Самолет взлетал через два часа, а Инга все еще сидела в кафе аэропорта, глядя на телефон. Двадцать три пропущенных вызова от сестры. Семь — от соседки. И ни одного от него.
«Может, уже не дышит», — мелькнула ледяная мысль, и она тут же ее отогнала. Нет. Виктор слишком упрямый, чтобы умереть так просто. Слишком злой.
— Ты точно решилась? — Борис накрыл ее руку своей. Загорелые пальцы, крепкие, без обручального кольца. Совсем не похожие на бледные, распухшие от лекарств руки мужа.
— Решилась, — ответила она и сама удивилась твердости собственного голоса.
А ведь еще вчера утром она стояла у его кровати с подносом — овсяная каша, чай с медом, таблетки по расписанию. Как всегда. Тридцать лет как всегда.
— Инга, где мои капли? — прохрипел он, даже не подняв глаз.
— На тумбочке, где обычно.
— Не вижу.
Она наклонилась, передвинула флакончик на два сантиметра ближе.
— Вот они.
— А компрессионные чулки? Врач сказал носить постоянно.
— В комоде. В верхнем ящике.
— Сходи принеси.
Не «пожалуйста». Не «спасибо». Даже не взгляд. Просто команда, как собаке. Принеси. Подай. Убери.
И тогда что-то щелкнуло в ее голове. Щелкнуло и оборвалось — как резинка, которую слишком долго растягивали.
— Сходи сам, — сказала она тихо.
Виктор поднял голову. Впервые за много месяцев по-настоящему посмотрел на нее.
— Что ты сказала?
— Я сказала — сходи сам. Ноги у тебя работают. Врач велел больше двигаться.
Лицо мужа медленно наливалось краской. Инга знала этот цвет — предвестник скандала. Раньше она бы тут же отступила, загладила, успокоила. Теперь стояла и смотрела, как чужой человек готовится кричать на нее в их общей спальне.
— Ты с ума сошла? Я больной! У меня сердце!
— Да, больной. Вот уже пять лет больной. И что дальше? Еще пять лет? Десять? Двадцать?
— Дальше ты будешь выполнять свой долг! Я твой муж!
Долг. Это слово преследовало ее всю жизнь. Долг перед родителями. Долг перед мужем. Долг перед семьей. А где же она сама во всех этих долгах?
— Мой долг, — повторила она медленно. — А твой долг где, Витя? Когда ты в последний раз спросил, как я себя чувствую? Когда сказал спасибо за ужин? Когда просто... просто обнял?
— При чем тут объятия? Я болею!
— Ты не болеешь. Ты умираешь. Понемногу, по капле, каждый день. И меня заставляешь умирать вместе с собой.
Вот тогда он и закричал. Как всегда. Про неблагодарность, про эгоизм, про то, что все жены его друзей — золото, а ему досталась... Инга слушала и понимала, что слышит это в последний раз.
***
Борис появился в ее жизни случайно — в очереди к кардиологу. Она сидела с толстой папкой анализов Виктора, а он — с результатами собственного обследования. Разговорились. Оказалось, живет в соседнем доме. Разведен. Работает в туристическом агентстве.
— А вы сами-то когда последний раз отдыхали? — спросил он тогда.
Инга задумалась. Медовый месяц на Азовском море — тридцать лет назад. Больше не было ни разу. То денег не было, то отпуск не давали, то Виктор болел. Всегда что-то мешало.
— Давно, — ответила она.
— Это неправильно. Человек должен радоваться жизни.
Радоваться жизни. Когда она забыла, что это такое?
Встречаться они начали через месяц. Сначала просто гуляли в парке, пока Виктор спал после обеда. Потом пили кофе в маленьком кафе на другом конце города. Борис рассказывал о поездках, о странах, где побывал. Инга слушала, как завороженная. Мир оказался таким большим, а ее жизнь — такой маленькой.
— Поедем вместе, — сказал он однажды. — В Турцию. На неделю. Я все организую.
— Не могу. Муж болен.
— Инга, — он взял ее за руки. — Посмотри на себя. Тебе пятьдесят два года. У тебя еще столько впереди! Неужели ты хочешь провести остаток жизни сиделкой?
Сиделкой. Да, именно так она себя и чувствовала. Не женой. Не любимой. Просто обслуживающим персоналом.
