Светлана услышала звонок в дверь, когда уже переодевалась в домашний халат. Смена закончилась поздно, ноги гудели после целого дня в депо, а голова была забита расписанием завтрашних маршрутов. Она подошла к двери, глянула в глазок и замерла.
На пороге стояла мама с двумя огромными сумками и чемоданом на колесиках.
— Мам, что случилось? — Светлана быстро открыла замки.
— Света, милая, — Лидия Васильевна прошла в прихожую, даже не сняв туфли, и поставила сумки прямо на коврик. — У нас беда. Пожар был. Не большой, но квартира вся в копоти, проводка сгорела. Жить нельзя.
Светлана почувствовала, как что-то сжалось в груди. Она смотрела на мать, которая стояла посреди её крошечной прихожей в пальто, с растрепанными седыми волосами, и понимала, что сейчас её размеренная жизнь изменится.
— Садись, мам. Я чай поставлю, — тихо сказала она.
— Здесь уютно, — произнесла Лидия Васильевна, оглядывая малосемейку. — Но темновато. И пахнет как-то... застоявшимся воздухом.
Светлана включила чайник и молча расставила чашки. Сорок лет назад, когда она была маленькой, мама тоже делала такие замечания. Тогда Светлана съеживалась и старалась исправиться. Сейчас ей было пятьдесят семь, и она жила одна уже восемь лет, с тех пор как развелась с Олегом. Эти восемь лет были её собственными — спокойными, предсказуемыми.
— Надолго это, мам? — спросила она, наливая кипяток.
— Да кто ж знает. Страховая говорит — месяц-два на ремонт. А может, и больше. Света, я же не навсегда, не бойся. Просто некуда пока.
Лидия Васильевна сняла наконец пальто и повесила его на крючок рядом с курткой дочери. Светлана смотрела, как её аккуратная прихожая вдруг стала тесной и чужой.
— Конечно, мам. Располагайся. Диван раскладывается.
Но внутри уже поднималась тревожная волна. Мама всегда была... активной. Она не умела просто быть — она обустраивала, улучшала, направляла. Светлана помнила это по детству, когда каждый её шаг комментировался, каждое решение требовало маминого одобрения.
— А у тебя тут совсем нет цветов, — заметила Лидия Васильевна, прихлебывая чай. — И шторы какие-то мрачные. Бордовые. Как в старой больнице.
Светлана посмотрела на свои шторы. Она их выбирала три года назад, когда только съехала от Олега. Тогда ей нравился этот глубокий, винный цвет — он делал комнату уютной вечером, когда она возвращалась с работы.
— Мне нравятся, — тихо сказала она.
— Ну что ты, Света. Женщина должна себя радовать. Особенно в твоем возрасте. Посветлее что-ли сделать.
Лидия Васильевна встала и прошлась по комнате, оценивающе оглядывая мебель, расположение телевизора, стопку книг на тумбочке.
— Я завтра схожу, посмотрю в магазинах. Что-нибудь подберу.
Светлана хотела возразить, но слова застряли в горле. Она налила себе ещё чай и подумала, что завтра всё как-нибудь уладится. Мама просто волнуется после пожара. Это временно.
Лимоны вместо бордо
Светлана проснулась от запаха блинов и тихого шуршания на кухне. Часы показывали семь утра — до работы оставалось полтора часа. Обычно она вставала в семь тридцать, пила кофе из турки и ела овсянку. Неспешно, в тишине, настраиваясь на день.
Теперь на кухне хлопотала мама.
— Доброе утро, солнышко, — Лидия Васильевна обернулась от плиты. — Я блинчиков напекла. И творожок купила, и сметанку. Ты же худая совсем, нужно поправляться.
Светлана села за стол и почувствовала себя неловко в собственном доме. Блины пахли ванилью, на столе стояла новая банка варенья, а рядом с её привычной кружкой появилась тарелка с узором — мамина, видимо, из чемодана.
— Спасибо, мам, но я обычно не завтракаю плотно. У меня желудок...
