Я стояла у плиты и помешивала овощи — не из-за вдохновения, просто чтоб хоть что-то поесть, пока все в доме заняты собой. Как обычно, тишину нарушили шаги Раисы Степановны — моей свекрови. Эти тяжёлые, уверенные шаги, как будто она специально стучит ими, чтобы напомнить: "Она тут главная."
Высокая, с вечной причёской "ни волоска в сторону", с прищуром, от которого мороз по коже. Один её взгляд — и ты уже как будто что-то накосячила.
— Лена, ты опять без приправ готовишь? — без приветствия, конечно. — Игорю такое точно не понравится. Он у нас мужчина с аппетитом, а не кролик, чтоб овощи грызть.
Я глубоко вдохнула. Считай до десяти, Лена. Игорь, между прочим, третий вечер ужинает в офисе. А я с утра — на работе, потом в сад за Антоном, потом уборка, готовка... Но ей, похоже, всё равно.
— Это себе, Раиса Степановна, — говорю ровно. — Игорь поздно вернётся.
— Всё поздно, — бормочет, заглядывая в холодильник. Видимо, вдруг я там спрятала тайную лазанью. — Муж устал, а ты тут с кабачками.
Я сцепила зубы. Бесполезно что-то объяснять. Она уходит, а я остаюсь у плиты — и в голове только одно:
"Я устала, что меня в этом доме больше не замечают. Только оценивают."
Я здесь как чужая
Мы с Игорем поженились шесть лет назад. Тогда я, как дурочка, верила в киношную любовь: завтрак вдвоём, уют по вечерам, совместные планы, смех. А по факту? Он работает, а я — как белка в колесе. Колл-центр, где ты целый день получаешь от клиентов за чужие ошибки, потом домой — стирка, ужин, Антон, бесконечная уборка. И плюс — его родители.
Да-да, те самые. Три года назад Раиса Степановна с Анатолием Петровичем “временно” переехали к нам. Продали свою двушку, сославшись на здоровье и “всё равно ближе быть к сыну”. А я тогда... сглотнула. Не хотела скандала.
Ну и живём теперь в трёхкомнатной тесно, как в коробке. Только кто-то тут чувствует себя хозяйкой, а кто-то — как на подселении.
Раиса Степановна везде первая — и в холодильнике, и в мнении. Анатолий Петрович оккупировал гостиную: врубит телек на всю громкость, а ты хоть тресни. Даже когда Антона укладываю — пофиг. А я? Я вечно между всеми. И все “знают лучше” что и как нужно делать.
В тот вечер я больше не выдержала. Дождалась Игоря — он пришёл в одиннадцать, усталый, но довольный. Поставила перед ним тарелку.
— Игорь, мне нужно с тобой поговорить, — выдохнула.
— Что-то случилось? — даже не посмотрел, тыкнул в телефон.
— Я больше так не могу. Я в своей же квартире как гость. Мне тут места нет. Твои родители делают, что хотят, а я — как прислуга.
Он наконец отложил телефон, нахмурился:
— Лена, ну ты чего... Они же пожилые, им тяжело. Надо понять.
— Понять? Я за ними убираю, стираю, готовлю! Они даже с Антоном не помогают! Только замечания — и всё.
Он потёр виски, как будто я ныла ни с того ни с сего.
— Что, ты хочешь, чтоб я их выгнал?
— Нет. Я хочу, чтобы ты понял: мне плохо. Я больше не справляюсь. Что-то менять надо. Или я просто сломаюсь.
Он замолчал. Долго. Я видела, как в нём борются привычка и страх перемен.
Я вспомнила про себя
На следующее утро я не стала варить всем кофе, не стирала ни чьи носки, не собирала тапки под диваном. Я просто сидела и думала. И поняла: если ждать, что всё само наладится — я сойду с ума.
Я позвонила Ксюше — мы вместе работаем. Она такая, знаете, из тех, кто может в два слова всё по полочкам разложить. И главное — не осуждает. Мы встретились в обед, сели в углу маленького кафе. Я выложила всё, как на духу: и про Раису Степановну с её вечными “ты не так”, и про Игоря, который как будто не видит, что я уже не выдерживаю.
Ксюша выслушала, отхлебнула кофе и спокойно сказала:
— Лен, ты себя совсем забыла. Начни с малого. Верни себе хотя бы полчаса в день — для себя. Не для мужа, не для ребёнка. Что тебе самой хочется?
Я растерялась. У меня, кажется, давно не спрашивали, что мне хочется.
— Рисовать, — вдруг вырвалось. — Я раньше... ну, просто рисовала для души.
— Так начни снова, — Ксюша подмигнула. — Пусть Раиса Степановна сидит со своими кастрюлями, а ты — с красками. Закажи себе кисти. Сегодня. Не откладывай.
В тот же вечер я нашла в интернете акрил, кисти, пару холстов. Заказала. И, когда курьер привёз, спрятала коробку в платяной шкаф — подальше от чужих глаз и вопросов.
Прошло пару дней. Миша в садике, Игорь на работе, свёкры ушли к соседям. Я достала коробку. Разложила всё на столе. Села. Подняла кисть.
И зависла.
"Что рисовать?"
Да неважно. Просто мазок. Один. Второй. Яркий, зелёный, жёлтый. Что-то абстрактное, цветное, как мои мысли — разбросанные, но живые.
Я впервые за долгое время я почувствовала себя счастливой.
Я не домработница
Спрятала первый холст под кровать. Знала, что не шедевр. Но он был мой. И чувство после — будто где-то внутри зажглась лампочка. Тёплая. Своя.
