Тишина перед бурей всегда обманчива. Вероника стояла у раковины, медленно мыла посуду после обеда, когда за спиной раздался знакомый скрип половиц. Кирилл вернулся домой раньше обычного, и по тяжести его шагов она поняла — сегодня будет нелегко.
— Садись, — бросил он, даже не поздоровавшись. — Поговорить надо.
Вероника обернулась. Муж стоял посреди кухни, руки засунул в карманы джинсов. Лицо серое, глаза мутные — значит, опять пил. В сорок два года он выглядел на пятьдесят: рано поседевшие виски, глубокие морщины, брюхо, нависающее над ремнем.
— Что случилось? — она вытерла руки полотенцем, села за стол.
Кирилл молчал, изучая ее лицо. Вероника невольно поправила волосы — привычка, выработанная годами. Когда-то он говорил, что она красивая. Сейчас смотрел как на предмет мебели.
— Мать звонила, — наконец произнес он. — Она плохо себя чувствует.
Началось, — мелькнула мысль. Свекровь была здорова как лошадь, но обожала прикидываться больной, когда хотела внимания.
— Ей нужен уход, — продолжал Кирилл. — Постоянный. Она пожилая женщина, одна живет.
— Кирилл, твоя мама прекрасно справляется. Вчера видела ее в магазине — таскала сумки тяжелее моих.
Он ударил кулаком по столу. Солонка подскочила.
— Не перечь мне! — голос стал хриплым, угрожающим. — Ты обязана прислуживать моей маме. На этом точка.
Вероника почувствовала, как внутри все сжалось. Прислуживать. Какое унизительное слово.
— Что ты имеешь в виду?
— То и имею! — он встал, начал расхаживать по кухне. — Готовить ей, убирать, стирать. Все, что нужно. Ты же женщина, твое дело — заботиться о семье.
— Кирилл, у меня работа. Дети. Свой дом.
— Работу бросишь. Дети вырастут как-нибудь.
Слова повисли в воздухе, как лед на проводах. Вероника смотрела на мужа и не узнавала. Где тот парень, который двадцать лет назад дарил ей цветы и читал стихи? Когда он превратился в этого... тирана?
— Я не согласна.
Кирилл остановился, медленно повернулся к ней.
— А я не спрашиваю твоего согласия. Жена должна слушаться мужа. Так было всегда.
— Мы живем в двадцать первом веке!
— Мне плевать на век! — он подошел ближе, нависая над ней. — Ты моя жена. Моя мать — твоя мать. И ты будешь ее обслуживать.
Обслуживать. Еще хуже, чем прислуживать.
Вероника встала, отошла к окну. Во дворе играли дети, смеялись. Такая простая радость — быть свободным.
— А если я откажусь?
Кирилл усмехнулся — злобно, холодно.
— Тогда пеняй на себя. Развод, алименты на детей — копейки. Квартиру я оставлю себе. Будешь жить где хочешь.
Угроза прозвучала буднично, как прогноз погоды. Вероника поняла — он не блефует. Двадцать лет брака, и она вдруг осознала: живет с чужим человеком.
На следующий день к Веронике пришла соседка тетя Люда. Невысокая, кругленькая, с добрыми глазами за очками.
— Слышала, что у вас вчера крики были, — сказала она, присаживаясь на кухне. — Все слышно через стенку.
Вероника заварила чай, поставила печенье. Руки дрожали.
— Кирилл хочет, чтобы я ухаживала за его матерью. Как прислуга.
Тетя Люда фыркнула.
— За Ольгой Викторовной? Да она сама за кем угодно поухаживает! Энергии у нее на троих хватит.
— Знаю. Но Кирилл сказал — это мой долг.
— Какой еще долг? — возмутилась соседка. — Ты же не крепостная! У тебя своя жизнь, работа, дети.
Если бы все было так просто, — подумала Вероника. Но тетя Люда права. Где та граница, за которой покорность превращается в унижение?
— Он угрожает разводом.
— И пусть! — тетя Люда махнула рукой. — Лучше быть одной, чем с таким мужем.
Легко сказать. А детям как объяснить? А жилье где искать? А работу найти в сорок лет — не самая простая задача.
Но тетя Люда была права в главном: нельзя позволять превращать себя в рабыню. Даже ради семьи.