— А если с ним что-то случится?
— А если с тобой что-то случится? Кто тебя пожалеет?
Домой в тот день она вернулась другой. Виктор, как обычно, встретил претензиями:
— Где ты была? Я голодный! Лекарства кончились!
— Купишь завтра.
— Я не могу в аптеку! У меня давление!
— Тогда закажи доставку.
— На что заказывать? Ты деньги потратила?
Всю жизнь он контролировал каждую копейку. Инга работала бухгалтером, получала неплохо, но распоряжался семейным бюджетом только он. Она даже помады себе не могла купить без отчета.
— Потратила на кофе, — ответила она спокойно.
— Сколько?
— Сто рублей.
— Сто рублей на кофе?! Ты с ума сошла? В нашем положении!
В нашем положении. Всегда в нашем положении нельзя было ничего. Нельзя было новое платье, нельзя было отпуск, нельзя было даже мечтать.
— Витя, — сказала она устало. — А какое наше положение? Квартира наша. Машина наша. На счете деньги есть. Что не так с нашим положением?
— Ты не понимаешь! Лечение дорогое! Анализы! Обследования!
— Понимаю. Но жить-то когда начнем?
— Когда выздоровею.
— А если не выздоровеешь?
Тишина повисла тяжелая, как перед грозой. Виктор смотрел на нее так, словно видел впервые.
— Значит, так, — сказал он наконец. — Значит, надоел тебе больной муж. Хочешь молодого и здорового.
— При чем тут молодой? Я хочу живого. А ты умер уже давно. Просто еще дышишь.
Он швырнул в нее пультом от телевизора. Промахнулся. Пульт ударился о стену и рассыпался на части.
— Убирайся! — заорал он. — Убирайся из моего дома!
— Из нашего дома, — поправила Инга. — И уберусь. Обязательно уберусь.
Билет Борис купил на следующий день. Турция, отель «пять звезд», семь дней. Инга смотрела на яркие фотографии в буклете и не верила, что это про нее. Что она действительно может просто взять и улететь.
— А вещи? Документы?
— Все заберешь потом. Главное — решиться.
Решиться... Самое трудное слово в ее жизни.
Виктор три дня не разговаривал с ней. Демонстративно игнорировал, отворачивался, когда она входила в комнату. Инга готовила, убирала, как обычно. Но теперь это казалось игрой в куклы — механические движения без смысла.
На четвертый день он сдался:
— Ну сколько можно дуться? Поговори со мной.
— О чем?
— Да хоть о чем. Тихо тут без тебя.
Тихо. Не скучно. Не грустно. Тихо. Как в морге.
— Витя, — сказала она, садясь на край кровати. — Давай честно. Ты меня любишь?
Он растерялся. За тридцать лет брака он ни разу не говорил ей о любви. Ни разу.
— Какая глупость... Конечно, люблю. Ты же моя жена.
— Это не ответ.
— Инга, ну что с тобой стало? Какие-то странные разговоры...
— Не странные. Нормальные. Человеческие. Когда ты понял, что любишь меня? Что именно тебе во мне нравится? Когда тебе со мной хорошо?
Молчание. Долгое, мучительное молчание.
— Я привык к тебе, — сказал он наконец.
Привык. Как к старому халату. Удобно, тепло, но красоты никакой.
— А я не привыкла к себе несчастной, — ответила Инга. — И больше не хочу привыкать.
— Ты меня бросаешь? Больного? Беспомощного?
— Ты не беспомощный. Ты просто привык, что тебя обслуживают. Разница большая.
— Без тебя я умру!
— Без меня ты, может быть, наконец, начнешь жить.
Утром она оставила на столе записку:
«Виктор, я в Турции. Вернусь через неделю. Еда в холодильнике. Лекарства в аптечке. Номер врача на холодильнике. Сестра знает, где меня найти».
И номер телефона Бориса — на всякий случай.
Сейчас, сидя в аэропорту, она думала: а что, если действительно что-то случится? Что, если он не справится? Тридцать лет жизни — это ведь много. Может, стоит вернуться?..
— Посадка началась, — сказал Борис.
Инга посмотрела на телефон. Еще один звонок от сестры. Она отключила звук и убрала телефон в сумку.