— Ерунда. В твоём возрасте нужно себя беречь. Вот я всю жизнь правильно питалась, и ничего, здоровая.
Светлана взяла один блин и намазала его тонким слоем сметаны. Лидия Васильевна смотрела на неё с таким выражением, будто дочь издевается над едой.
— А я вчера вечером в магазин сбегала, — сказала мама, наливая себе чай из нового заварочного чайника. — Шторы присмотрела. Такие весёленькие, с лимонами. Яркие, солнечные.
Светлана подняла глаза от тарелки.
— Мам, а мои шторы что, плохие?
— Да нет, просто... темные они. Депрессивные. А тебе нужно больше света, радости. Ты же одна живешь, нужно как-то себя поддерживать.
Лидия Васильевна встала и подошла к окну, потрогала рукой бордовую ткань.
— Вот эти точно в больнице висели когда-то. Или в общежитии. Света, ну нельзя же так себя не любить.
— Я себя люблю, — тихо сказала Светлана. — Просто мне нравится спокойствие.
— Какое спокойствие? Это не спокойствие, это заедание. Ты после развода совсем сдала. Нужно встряхнуться.
Светлана посмотрела на часы. До работы оставалось сорок минут, а она всё ещё сидела в халате и жевала блин, который не хотела есть.
— Мам, мне собираться нужно.
— Иди-иди. А я тут приберусь немного. И шторы поменяю, раз уж купила. Не бойся, я не претендую на твое жилье, просто захотелось посветлее сделать.
Светлана встала из-за стола и пошла в ванную. В зеркале она увидела своё лицо — усталое, с мешками под глазами. Может, мама права? Может, она действительно слишком замкнулась в своей рутине?
Когда она вернулась на кухню за сумкой, Лидия Васильевна уже снимала бордовые шторы с карниза.
— До свидания, мам.
— До свидания, доченька. Увидишь вечером — не узнаешь свой дом.
Светлана закрыла за собой дверь и поехала на работу с тяжёлым чувством, будто что-то важное ускользает у неё из рук.
Чужой ключ
Светлана поднималась по лестнице медленно, держась за перила. Смена выдалась тяжёлой — сломался один трамвай на маршруте, пришлось перекраивать всё расписание, а водители ворчали и требовали объяснений. Голова гудела, хотелось только добраться домой, заварить крепкий чай и посидеть в тишине.
Она вставила ключ в замок и попыталась повернуть. Ключ не поворачивался.
Светлана нахмурилась, вытащила ключ и внимательно посмотрела на него. Тот самый, которым она пользовалась восемь лет. Попробовала снова — замок не поддавался.
— Что за чертовщина, — пробормотала она и попробовала ещё раз, надавливая сильнее.
— А, Светлана Алексеевна, — послышался голос снизу. Это поднимался сосед дядя Коля из соседней квартиры. — А ваша мама с мастером тут с утра крутилась. Замок меняли.
У Светланы внутри что-то оборвалось.
— Как... замок меняли?
— Ну да. Говорит, старый заедает. Мастер приходил, всё поменял. Вам новые ключи оставил, наверное.
Дядя Коля скрылся за своей дверью, а Светлана стояла на лестничной площадке с ключом в руке и не могла поверить в происходящее. Мама поменяла замки. В её квартире. Без спроса.
Она позвонила в дверь.
— Света, это ты? — послышался мамин голос. — Подожди, сейчас открою.
Дверь открылась, и Светлана увидела Лидию Васильевну в фартуке, с довольным лицом.
— Заходи, заходи. Ты посмотри, как тут теперь красиво. Шторы повесила, цветочки поставила. И замок поменяла — старый действительно заедал, я с утра мучилась.
Светлана прошла в комнату и остановилась как вкопанная. Вместо бордовых штор на окнах висели жёлтые с крупными лимонами. На подоконнике стояли три горшка с фиалками. Телевизор переехал в другой угол, а на освободившемся месте появился новый стеллаж с маминими книгами.