Вечером Вероника сидела на кухне, пила чай и размышляла. В комнате работал телевизор — Кирилл смотрел футбол, периодически выкрикивал что-то про судью и игроков.
Зазвонил телефон. Свекровь.
— Вероничка, дорогая! — голос Ольги Викторовны звучал бодро и требовательно. — Кирилл сказал, ты будешь ко мне приходить. Как хорошо! А то совсем одна, никого рядом.
— Ольга Викторовна, я...
— Завтра же и приходи. Белье постирать надо, полы помыть. И борщ сварить — давно не ела домашнего борща.
Вероника молчала. В трубке слышалось довольное сопение свекрови.
— И не забудь продукты купить. Список напишу. Мясо хорошее бери, не экономь.
— На какие деньги?
— Как на какие? Кирилл даст. Или у тебя есть.
У меня есть. Своих денег на чужие капризы.
— Ольга Викторовна, у меня работа...
— Подумаешь, работа! Семья важнее. А я теперь твоя семья.
Вероника положила трубку. Кирилл появился в дверях кухни.
— Мать звонила? — спросил он довольно. — Вот и договорились. Завтра начинаешь.
— Я не соглашалась.
— А согласие твое никто не спрашивает.
Он повернулся и ушел. Вероника осталась одна со своими мыслями и остывшим чаем.
Утром, собираясь на работу, Вероника услышала, как Кирилл говорит по телефону:
— Да, с завтрашнего дня будет приходить... Что? Конечно, каждый день... Ага, и готовить, и убирать... Да нет, возражать не будет — я с ней поговорил.
Она поняла — он уже все решил. За нее. Без нее.
На работе коллеги заметили ее подавленное состояние.
— Что случилось, Ника? — спросила Света из соседнего отдела. — Выглядишь неважно.
Вероника рассказала. Света слушала, качая головой.
— Да ты что! В наше время такое! Совсем обнаглел твой Кирилл.
— Не знаю, что делать.
— Знаешь. Просто боишься. А зря — нельзя позволять собой помыкать.
Света права. Страх — плохой советчик. Но легко ли преодолеть то, что копилось годами?
Вечером к Веронике заглянула баба Зина — еще одна соседка, старушка лет семидесяти, но с характером стальным и языком острым.
— Слышала про твои дела, — сказала она без предисловий. — Стыд и срам! Муж что, царь небесный? Приказывает — ты выполняешь?
— Баба Зина, все сложно...
— Ничего не сложно! — старушка постучала тростью об пол. — Я при советской власти жила, мужья тогда тоже командовать любили. Но умные женщины себя в обиду не давали.
Она присела на табуретку, посмотрела на Веронику серьезно.
— Слушай меня внимательно, девочка. Семья — это хорошо. Но когда тебя превращают в прислугу — это уже не семья, а каторга.
— А дети? Квартира?
— Дети поймут, когда вырастут. А квартиру — найдешь другую. Зато душой будешь владеть сама.
Баба Зина встала, направилась к двери.
— Подумай хорошенько. Жизнь одна, и прожить ее надо достойно.
Кирилл вернулся домой поздно, нетрезвый. Сел за стол, потребовал ужин.
— Завтра к матери пойдешь? — спросил он, жуя котлету.
— Нет.
Он поднял голову, посмотрел на нее недоуменно.
— Что «нет»?
— Не пойду. Не буду прислуживать твоей матери.
Кирилл медленно отложил вилку.
— Повтори.
— Я сказала — не буду. У меня есть своя жизнь, своя работа, свои планы. И никто не вправе превращать меня в бесплатную прислугу.
Лицо мужа потемнело.
— Да как ты смеешь! Я твой муж!
— Муж — не хозяин. А жена — не рабыня.
Он встал так резко, что стул опрокинулся.
— Ты... ты со своими соседками надумалась! Эти старые карги тебе мозги запудрили!
— Никто мне ничего не запудрил. Я просто поняла: достоинство дороже спокойствия.
Кирилл подошел к ней, лицо исказилось злобой.
— Тогда собирай вещи и убирайся! Не хочешь быть женой — не будешь!
— Хорошо, — спокойно ответила Вероника. — Соберу.
Он, видимо, ожидал слез, мольб, обещаний исправиться. Но не такого ответа.
