но его тень тянулась за нами, как дым от костра.
— Сережа, – наконец выдавила Анфиса, не отрываясь от телефона. – Мы же поговорим дома, да?
— Поговорим, – буркнул я. Голос был тяжёлый, как гиря. Я не смотрел на неё. Не мог. Её лицо – то, что я любил двадцать лет, – теперь казалось чужим, как маска с витрины.
Внутри меня всё ещё гудело от той сцены в номере. Егор, её смех, полотенце, джакузи. Я гнал эти картинки, но они лезли в голову, как тараканы. Двадцать лет. Дети выросли, ипотека выплачена, а теперь что? Пустота? Или хуже – предательство?
На следующий день
Дома пахло пылью и вчерашним борщом. Я открыл дверь, пропустил Анфису вперёд. Она замерла в прихожей, её каблуки стукнули по паркету, как выстрелы. Сумочка выпала из её рук, когда она увидела: её вещи – платья, туфли, косметика – были аккуратно сложены в коробки у двери. Как будто кто-то умер, и я вычищал его следы.
— Это что? – её голос дрогнул, но я услышал в нём не страх, а злость. – Сережа, ты серьёзно?
— Серьёзно, Фиса, – я прислонился к косяку, скрестив руки. – Твои шмотки уже на даче. Машину я перегнал в гараж. Дом мой, машина моя. Делить нечего.
Она повернулась ко мне, её глаза сузились, как у кошки перед прыжком.
— Ты выгоняешь меня? После всего? – она шагнула ближе, её голос поднялся, как сирена. – Ты не можешь просто взять и вышвырнуть меня, как мусор!
— Как мусор? – я усмехнулся, но смех был горький, как кофе без сахара. – Это ты, Фиса, меня в мусор превратила. В санатории, с твоим Егором. Думала, я слепой? Или просто дурак?
Она открыла рот, но слова застряли. Я видел, как её щёки покраснели, как она сжала кулаки. И тут – звонок в дверь. Резкий, как удар. Я знал, кто это. Чувствовал, как та пружина внутри снова сжимается.
— Открой, – сказал я, не двигаясь. – Твой рыцарь пришёл?
Анфиса бросила на меня взгляд, полный ярости и чего-то ещё – стыда, может быть? – и пошла к двери. Егор стоял на пороге, в той же белой рубашке, только теперь помятой, как его самоуверенность. За его спиной – соседка Вера Павловна, которая явно подслушивала, приоткрыв свою дверь.
— Сережа, давай без этого, – начал Егор, подняв руки, как миротворец. – Мы же можем всё обсудить…
— Обсудить? – я шагнул к нему, и он отступил, будто я был медведем. – Что обсуждать, Егор? Как ты с моей женой в джакузи плескался? Или как она меня за идиота держала?
— Сережа, хватит! – Анфиса влезла между нами, её голос звенел, как стекло перед тем, как разбиться. – Ты не смеешь так со мной! Я не вещь, чтобы ты меня выгонял! И машина – наша, а не твоя!
— Наша? – я посмотрел на неё, и в груди что-то щёлкнуло, как замок. – Фиса, ты забыла, кто её покупал? Кто десять лет горбатился, чтобы этот дом был? Ты? Или твой Егор, который, небось, на твои деньги в санатории вино пил?
Егор кашлянул, пытаясь вклиниться:
— Сергей, послушай, это не…
— Замолчи, – я повернулся к нему, и он осёкся. – Ты в моём доме, парень. И ты – никто. Понял? Никто.
Анфиса схватила сумочку и кинулась к двери, где стояла коробка с её туфлями.
— Я забираю машину! – почти кричала она. – Ты не можешь меня вот так… вычеркнуть!
— Машину? – я шагнул к ней, и она замерла. – Ключи на кухне, Фиса. Возьми, если совесть позволит. Но ты знаешь, что я прав.
Егор что-то пробормотал, потянул её за руку, но она вырвалась.
— Не трогай меня! – рявкнула она на него, и я почти улыбнулся. Почти. – Сережа… – она повернулась ко мне, её голос смягчился, как будто она хотела вернуться в прошлое. – Мы же можем… поговорить? Без него?
— Поговорить? – я покачал головой. – Фиса, ты выбрала. Не я. Ты.
Она молчала, её губы дрожали, но слёз не было. Егор мялся у двери, как школьник, которого поймали за списыванием. Вера Павловна за стенкой кашлянула – явно для вида, чтобы мы знали, что она всё слышит.
— Уходите, – сказал я тихо, но твёрдо. – Оба. И не возвращайтесь.
Анфиса схватила коробку, повернулась и пошла к выходу. Егор поплёлся за ней, как побитая собака. Дверь хлопнула, и дом стал тише, чем когда-либо. Я стоял посреди прихожей, глядя на пустое место, где раньше висело её пальто. Внутри – пустота, но лёгкая, как после долгой болезни.