— Иду.
В самолете, когда земля уже осталась далеко внизу, она подумала: а ведь он прав. Без нее Виктор может и правда начать жить. Научится готовить — так даже полезнее будет. Научится ходить в магазин — врач же велел больше двигаться. Научится общаться с людьми, а не только требовать обслуживания.
А она... Она впервые за тридцать лет летела навстречу морю. Навстречу солнцу. Навстречу себе настоящей — не сиделке, не прислуге, а женщине, которая имеет право на счастье.
Борис спал рядом, положив голову ей на плечо. Хороший мужчина. Добрый. Но главное даже не это. Главное — он видел в ней женщину. Живую, красивую, интересную. А не функцию по приготовлению борща и выдаче лекарств по расписанию.
Через иллюминатор виднелось море — бесконечное, свободное, прекрасное. Как жизнь, которая только начинается.
Виктор, наверное, уже проснулся. Наверное, ищет завтрак. Пусть ищет. Пусть учится жить сам. А она научится жить для себя.
Самолет шел сквозь облака, а Инга улыбалась, глядя в иллюминатор. Впервые за много лет она не чувствовала вины. Только предвкушение счастья — такого простого и такого долгожданного.
Прошло два дня на море
День третий. Инга лежала на пляжном лежаке, подставив лицо утреннему солнцу. Кожа уже приобрела легкий золотистый оттенок, а на губах играла непривычная улыбка. Рядом плескалось море, где-то смеялись дети, официант в белоснежной рубашке разносил коктейли.
— Еще один мохито? — спросил Борис, возвращаясь от бассейна.
— Почему бы и нет, — рассмеялась она. — У меня отпуск!
Отпуск. Это слово звучало как музыка. Тридцать лет она не знала, что такое настоящий отпуск — когда можешь проснуться, когда захочешь, есть что хочешь, делать что душе угодно.
Телефон молчал уже два дня. Инга специально не включала роуминг. Пусть помолчит. Пусть дома разбираются сами.
— А знаешь, о чем я подумала? — сказала она, потягивая сладкий коктейль. — Я никогда не видела закат на море. Представляешь? Пятьдесят два года жизни, а я ни разу не видела, как солнце садится в воду.
— Сегодня увидишь, — пообещал Борис. — А завтра поедем на экскурсию. В Каппадокию. Там воздушные шары летают над скалами — красота неописуемая.
Воздушные шары. Инга закрыла глаза и представила себя в корзине, высоко над землей, свободную, как птица. Когда-то она мечтала о полетах. В юности даже хотела стать стюардессой. Но родители сказали: «Что за профессия? Обслуживать других? Иди лучше в бухгалтеры — там стабильность».
Стабильность... Как это слово опостылело! Тридцать лет стабильной работы, стабильного брака, стабильной скуки.
— Борис, — позвала она. — А что, если я не вернусь?
Он удивленно посмотрел на нее:
— Как не вернешься?
— А вот так. Найду здесь работу, сниму квартиру... Или поеду в другую страну. В Италию, например. Или в Грецию. Буду жить у моря, работать гидом для русских туристов. Знаешь, сколько наших женщин мечтают о такой жизни?
— Инга, ты серьезно?
— Очень серьезно. Чем я хуже других? Язык выучу, документы оформлю... А дома что меня ждет? Больной муж, который считает меня своей собственностью? Работа, которая давно опостылела? Квартира, где я чувствую себя чужой?
Борис помолчал, глядя на море.
— А как же мы? — спросил он тихо.
— А что мы? — Инга повернулась к нему. — Борис, ты хороший мужчина. Добрый, внимательный. Но я сейчас не готова из одной клетки прыгать в другую, пусть даже золотую. Мне нужно время... Время понять, кто я такая без всех этих ролей — жены, любовницы, сиделки.
— Понимаю, — кивнул он. — Знаешь, а ведь я тоже об этом думал. Может, и мне пора что-то менять в жизни?
Они сидели молча, каждый думая о своем. А вокруг продолжалась курортная жизнь — беспечная, яркая, полная возможностей.
День седьмой. Последний день отпуска.
— Пора собираться, — сказал Борис, входя в номер. — Завтра рано вылет.
— Я не лечу, — произнесла Инга, не оборачиваясь.
— Что?