— Ты... ты серьезно?
— Вполне.
И тогда что-то изменилось. В его глазах мелькнула растерянность, почти паника.
— Веронка, постой... Может, мы поговорим? Найдем компромисс?
Слишком поздно, — подумала она. Двадцать лет ты считал меня вещью. Теперь вдруг понял, что вещи не уходят сами?
— О чем говорить, Кирилл? Ты ясно выразился — я должна прислуживать твоей матери. А я ясно ответила — не буду.
— Ну... может, не каждый день...
— Ни одного дня.
— Но она же одна!
— Пусть наймет домработницу. Или ты сам за ней ухаживай — это твоя мать.
Кирилл стоял посреди кухни, растерянный и жалкий. Вероника смотрела на него и удивлялась — неужели она двадцать лет боялась этого человека?
Наутро Вероника собрала чемодан. Детей пока решила не травмировать — объяснит потом, когда найдет жилье.
Тетя Люда встретила ее в коридоре.
— Правильно делаешь, — сказала она. — У меня временно поживешь, потом что-нибудь найдем.
— Спасибо. Я отплачу за доброту.
— Глупости. Помогать друг другу — это нормально.
Баба Зина вышла из своей квартиры, посмотрела на чемодан.
— Решилась? Молодец. Жить надо с поднятой головой.
Кирилл сидел на кухне, понуро глядел в окно. Когда Вероника проходила мимо, он поднял голову.
— Ты вернешься, — сказал он глухо. — Некуда тебе деваться.
— Увидим.
Через неделю Ольга Викторовна позвонила Веронике на работу.
— Что это такое? — голос свекрови звенел от возмущения. — Кирилл говорит, ты от него ушла! Из-за каких-то глупостей!
— Не из-за глупостей. Из-за уважения к себе.
— Какого еще уважения? Ты жена! Твой долг — заботиться о семье мужа!
— Мой долг — оставаться человеком.
— Да что ты выдумываешь! Вернись немедленно! Кирилл без тебя совсем распустился, пьет каждый день!
Значит, пьет, — подумала Вероника. И небось требует, чтобы я вернулась и его спасла.
— Ольга Викторовна, наймите домработницу. Или сын пусть за вами ухаживает.
— Какую домработницу! Это же деньги! А сын... он же мужчина!
— Я тоже человек. И тоже имею право на свою жизнь.
Свекровь помолчала, потом заговорила другим тоном — мягким, заискивающим:
— Вероничка, милая, давай поговорим спокойно. Может, я что-то неправильно поняла...
— Вы все поняли правильно. Я не буду вашей прислугой.
— Но я же не просила! Просто помощь иногда...
— Каждый день готовить, стирать, убирать — это не иногда.
— Ну хорошо, хорошо! Не каждый день. Раз в неделю!
— Ни разу в неделю. Наймите помощницу или просите сына.
И Вероника повесила трубку.
Прошел месяц
Вероника сняла маленькую квартиру, забрала детей. Они сначала не понимали, плакали, просили вернуться к папе. Но постепенно привыкли.
— Мама, а почему папа на нас злится? — спросила младшая дочка.
— Папа не злится. Просто мы с ним по-разному понимаем, как должна жить семья.
— А мы теперь не семья?
— Семья. Но другая.
Тетя Люда часто заходила, помогала с детьми. Баба Зина приносила пироги, рассказывала истории из жизни.
— Видишь, как хорошо, — говорила она. — Живешь спокойно, никто не командует.
Это была правда. Впервые за много лет Вероника чувствовала покой. Не радость пока — до нее было далеко. Но покой — уже достижение.
А Кирилл звонил каждую неделю. То угрожал, то умолял.
— Что ты делаешь, дети без отца растут и ты их портишь! — кричал он в трубку.
— Лучше без плохого отца, чем с ним.
— Я не плохой! Я просто хотел, чтобы ты о матери заботилась!
— Заботься сам.
— Я не умею!
— Научишься.
Постепенно звонки стали реже. Ольга Викторовна все-таки наняла домработницу — оказалось, что деньги у нее есть. А Кирилл... Кирилл продолжал пить и жаловаться соседям на неблагодарную жену.
Но Веронике было все равно. Она строила новую жизнь — трудную, но честную. Без унижений и без страха.
И это стоило всех потерь.