— Красиво, правда? — Лидия Васильевна гордо обвела рукой комнату. — Совсем другое дело. Светло, уютно. А замок я в управляющей компании заказала, сказала, что дочка просила. Мастер хороший попался, всё быстро сделал.
Светлана медленно поставила сумку на пол. Внутри неё росло что-то холодное и колючее.
— Мама, — сказала она тихо. — Ты поменяла замки в моей квартире без моего разрешения.
— Ну что ты, Света. Разрешение... Я же твоя мать. И потом, замок действительно плохо работал. Теперь все ключи новенькие, вот, держи.
Лидия Васильевна протянула дочери связку из трёх ключей.
Светлана взяла ключи и почувствовала, что больше не узнаёт собственный дом. Жёлтые шторы светились в вечернем свете, фиалки смотрели на неё чужими глазами, а воздух пах маминым кремом и новыми вещами.
— Я устала, — сказала она. — Очень устала.
— Конечно, доченька. Ты садись, отдыхай. Я ужин приготовлю. Купила мясо хорошее, картошечку. Будем как в старые времена — вместе ужинать, разговаривать.
Светлана села в кресло и закрыла глаза. Но даже с закрытыми глазами она чувствовала, что находится не дома, а в гостях. В гостях у собственной жизни.
Старая кофеварка в мусорном ведре
Светлана проснулась среди ночи от какого-то странного чувства. Что-то было не так. Она лежала на своём диване — мама укладывалась на раскладном кресле — и пыталась понять, что её разбудило. За окном было тихо, только иногда проезжала машина.
Потом она поняла: пахло по-другому. Раньше в квартире был запах её крема, старых книг и того особого аромата, который бывает в жилье одинокого человека. Теперь пахло маминым парфюмом, новыми шторами и чем-то ещё — чужой жизнью.
Светлана встала и пошла на кухню попить воды. Включила свет и замерла.
На столе стояли незнакомые банки с крупами, новый набор специй, какие-то коробки с чаем. Её турка для кофе исчезла с плиты. Вместо неё красовалась мамина кофеварка — старая, ещё советских времён, которую Светлана помнила с детства.
Она открыла мусорное ведро и увидела там свою турку.
Сердце забилось чаще. Светлана наклонилась и вытащила турку из мусора. Медная, потемневшая от времени, с деревянной ручкой. Она купила её пять лет назад, когда училась варить настоящий кофе. Это был её ритуал — каждое утро медленно готовить кофе, вдыхать аромат, настраиваться на день.
— Света, ты что не спишь? — В дверях появилась мама в халате. — Что-то случилось?
Светлана обернулась, держа в руках турку.
— Мама, почему моя турка в мусорке?
— А, это. — Лидия Васильевна махнула рукой. — Да она же старая совсем, облупленная. И готовить в ней неудобно. Вот моя кофеварка — она и быстрее, и кофе вкуснее делает.
— Но я её не выбрасывала.
— Света, ну что ты к этим мелочам цепляешься. Турка как турка. Зачем тебе две штуки? Лишний хлам только.
Светлана поставила турку на стол и посмотрела на мать. В полумраке кухни Лидия Васильевна казалась чужой, почти враждебной.
— Мама, это моя квартира. Мои вещи. Я живу как умею. И имею право.
— Какое ещё право? — Лидия Васильевна нахмурилась. — Света, я же не из вредности. Я хочу тебе помочь. Ты видишь, как тут стало красиво? Уютно? А ты за какую-то старую турку цепляешься.
— Я не цепляюсь. Я просто хочу, чтобы мои вещи оставались на местах.
— Света, ты же взрослая женщина. Пятьдесят семь лет. А ведёшь себя как капризный ребёнок. Я твоя мать, я лучше знаю, что тебе нужно.
— Нет, — сказала Светлана тихо, но отчётливо. — Не знаешь.
Лидия Васильевна всплеснула руками.
— Господи, да что с тобой? Я сюда приехала не по своей воле. У меня квартира сгорела, мне некуда идти. А ты из-за какой-то посуды скандал устраиваешь. Ты даже заботу не можешь принять нормально.