— Я остаюсь. Еще на неделю. Может, на месяц. Пока не решу, что делать дальше.
Борис подошел к ней, встал рядом.
— Инга, подумай хорошенько. Ты можешь все потерять — квартиру, работу, пенсию...
— А что я потеряю на самом деле? Работу, которая меня не радует? Квартиру, где я чувствую себя прислугой? Мужа, который меня не любит, а только использует?
— А деньги? На что ты будешь жить?
— На свои накопления. Знаешь, сколько я откладывала втайне от Виктора? Понемногу, годами... У меня есть счет, о котором он не знает. Там достаточно, чтобы пожить спокойно, пока не найду работу.
— Ты все продумала...
— Всю неделю только об этом и думала. Борис, я впервые в жизни чувствую себя свободной. Понимаешь? Я могу выбирать! Сказать да или нет.
— А нас что ждет?
— Не знаю, — честно ответила Инга. — Может быть, ничего. Может быть, мы останемся друзьями. А может быть, через некоторое время поймем, что хотим быть вместе. Но пока мне нужно побыть одной. Понять, кто я есть, когда не играю никаких ролей.
***
Месяц спустя Инга сидела в маленьком кафе на набережной Анталии, потягивая турецкий чай и читая письмо от сестры. Наконец-то решилась включить интернет.
«Инга, ты где? Витя в больнице — давление поднялось. Врачи говорят, от стресса. Он все время спрашивает про тебя. Говорит, что был неправ, что готов измениться. Позвони, пожалуйста. Ната».
Инга перечитала письмо дважды.
Готов измениться. Сколько раз она слышала эти слова за тридцать лет! После каждой ссоры, после каждого скандала. «Я исправлюсь, я буду другим». А потом все возвращалось на круги своя.
Но что, если на этот раз он действительно понял? Что, если болезнь и ее уход заставили его пересмотреть свою жизнь?
Инга достала телефон, набрала номер сестры.
— Ната? Это я.
— Инга! Господи, где ты пропадала? Мы с ума сходили!
— Я в Турции. Как Витя?
— Плохо. Очень плохо. Инга, он правда изменился. Впервые за эти годы спросил, как у меня дела. Даже извинился за то, что всегда был резким. Говорит, что понял — жизнь без тебя не жизнь вовсе.
Понял. А что поняла она за этот месяц?
Поняла, что может жить одна. Что может принимать решения, не спрашивая разрешения. Что умеет радоваться мелочам — вкусному кофе, красивому закату, случайному знакомству.
Поняла, что не обязана жертвовать собой ради чужого комфорта. Что у нее есть право на счастье, на мечты, на ошибки.
Поняла, что любовь — это не обслуживание. Что забота — это взаимно, а не односторонне.
— Ната, передай ему: если он действительно хочет, чтобы я вернулась — пусть докажет. Не словами, а делами. Пусть научится жить самостоятельно. Пусть найдет свои интересы, свои радости. Пусть станет человеком, с которым интересно, а не только тем, за кем нужно ухаживать.
— А ты вернешься?
— Не знаю. Может быть. Если пойму, что он изменился не из-за страха остаться одному, а потому, что понял — настоящая любовь требует уважения.
— Инга, а что с тобой стало? Ты такая... другая.
— Я стала собой, Ната. Впервые в жизни — собой.
Еще через месяц Инга получила письмо от самого Виктора. Первое письмо за тридцать лет брака.
«Инга, я не умею писать красиво, но попробую. Ты была права — я умер давно. Просто продолжал дышать и требовать, чтобы ты дышала за двоих. Сейчас я хожу в спортзал (врач удивляется — давление нормализовалось), готовлю себе сам (получается, оказывается!), записался на курсы компьютерной грамотности. Познакомился с соседями — хорошие люди, а я их тридцать лет не замечал. Понял, что жизнь не закончилась с болезнью — просто стала другой. Не знаю, простишь ли ты меня. Не знаю, захочешь ли вернуться. Но хочу, чтобы ты знала — ты дала мне величайший подарок. Ты заставила меня проснуться. Спасибо тебе за это. Твой Витя. P.S. Если решишь остаться в Турции — я пойму. Ты заслужила свободу».