Так и пошло. Рисовала украдкой: пока Миша спит, пока Раиса Степановна варит свой борщ. Иногда до полуночи. Каждая картина — как капля жизни, которую я себе возвращала.
Но всё тайное рано или поздно становится явным. Свекровь начала замечать. Что я не бросаюсь убирать посуду сразу после её намёков. Что не спрашиваю, что приготовить. Что хожу... счастливая?
— Ты что-то совсем распустилась, Лена, — бросила она однажды. — Дом запущен, Игорь голодный, ребёнок сам по себе. Всё свои краски, холсты...
Я молча посмотрела на неё. Впервые — спокойно. Без страха. Без желания оправдываться.
— Раиса Степановна, — сказала я, — я не домработница. Я человек. Я тоже живу здесь. И у меня есть право на свою жизнь.
Она даже рот приоткрыла, будто не ожидала, что я заговорю.
Ответа не последовало. Но и я уже не ждала.
Я начала говорить. Не ныть, не жаловаться, а именно говорить. С Игорем — прямо:
"Что я больше не хочу быть прислугой. Что его родители — не моя обязанность. Что если мы семья, то это должно чувствоваться, а не давить."
Он не сразу понял. Он вообще привык, что “всё само”. Но я повторяла. Без истерик. Спокойно.
— Лен, ты как будто другая стала, — сказал он однажды. — У тебя глаза другие.
— Я просто наконец вспомнила, что у меня они есть, — ответила я.
Потом я сделала ещё один шаг: записалась в студию. Простая, местная. Уроки рисования по субботам. Переживала жутко — а вдруг я там вообще не на месте? Вдруг все молодые и талантливые?
Но нет. Там были такие же, как я. Кто после развода. Кто — после болезни. Кто просто устал быть “мамой, женой, кухаркой”. Мы рисовали и молчали. Или говорили, как с друзьями. Там я почувствовала себя живой.
Я стала копить на эти занятия, экономить на себе.
Игорь сначала удивился. А потом вдруг сказал:
— Ты мне больше нравишься такая. Настоящая.
Я только улыбнулась.
Либо границы, либо я ухожу
Студия стала моим спасением. Я возвращалась домой с запахом красок на руках и с каким-то огоньком внутри. Каждое занятие было как дыхание свежего воздуха.
Но дома всё больше чувствовалось напряжение.
Раиса Степановна явно не собиралась отступать. И вот однажды, когда я зашла в квартиру с холстом под мышкой, она стояла в коридоре с перекрещёнными руками.
— А, пришла художница... — язвительно протянула. — Муж голодный, сын брошен, а она по кружкам шляется.
Я сняла куртку, медленно, спокойно.
— Миша в саду до вечера. Игорь ужинает на работе. И, знаете, я тоже имею право пожить. Не только вы — со своими правилами.
Она прикусила губу, но не ответила.
Я поняла, что больше не боюсь.
На следующий вечер мы с Игорем сели на кухне. Антон смотрел мультики, а свёкры уткнулись в телевизор.
— Игорь, — сказала я тихо. — Так больше нельзя. Я устала быть между. Между родителями, между домом, между тобой и собой. Если ты не поможешь расставить границы — я не выдержу.
Он слушал. Молча.
— Они взрослые. Но я тоже не девочка. Мы — семья. А сейчас я — как будто лишняя.
Он долго молчал, потом кивнул:
— Я понял. Я с тобой.
На следующий день я позвонила Ксюше:
— Всё. Я готова. Сегодня — разговор. Настоящий.
— Границы, Лена, — сказала она. — Без них — тебя съедят. Только ты решаешь, как с тобой можно.
Вечером мы сели всей семьёй. Я волновалась. Руки дрожали, голос будто садился. Но я начала.
— Раиса Степановна, Анатолий Петрович. Я хочу, чтобы вы меня услышали. Я устала тащить на себе весь дом. Я не обязана делать всё. Я не прислуга. Я ваша невестка, мать вашего внука и жена вашего сына. И я тоже имею право быть собой.
Раиса Степановна хотела что-то сказать, но я продолжила:
— Если мы живём вместе, значит — все друг друга уважаем. Без криков. Без приказов. С делами — по-честному. Или... или я уйду.
Игорь взял меня за руку. Крепко.
— Мама, Лена права. Давайте жить, как семья. А не как в армии.
Раиса Степановна молчала. Анатолий Петрович кивнул. Это был не триумф. Но это был шаг.
Мне хорошо
Прошёл год.
Мир не стал идеальным. Но стал тише. Спокойнее. Раиса Степановна не стала душечкой, но больше не командовала. Иногда даже предлагала посидеть с Антоном. Анатолий Петрович убавлял звук телевизора, когда сын засыпал. Маленькие вещи, но они значили многое.
Игорь тоже изменился. Стал чаще помогать, реже уходить в телефон. Смотрел на меня — как на человека, а не как на “маму его ребёнка”.
Я продолжала ходить в студию. Нарисовала пейзаж — и его отобрали на городскую выставку. Маленькая галерея, немного людей, но я стояла там, среди картин, и думала:
"Это я сделала. Я. Которая полгода назад прятала кисти под подушку."
Я не знаю, стану ли художницей. Не знаю, съедем ли мы когда-нибудь от свёкров. Но точно знаю одно: назад я не вернусь. В ту жизнь, где я только “жена и мать”.
Теперь я Лена. Женщина, которая может и любить, и молчать, и говорить, и рисовать, и защищать себя.
Это — моя жизнь. И я её рисую сама.
Погрузитесь в другие захватывающие истории! Прочитайте наши рассказы!