Дверь хлопнула так, что соседи за стеной затихли посреди своего вечернего сериала. В прихожей повисла тишина — густая, как мед, сладкая от предчувствия скандала.
— Да кто ты такая, чтобы мне указывать! Что хочу, то и делаю! — голос Яны прорезал воздух, острый и звонкий, как осколок разбитой тарелки.
Борис медленно снял ботинки, поставил их ровно на полочку. Каждое движение выверено, будто он репетировал этот момент всю дорогу домой. А может, и правда репетировал — в маршрутке, поднимаясь по лестнице, доставая ключи.
— Твоя мать опять звонила, — продолжала Яна, не оборачиваясь. Стояла спиной к нему, руки на бедрах, плечи напряжены, как у боксера перед боем. — Приедет завтра. С этой своей... как ее... Роксаной. И со всем выводком.
Роксана — это жена Борисова брата. Женщина лет сорока, с вечно недовольным лицом и привычкой совать нос в чужие дела. Привозит с собой троих детей, которые носятся по квартире, как стая диких обезьян.
Борис повесил куртку на крючок. Пауза затянулась. В кухне капал кран — тик-тик-тик, как метроном безумия.
— Мама хочет увидеть внуков, — сказал он наконец. Голос ровный, спокойный. Слишком спокойный для такого разговора.
— Каких внуков? — Яна развернулась резко, волосы взметнулись вокруг лица. — У нас детей нет, Борис. Помнишь? Или ты забыл, как мы об этом договаривались?
Они поженились пять лет назад. Тогда Яна работала администратором в стоматологической клинике, мечтала о своем салоне красоты. Борис обещал, что дети подождут. Сначала карьера, потом семья. А потом... потом оказалось, что у Яны проблемы. Врачи разводили руками, предлагали процедуры, которые стоили как автомобиль.
— Роксанины дети — тоже внуки, — Борис снял рубашку, повесил на спинку стула. На груди проступил пот, хотя в квартире было прохладно.
— Твоей матери — может быть. Мне они чужие. И я не обязана их терпеть в своем доме.
— В нашем доме.
Вот оно. Слово, которое всегда зажигало фитиль. Яна замерла, глаза сузились.
— Ах, нашем? — она протянула слово, как резинку перед выстрелом. — Интересно. А когда я хотела перекрасить стены в спальне, это был чей дом? Когда я просила не приглашать твоих родичей каждые выходные, это был чей дом?
Борис сел за кухонный стол, потер лоб ладонью. Усталость навалилась разом — от работы, от этих разговоров, от того, что они ходят по кругу уже месяцы.
В детстве он мечтал о большой семье. Мама Зоя всегда говорила: "Семья — это святое, Боря. Без семьи человек — что дерево без корней". А теперь он сидит между двух огней и не знает, как потушить хотя бы один.
— Послушай, — он поднял глаза. — Мама уже купила билеты. Роксана с детьми тоже. Они будут здесь завтра к обеду.
— Пусть снимают гостиницу.
— На какие деньги? Ты знаешь, у брата проблемы с работой.
— Не мои проблемы!
Яна ударила кулаком по столешнице. Чашки звякнули, и одна — та самая, с надписью "Лучшая жена" — покачнулась на краю.
Эту чашку Борис подарил ей на второй месяц знакомства. Тогда он думал, что она действительно будет лучшей. Готовила, убирала, встречала с работы с улыбкой. А потом... потом что-то изменилось. Или может, ничего не изменилось, просто маски сняли.
— Яна, будь разумной. Это всего на два дня.
— Разумной? — она рассмеялась, но смех вышел колючий, неприятный. — Ты хочешь, чтобы я была разумной? Хорошо. Разумно будет сказать твоей маме правду.
— Какую правду?
— Что я устала быть прислугой в собственном доме. Что твоя Роксана тычет мне под нос фотографии своих детишек и намекает, когда у нас появятся. Что твоя мать каждый раз проверяет, как я убрала кухню, и находит пылинки там, где их нет.
Борис молчал. Что он мог сказать? Что мама действительно иногда перегибает палку? Что Роксана может быть... назойливой? Но это же семья. Разве можно выбирать семью?
— Может, стоит поговорить с мамой? — предложил он осторожно.
— О чем поговорить? О том, что я плохая жена? О том, что не рожаю тебе детей? О том, что порчу тебе жизнь?
— Никто так не думает.
— Все так думают! — Яна встала, начала ходить по кухне. Три шага в одну сторону, три в другую. Как зверь в клетке. — И ты тоже так думаешь. Только не говоришь.
А ведь она права, подумал Борис. Иногда, лежа ночью без сна, он представлял другую жизнь. С детьми, с воскресными обедами, с тишиной вместо этих бесконечных скандалов. Но разве это означает, что он не любит Яну?
— Я люблю тебя, — сказал он вслух.
— Нет, — она остановилась, посмотрела на него в упор. — Ты любишь идею меня. Покорную жену, которая будет улыбаться твоей маме и терпеть ее выходки. Которая родит детей и станет такой же, как все женщины в твоей семье.
— Это не так.
— Тогда почему ты никогда не встаешь на мою сторону? Почему, когда твоя мать говорит гадости, ты молчишь? Почему, когда Роксана лезет со своими советами, ты киваешь, как китайский болванчик?
Потому что так проще, хотел сказать он. Потому что скандал с мамой — это еще хуже, чем скандал с тобой. Потому что я устал выбирать между вами.
— Завтра они не приедут, — сказала Яна тихо. — Я им позвоню и скажу, что у нас карантин. Что я заболела.