Я прошёл на кухню, налил себе воды. Стакан был холодным, как правда. Что дальше? Развод? Одиночество? Или, может, свобода? Я не знал. Но знал одно: я больше не буду мебелью в чьей-то жизни. И пружина внутри, наконец, разжалась.
Развод был как операция без наркоза – больно, но нужно. Я подписал бумаги в кабинете адвоката, где пахло кофе и чужими проблемами. Анфиса не пришла на заседание – прислала своего юриста, лощёного парня с лицом, как будто он рекламирует зубную пасту.
Судья только вздохнула, когда выносила решение: дом – мне, машина – мне, долги – никому. Двадцать лет брака уложились в три листа А4. Я вышел на улицу, вдохнул сырой осенний воздух и почувствовал, как лёгкие расправляются. Впервые за долгое время я дышал свободно.
Через пару недель я узнал, что Анфиса и Егор не смирились. Соседка Вера Павловна, наша местная "камера наблюдения", позвонила мне вечером, её голос дрожал от возмущения.
— Сережа, ты представляешь, что твоя бывшая вытворяет? – она почти шептала, как шпион в старом фильме. – Они с этим… с Егором твоим у дома крутились! Мусорные пакеты тащили, краску какую-то. Я крикнула с балкона, они и сбежали, как крысы!
Я стоял на кухне, сжимая телефон, и пытался не смеяться. Месть? Серьёзно? Анфиса, которая когда-то выбирала шторы с такой любовью, теперь таскает мусор, чтобы насолить мне? Это было так мелко, так… жалко. Вера Павловна продолжала:
— Я полицию вызвала, пусть разберутся. А ты, Сережа, держи ухо востро. Эта парочка ещё напакостит.
— Спасибо, Вера Павловна, – сказал я, глядя на пустую стену, где раньше висела наша свадебная фотография. – Я разберусь.
Но разбираться не пришлось. Анфиса и Егор, видно, струсили. Соседи спугнули их, а мусорные пакеты так и остались валяться у забора – пара вонючих мешков и банка дешёвой краски. Их "месть" была как они сами – шумная, но пустая. Я только покачал головой и вызвал дворника.
Я решил продать дом. Слишком много в нём было Анфисы – её запаха, её смеха, её предательства. Каждый угол напоминал о том, как я был слеп. Риелтор, бодрый парень с бородкой, хлопнул меня по плечу:
— Серега, это место уйдёт за неделю! Район отличный, дом крепкий. Начнёшь новую жизнь!
И он был прав. Дом купили молодая пара с ребёнком, такие счастливые, что аж тошно стало. Я подписал документы, забрал деньги и нашёл квартиру побольше – с панорамными окнами, видом на реку и балконом, где можно пить кофе по утрам, не вспоминая прошлое. Там было светло, просторно, как будто сам воздух обещал что-то новое.
Леся появилась в моей жизни, как солнечный луч после дождя. Мы познакомились в кофейне – я пролил эспрессо на её блокнот, она засмеялась, и её смех был как звон колокольчиков, чистый и лёгкий. Она была художницей, с короткими светлыми волосами и глазами, в которых будто пряталось море.
— Ты всегда такой неуклюжий? – подмигнула она, вытирая блокнот салфеткой.
— Только когда вижу красивых женщин, – ответил я, и мы оба засмеялись. Впервые за месяц я почувствовал себя живым, а не тенью самого себя.
Леся была не похожа на Анфису. Она не прятала телефон, не исчезала на "процедуры", не говорила загадками. С ней всё было просто и честно – кофе по утрам, прогулки по набережной, разговоры до полуночи.
Она рисовала акварелью, и я часами смотрел, как её руки превращают белый лист в закаты и волны. Я не знаю, любовь ли это была, но это было что-то настоящее. Что-то, чего я не чувствовал годами.
— Сережа, ты когда-нибудь думал начать всё с нуля? – спросила она однажды, сидя на моём новом балконе, с кружкой чая в руках.
— Думал, – я улыбнулся, глядя на реку, где отражались огни города. – И, кажется, уже начал.
А Анфиса? Я слышал от Веры Павловны, что она с Егором сняли комнату в коммуналке на окраине. Две койки, общий душ, запах чужих борщей из кухни. Егор, говорят, устроился в такси, но чаще пьёт, чем работает.
Анфиса пыталась звонить, писала какие-то длинные сообщения – то просила прощения, то угрожала судом. Я не отвечал. Не потому, что злился. Просто мне было всё равно. Она выбрала свой путь, а я – свой.
Иногда я проходил мимо старого дома, теперь чужого, с новыми занавесками в окнах. Там играли дети, смеялись, и я думал: пусть. Пусть этот дом будет счастливым для кого-то другого.
А я? Я шёл дальше, к Лесе, к новой квартире, к жизни, где не было пружины, готовой лопнуть. И впервые за долгое время я не оглядывался назад.