Ключи упали на пол со звоном старого колокола. Марина стояла в прихожей чужой квартиры — своей квартиры? — и слушала, как за дверью удаляются шаги. Шаги Нины Васильевны, которая только что заявила: «Завтра приведу слесаря, замки поменяем. А ты, милочка, чемоданчик собирай».
Как это случилось? Когда я перестала быть хозяйкой в собственном доме?
— Что она сказала? — Максим вышел из кухни с бутербродом в руке, словно ничего не произошло.
— Твоя мать хочет поменять замки, — тихо проговорила Марина.
— Ну и что? Её же квартира, — пожал плечами муж и откусил от бутерброда.
Вот тогда-то Марина и поняла: она попала в капкан. Красивый, уютный капкан с паркетными полами и панорамными окнами.
Три года назад всё казалось сказкой. Максим подвёз её к новостройке в престижном районе.
— Смотри, что родители подарили, — гордо сказал он, протягивая ключи. — Наше семейное гнёздышко.
Квартира была великолепна: просторная гостиная, две спальни, кухня с островом. Марина ходила по комнатам, представляя, где поставит любимое кресло мамы, куда повесит папины картины.
— А документы как оформлены? — спросила она вечером.
— На меня дарственная. Мама настояла, чтобы не было проблем, — ответил Максим, обнимая её. — Какая разница? Мы же семья.
Какая разница... Теперь Марина знала, какая именно разница.
Нина Васильевна появлялась без предупреждений. Всегда с ключами, всегда с недовольным лицом.
— Опять пыль на полках! — объявляла она, входя. — И что это за запах? Готовишь что-то не то.
Максим только улыбался:
— Мам, ну что ты придираешься? Маринка хорошо готовит.
— Хорошо для кого? Для тебя котлеты должны быть как у меня — сочные, румяные. А это... — Нина Васильевна брезгливо морщилась. — Это даже свиньи есть не будут.
Марина молчала. Первый месяц молчала, второй... К третьему поняла: молчание её убивает.
— Нина Васильевна, может, вы будете предупреждать о визитах? — осмелилась сказать она однажды.
Свекровь замерла, как хищник перед прыжком.
— А ты мне кто, чтобы указывать? Это моя квартира, мои деньги в неё вложены. А ты здесь... — она презрительно оглядела невестку, — временная проживалка.
— Максим, поговори с мамой, — попросила Марина вечером.
— О чём? Она же права. Квартира от родителей, они и приходят, когда хотят, — муж даже не поднял глаз от телефона.
— Но мы живём здесь! Это наш дом!
— Наш? — Максим наконец посмотрел на неё. — По документам — мой. Мама предусмотрительная женщина, она знала, что делала.
Предусмотрительная... Слово резануло слух, как нож по стеклу.
В ту ночь Марина не спала. Лежала и думала о разговоре, который подслушала два месяца назад:
— Сынок, квартиру лучше дарственной оформим, чтобы ей ничего не досталось, — говорила тогда Нина Васильевна по телефону. — Мало ли что в голову взбредёт этой особе.
Особе... Так она теперь называла невестку за глаза.
Война началась с мелочей. Нина Васильевна переставляла вещи, меняла расстановку мебели, выбрасывала продукты из холодильника.
— Простите, а это зачем? — спросила Марина, обнаружив свои любимые йогурты в мусорном ведре.
— Просроченные, — равнодушно ответила свекровь.
— Но срок годности до конца месяца!
— По моим меркам — просроченные. В моём доме будет мой порядок.
В моём доме... Эта фраза стала припевом. «В моём доме не носят домашних тапочек», «В моём доме не смотрят сериалы», «В моём доме едят суп каждый день».
Максим отмахивался от жалоб жены:
— Мама всю жизнь привыкла к порядку. Приспособишься.
Но приспосабливаться становилось всё труднее. Нина Васильевна словно чувствовала, где больнее ударить.
— А мужа-то своего накормить не можешь! — заявляла она, когда Максим просил добавки. — Посмотри, какой худой стал!
— А раньше, до женитьбы, какой красавчик был! — вздыхала, разглядывая старые фотографии. — Все девочки за ним бегали. А теперь...
Она многозначительно качала головой, глядя на невестку.
Переломный момент наступил в субботу. Марина готовила семейный обед, когда вошла Нина Васильевна.
— Опять эти дурацкие специи! — возмутилась она, увидев на столе приправы. — Максим, ты что, острое полюбил? Нормальную еду готовить разучилась? — обратилась к невестке.