Глаза у мамы наполнились слезами, и Светлана почувствовала знакомую вину. Так было всегда — стоило ей возразить, мама тут же становилась жертвой. Но сейчас что-то внутри не позволяло отступить.
— Мама, я тебя не выгоняю. Но это моя территория. И мои правила.
— Какие правила? Жить в грязи? Есть из сколотых тарелок? Не заботиться о себе?
Светлана взяла турку и пошла к раковине мыть её.
— Мои правила — это моя жизнь, — сказала она, не оборачиваясь. — И я не собираюсь от неё отказываться.
Лидия Васильевна постояла несколько секунд в дверях, а потом резко развернулась и ушла в комнату. Светлана услышала, как скрипнуло кресло — мама ложилась спать.
А она стояла на кухне, держала в руках мокрую турку и понимала, что что-то изменилось навсегда.
Ошибка в расписании
Светлана сидела в диспетчерской и смотрела на график, который никак не складывался в голове. Цифры расплывались, маршруты путались, а водители звонили и спрашивали, почему трамвай номер восемь должен выходить в семь утра, если смена начинается в половине седьмого.
— Светлана Алексеевна, — позвал её молодой диспетчер Андрей. — Тут что-то не так с расписанием. Я уже третий звонок принимаю.
Она подняла глаза от бумаг и попыталась сосредоточиться. Обычно составление графиков давалось ей легко — за двадцать лет работы в депо она знала все тонкости, все нюансы. Но сегодня в голове была каша.
Всю ночь она думала о турке, о жёлтых шторах, о том, как мама переставляет мебель, не спрашивая разрешения. А утром проснулась от запаха маминой каши и поняла, что больше не помнит, каким был её обычный завтрак.
— Дайте я посмотрю, — сказала она Андрею и взяла у него расписание.
Действительно, она перепутала время. Трамвай восемь должен был выходить не в семь, а в семь тридцать. И ещё три ошибки в других маршрутах. Такого с ней не случалось годами.
Телефон зазвонил снова.
— Диспетчерская, — ответила Светлана.
— Алексеевна, что за безобразие? — раздался недовольный голос начальника смены Василия Петровича. — Водители в панике, пассажиры ждут, а расписание составлено как попало.
У Светланы пересохло в горле.
— Василий Петрович, я сейчас всё исправлю. Ошибка вышла.
— Какая ещё ошибка? У нас сто пятьдесят трамваев на линии, полгорода добираются на работу. Ошибки недопустимы.
— Я понимаю.
— В кабинет ко мне. После смены.
Светлана положила трубку и почувствовала, как по спине пробегает холодок. За двадцать лет работы её вызывали к начальнику всего два раза — когда повышали до старшего диспетчера и когда давали премию за безаварийную работу.
— Ты не ты в последнее время, — сказал Андрей, подсаживаясь к её столу. — Что-то случилось?
Светлана хотела ответить, что всё в порядке, но слова не шли. Что она могла сказать? Что мать поменяла ей шторы и замки, и теперь она не может сосредоточиться на работе? Что она чувствует себя чужой в собственной жизни?
— Дома проблемы, — коротко ответила она.
— А я думал, у тебя всё спокойно. Живёшь одна, никто не мешает.
— Теперь мешает.
Весь оставшийся день Светлана работала как в тумане. Она механически принимала звонки, исправляла график, отвечала на вопросы, но мысли были дома. Вечером, когда она войдёт в квартиру, её снова встретят жёлтые шторы и мамины цветы. Снова будет пахнуть чужой жизнью.
После смены она зашла к Василию Петровичу. Тот сидел за столом и смотрел на неё строго.
— Садись, Алексеевна. Объясни, что происходит.
— Семейные обстоятельства, — сказала Светлана. — Временные.
— Понятно. — Василий Петрович помолчал. — Слушай, ты у нас надёжный работник. Но если дома проблемы влияют на работу, может, возьмёшь отпуск? Приведёшь дела в порядок.
— Не нужно отпуска. Больше не повторится.