Инга читала письмо, сидя на том же месте в кафе, и плакала. Не от жалости — от облегчения. Наконец-то он увидел ее не как функцию, а как человека. Наконец-то сказал «спасибо».
Но возвращаться ли?..
Самолет приземлился в Москве холодным октябрьским утром. Инга шла по аэропорту с одной сумкой — остальные вещи остались в съемной квартире в Анталии. На всякий случай.
У выхода ее ждали двое — сестра Наташа и... Виктор. Но это был не тот Виктор, которого она оставила три месяца назад. Этот стоял прямо, сам нес букет цветов, а в глазах у него была не привычная требовательность, а нечто другое — смущение? Надежда?
— Привет, — сказал он просто.
— Привет, — ответила она.
— Ты красивая. Загорелая. Счастливая.
— Ты тоже выглядишь лучше.
Неловкая пауза. Тридцать лет брака, а разговаривать как будто не умеют.
— Инга, — сказал он тихо. — Я не прошу тебя вернуться. То есть прошу, но... только если ты этого хочешь. Если нет — я пойму. Ты имеешь право на любую жизнь.
Имеешь право. Впервые от него такие слова.
— Витя, — сказала она, — я не та женщина, которая ушла. Я не буду твоей сиделкой. Не буду жить только твоими интересами и твоим расписанием. У меня есть своя жизнь теперь.
— Знаю. И я не тот мужчина, который тебя отпустил. Хочу быть твоим партнером, а не пациентом.
— Хочешь — это одно. А получится ли?
— Не знаю. Попробуем?
Инга посмотрела на него внимательно. Да, он изменился. В глазах появился живой интерес, плечи расправились, даже говорил по-другому — не требовательно, а просительно.
— Попробуем, — согласилась она. — Но с условиями. Я продолжу работать. Буду путешествовать — одна или с тобой, как получится. Буду заниматься тем, что мне нравится. И если пойму, что мы опять скатываемся к старому — уйду навсегда.
— Договорились.
Они шли по аэропорту рядом, но не касаясь друг друга. Впереди была неизвестность. Получится ли у них построить новые отношения на месте старых? Сможет ли он действительно измениться, а она — простить?
Инга не знала ответов на эти вопросы. Но знала главное — теперь у нее есть выбор. И это меняло все.
А в кармане лежал обратный билет в Анталию — на всякий случай. Билет в свободу, который она больше никому не отдаст.
Год спустя
— Инга, ты готова? — крикнул Виктор из прихожей. — Опоздаем на самолет!
— Иду! — откликнулась она, застегивая чемодан.
Они летели в Грецию. Вместе. Впервые за тридцать лет — в настоящий отпуск, вдвоем.
Год был трудным. Ссорились, мирились, заново учились жить друг с другом. Виктор иногда срывался, требовал по-старому. Инга сразу останавливала — спокойно, но твердо. Несколько раз даже уезжала к сестре, пока он не понимал, что перешел границу.
Но постепенно все наладилось. Он нашел хобби — начал рисовать. Она записалась на курсы турецкого языка. По вечерам не сидели молча у телевизора, а рассказывали друг другу о прочитанных книгах, увиденных фильмах, повстречавшихся людях.
И да — она больше не была сиделкой. А он больше не был пациентом. Они стали супругами.
— А Борис как? — спросил Виктор в такси по дороге в аэропорт.
— Хорошо. Открыл свое агентство в Тайланде. Женился на немке — очень милая женщина.
Виктор не ревновал. Понимал, что Борис сыграл свою роль — помог Инге поверить в себя. А дальше каждый пошел своей дорогой.
— Знаешь, — сказал Виктор, беря ее за руку, — я благодарен тому парню. Если бы не он, я бы так и остался живым мертвецом. А ты — несчастной сиделкой.
— Мы оба были несчастными, — поправила Инга. — Просто не замечали этого.
Самолет взлетел в ясное утреннее небо. Инга смотрела в иллюминатор и улыбалась. Да, она вернулась к мужу. Но не к старой жизни. К новой — той, которую они выбрали вместе, сознательно и добровольно.
А в сумочке по-прежнему лежали документы на квартиру в Анталии — маленький символ свободы, которую она больше никогда не отдаст.
Потому что любовь — это не тюрьма. Это выбор. Каждый день. И у каждого из них теперь была возможность этот выбор делать.