— Мама, не начинай, — устало сказал Максим.
— Как не начинай? Я за свою квартиру отвечаю! За своего сына! А она тут... тут... — Нина Васильевна запнулась, подбирая слова. — Пришла на готовенькое и командует!
— Я не командую, я готовлю обед для семьи, — тихо сказала Марина.
— Для семьи? — взвилась свекровь. — Ты тут никто! Временная квартирантка! Захочу — и завтра выставлю!
— Мам, хватит, — попытался вмешаться Максим.
— Молчи! — рявкнула на сына Нина Васильевна. — Я тебя предупреждала! Говорила — не связывайся с этой... с этой авантюристкой! Она с самого начала на квартиру твою позарилась!
Что-то лопнуло внутри Марины. Не сломалось — именно лопнуло, как натянутая до предела резинка.
— Знаете что? — голос её звучал удивительно спокойно. — Вы правы. Я здесь никто.
Она сняла фартук, повесила на крючок.
— Но вы забыли одну маленькую деталь. Я — жена вашего сына. И если он позволяет матери унижать свою жену... — Марина посмотрела на Максима, который стоял, опустив голову. — То что это говорит о нём как о мужчине?
— Не смей так говорить о моём сыне! — взвилась Нина Васильевна.
— А что тогда? Он мужчина или маменькин сынок? — спросила Марина. — Потому что мужчина защищает свою семью. А маменькин сынок прячется за мамину юбку.
Максим дёрнулся, будто его ударили.
— Маринка, ты что несёшь?
— Правду несу. Горькую правду. — Она взяла сумочку. — Живите тут вдвоём. В вашей квартире. Как хотели.
Дверь за ней захлопнулась с финальностью театрального занавеса. Марина шла по лестнице и чувствовала: впервые за три года она может дышать полной грудью.
Телефон зазвонил через час.
— Маринка, вернись, мы поговорим, — голос Максима был растерянным.
— О чём? О том, что твоя мать права? Или о том, что я временная квартирантка?
— Да брось ты! Мама погорячилась.
— Максим, — сказала Марина медленно, — знаешь, в чём твоя мама оказалась права? В том, что дарственная — это действительно умно. Только она забыла одну вещь: любовь тоже не оформляется документами. И её нельзя подарить.
Через полгода Марина получила повестку в суд. Максим подавал на развод.
«Ну что ж, — подумала она, читая казённые строчки, — честно. Наконец-то честно».
В суде он избегал её взгляда. Нина Васильевна сидела рядом с сыном, довольная и торжествующая.
— Мировое соглашение? — спросил судья.
— Не требуется, — ответила Марина. — Претензий имущественных не имею.
Нина Васильевна улыбнулась — хищно, победно.
После заседания она подошла к бывшей невестке:
— Ну что, получила урок? В следующий раз думай, прежде чем замуж за маменькиных сынков выходить.
— Знаете, Нина Васильевна, — сказала Марина, — а ведь вы мне добро сделали.
— Это как?
— Показали, какой мужчина ваш сын. Вовремя показали.
Свекровь растерялась:
— В смысле?
— А в том, что мужчина не позволит унижать свою жену. Даже собственной матери. А если позволяет... — Марина пожала плечами. — То это не мужчина. Это ваша игрушка. Играйтесь на здоровье.
Прошло два года
Марина построила новую жизнь — другую, свою. Встретила человека, который на вопрос о совместной покупке квартиры сказал: «Конечно, оформим на двоих. А как же иначе? Мы же семья».
Семья... Как же давно она не слышала это слово в его настоящем значении.
А Максим так и остался жить с мамой. В её квартире, по её правилам, под её неусыпным контролем.
Иногда Марина встречала знакомых, которые рассказывали: «Нина Васильевна всё ищет сыну новую жену. Но что-то не везёт — все девушки почему-то после знакомства с будущей свекровью исчезают».
Умные девушки, — думала Марина. — Учатся на чужих ошибках.
Дарственная оказалась палкой о двух концах. Нина Васильевна получила власть над квартирой, но потеряла шанс увидеть внуков. А Максим получил жильё, но потерял жену.
И только Марина получила самое ценное — свободу. Свободу от фальшивых отношений, от унижений, от жизни в чужих декорациях.
Спасибо вам, Нина Васильевна, — думала она, засыпая в своей маленькой, но честно заработанной квартире. — За науку. Горькую, но необходимую.
Дарственная научила её главному: дом — это не стены и документы. Дом — это место, где тебя любят и уважают. А всё остальное — просто недвижимость.