— Хорошо. Но учти — ещё одна такая ошибка, и разговор будет другой.
Светлана вышла из кабинета и поняла, что больше не может терпеть. Что-то должно измениться. И измениться должно сегодня.
Разговор на чистоту
Светлана вошла в квартиру и сразу почувствовала запах жареной рыбы. На кухне что-то шипело на сковороде, мама напевала себе под нос — видимо, была в хорошем настроении.
— Света, это ты? — позвала Лидия Васильевна. — Иди ужинать, я минтай приготовила. С луком и морковкой.
Светлана прошла на кухню и села за стол. Мама поставила перед ней тарелку с рыбой и картошкой, налила чай из своего заварочного чайника.
— Как дела на работе? — спросила Лидия Васильевна, садясь напротив.
— Нормально.
— Ты какая-то грустная. Что случилось?
Светлана посмотрела на мать и поняла, что больше не может откладывать разговор. После сегодняшнего разбора с начальником стало ясно — так жить нельзя.
— Мама, нам нужно поговорить.
— О чём, доченька?
— О том, что происходит в этой квартире.
Лидия Васильевна отложила вилку и настороженно посмотрела на дочь.
— Что происходит? Я помогаю тебе, привожу дом в порядок.
— Мама, за неделю ты поменяла шторы, переставила мебель, выбросила мои вещи и поменяла замки. Без моего разрешения.
— Света, ну что ты...
— Не перебивай меня, — сказала Светлана твёрдо. — Я сегодня на работе наделала ошибок из-за того, что не могу сосредоточиться. Меня вызывали к начальнику. Понимаешь? Я работаю диспетчером двадцать лет, и у меня никогда не было нареканий.
— Причём тут я?
— При том, что я не могу спокойно жить в собственной квартире. Я прихожу домой и не узнаю его. Всё не на местах, всё по-другому. Я чувствую себя гостьей.
Лидия Васильевна молчала, теребя салфетку.
— Мама, я понимаю, что тебе трудно. Пожар, съёмное жильё — это стресс. Но ты не можешь жить моей жизнью. Ты не можешь принимать за меня решения.
— Я хотела как лучше, — тихо сказала мама.
— Я знаю. Но лучше для кого? Для меня или для тебя?
Лидия Васильевна подняла глаза.
— Света, я же твоя мать. Я вижу, что ты запустила себя, живёшь как отшельница. Мне больно на это смотреть.
— А мне больно, что ты считаешь мою жизнь неправильной, — ответила Светлана. — Мне пятьдесят семь лет. Я развелась, пережила это, устроила свою жизнь так, как мне удобно. И я имею право на покой.
— Какой покой? Ты себя в могилу загоняешь. Работа, дом, работа, дом. Никаких друзей, никаких развлечений.
— Это моё дело.
— Нет, не твоё. Я твоя мать, и я не могу смотреть, как ты увядаешь.
Светлана встала из-за стола.
— Мама, тебе нужно уехать.
Тишина повисла над кухней. Лидия Васильевна смотрела на дочь широко открытыми глазами.
— Что?
— Тебе нужно найти другое место. Я больше не могу так жить.
— Света, ты понимаешь, что говоришь? Я твоя мать. У меня сгорела квартира.
— Понимаю. И я не выбрасываю тебя на улицу. Но ты должна найти другой вариант.
Лидия Васильевна медленно встала из-за стола.
— Хорошо, — сказала она холодно. — Я найду, куда идти. Не беспокойся.
— Мама...
— Не надо ничего объяснять. Я всё поняла.
Лидия Васильевна вышла из кухни, а Светлана осталась сидеть за столом с нетронутой рыбой на тарелке. Внутри было пусто, но в то же время — спокойно. Впервые за неделю по-настоящему спокойно.
Пуговица на память
Светлана проснулась от тишины. Настоящей, полной тишины, какой не было уже две недели. Не слышно было маминого сопения с раскладного кресла, шуршания пакетов, тихого бормотания — мама имела привычку разговаривать сама с собой по утрам.
Она встала и прошла в комнату. Кресло было сложено и аккуратно придвинуто к стене. Мамины вещи исчезли. На столе лежал белый листок бумаги.
Светлана подняла записку и прочла знакомым почерком: "Света, я поехала к Тамаре в Челябинск. Пока квартиру не отремонтируют. Извини, если что не так. Я всё перепутала. Пиши, если сможешь. Мама."
Светлана сложила записку пополам и положила на стол. Внутри что-то сжалось — не от жалости к себе, а от жалости к маме. Лидия Васильевна всю жизнь была уверена, что знает лучше всех, как нужно жить. А теперь написала "я всё перепутала" — и в этих словах была такая растерянность, что Светлане стало грустно.
Она прошла на кухню. Мамина кофеварка исчезла, на плите снова стояла её турка. В холодильнике не было банок с домашними заготовками и незнакомых йогуртов. Только её обычные продукты — кефир, творог, яблоки.
Светлана заварила кофе и села у окна. За стеклом висели всё те же жёлтые шторы с лимонами. Мама не стала их снимать — то ли забыла, то ли решила, что дочь сама разберётся.
Лимоны на ткани были крупные, ярко-жёлтые, с зелёными листочками. Довольно симпатичные, если честно. Светлана подошла ближе и рассматривала узор, когда заметила что-то странное в углу шторы.
Там была пришита небольшая тёмно-бордовая пуговица.
Светлана потрогала её пальцем. Пуговица от старых штор — тех самых, которые мама сняла в первый же день. Значит, когда Лидия Васильевна вешала новые шторы, она нашла эту пуговицу и зачем-то пришила её к жёлтой ткани.
Странно. Совсем не в маминой традициях — оставлять что-то от старого, когда всё меняется на новое.
Светлана села обратно за стол и допила кофе. В квартире было тихо, но эта тишина больше не казалась пустой. Она была наполненная — собственными мыслями, собственным дыханием, собственным временем.
Она подумала о вчерашнем разговоре и поняла, что не жалеет о своих словах. Впервые за много лет она сказала правду — не ту, которую хотели услышать, а ту, которую чувствовала. И это оказалось не так страшно, как казалось.
Телефон зазвонил. Светлана посмотрела на экран — незнакомый номер с челябинским кодом.
— Алло?
— Света, это я, — послышался мамин голос. — Доехала нормально. Тамара встретила, устроила в комнате.
— Хорошо, мам. Как дела у Тамары?
— Да всё у неё прекрасно. Внуки приезжают, хлопот полно. — Лидия Васильевна помолчала. — Света, я тут подумала... Может, я действительно поторопилась с переменами.
— Мам, не будем об этом. Главное, что ты устроилась.
— Ты сердишься?
Светлана посмотрела на пуговицу на шторе.
— Нет, мам. Не сержусь. Мы просто разные.
— Да, разные, — вздохнула Лидия Васильевна. — Света, а ты шторы оставила?
— Оставила.
— И как, нравятся?
Светлана улыбнулась.
— Привыкаю. А ты знаешь, мам, там пуговица пришита. От старых штор.
— Ах да, — в маминого голосе вернулось некоторое оживление. — Я её нашла на полу, когда новые вешала. Подумала — пусть будет. Как память.
— Память о чём?
— Да так. О том, что у каждого свой дом должен быть. И свои правила.
После разговора Светлана долго сидела у окна и смотрела на жёлтые шторы с бордовой пуговицей. Эта маленькая деталь почему-то примиряла две разные жизни — мамину и её собственную. Мама хотела света и ярких красок, а она хотела покоя и постоянства. И теперь в её доме было и то, и другое.
Вечером Светлана приготовила себе ужин — простой, без изысков — и села есть в своей комнате, которая снова стала похожа на дом. Жёлтые шторы мягко светились в лучах заходящего солнца, а маленькая бордовая пуговица напоминала о том, что границы можно защищать спокойно, без злости и чувства вины.
И что иногда даже самые болезненные перемены приводят к чему-то важному — к пониманию того, кто ты есть и чего действительно хочешь.