— Яна...
— Или звонишь ты, или звоню я. Выбирай.
Борис смотрел на жену и видел чужого человека. Когда это произошло? Когда женщина, которую он любил, превратилась в этого колючего, злого человека?
А может, она всегда была такой? Может, он просто не хотел видеть? В первые месяцы брака все казалось идеальным. Яна улыбалась его маме, готовила пироги к приходу гостей, не жаловалась на шум и суету. Но теперь, вспоминая, он понимал — улыбки были натянутые, пироги подгорали, а после ухода гостей она по три дня не разговаривала с ним.
— Хорошо, — сказал он. — Я позвоню.
Яна кивнула, довольная. Но победа эта была горькой, как полынь. Потому что они оба понимали — это не решение проблемы. Это просто отсрочка.
А в соседней квартире снова заработал телевизор, и актеры на экране продолжали свою фальшивую жизнь, где все проблемы решались за сорок минут с рекламными паузами.
Борис достал телефон и стал листать контакты. Мама значилась первой в списке — "Мама" и рядом сердце. Сердечко он поставил год назад, в день ее рождения. Теперь этот символ казался насмешкой.
— Мам? — голос прозвучал хрипло. — Слушай, завтра не получится приехать. Яна приболела...
На том конце провода повисла пауза. Потом мама Зоя вздохнула — долго, протяжно, как человек, который устал от жизни.
— Понятно, сынок. Передай Яне, что я желаю ей скорейшего выздоровления.
И трубка отключилась.
Мама не поверила ни на секунду. Но спорить не стала. А это, как понял Борис, было хуже любого скандала.
Яна стояла у окна, смотрела на двор, где дети играли в футбол допоздна. Летние вечера в городе тянулись бесконечно, и казалось, что темнота никогда не придет.
— Знаешь, — сказала она, не оборачиваясь, — а ведь мы могли бы быть счастливыми.
— Могли бы, — согласился Борис.
— Если бы ты просто... выбрал меня. Один раз. Выбрал меня, а не их.
— Я выбираю тебя каждый день.
— Нет. Ты выбираешь компромисс. А это не одно и то же.
Она повернулась, и в глазах у нее блестели слезы. Но не те слезы, что вызывают жалость. Те, что говорят о конце. О том, что что-то важное умирает прямо сейчас, на кухне, под жужжание холодильника и далекие крики играющих детей.
— Что ты хочешь от меня? — спросил Борис.
— Ничего, — ответила Яна. — Больше ничего.
И это было страшнее любых криков и упреков. Потому что "ничего" означало конец. Конец попыток, конец надежд, конец той любви, которая когда-то была между ними.
Завтра, подумал Борис, завтра он позвонит маме и объяснит все честно. Скажет, что у них проблемы, что Яна не может больше терпеть постоянные визиты. Попросит понимания.
А послезавтра, подумала Яна, послезавтра она начнет искать другую квартиру. Маленькую, но свою. Где никто не будет указывать, как жить.
На улице стемнело. Дети разошлись по домам. И в открытое окно потянуло прохладой — первым дыханием осени, которая была еще далеко, но уже напоминала о себе.
Борис и Яна так и стояли — он у стола, она у окна. Между ними была целая кухня, но расстояние это казалось непреодолимым.
И где-то в этой тишине, в этом пространстве между словами и взглядами, умирал их брак. Тихо, без свидетелей, как умирают многие важные вещи в жизни.
А завтра будет новый день. И новый выбор. И новая попытка понять — можно ли склеить то, что разбилось на слишком мелкие осколки.
Но это уже будет завтра.
***
Звонок раздался в половине седьмого утра. Резкий, настойчивый. Борис нащупал телефон на тумбочке, не открывая глаз.
— Алло?
— Боря, это Женя, — голос брата дрожал. — Мама в больнице.
Мир перевернулся. Вчерашний скандал, Янины слезы, собственная усталость — все исчезло разом, как дым.
— Что случилось?
— Инфаркт. Ночью. Соседка услышала, как она стучала в стену... Врачи говорят, состояние тяжелое.
Борис сел на кровати. Рядом Яна приподнялась на локте, вглядываясь в его лицо.
— Какая больница? — спросил он.
— Областная. Реанимация. Боря, приезжай быстрее. Я не знаю... я не знаю, сколько у нас времени.
Время. Странное слово. Вчера казалось, что времени у них бесконечно много. Время на скандалы, на обиды, на молчание. А оказалось — его почти не осталось.
— Еду, — сказал Борис и отключил телефон.
Яна молчала, наблюдая, как он торопливо натягивает джинсы, ищет чистую рубашку.
— Твоя мама? — спросила она тихо.
— Инфаркт.
Пауза. Яна села, обхватила колени руками. В утреннем свете она казалась маленькой, беззащитной — совсем не такой, как вчера.
— Поезжай, — сказала она. — Я... я приготовлю вещи. На случай, если придется остаться в больнице.
Борис остановился, наполовину одетый. Смотрел на жену, пытаясь понять — что изменилось за эти несколько минут?
— Спасибо, — сказал он.
— Не за что. Это... это же твоя мама.
А вчера она была "твоя мать". Одно слово — а какая разница.
В больнице пахло хлоркой и чьим-то горем. Борис нашел реанимацию на третьем этаже, увидел Женю на скамейке в коридоре. Брат выглядел постаревшим на десять лет.
— Как она? — спросил Борис, садясь рядом.
— Врачи ничего толком не говорят. "Ждите", "увидим", "рано делать прогнозы". — Женя потер лицо руками. — А я все думаю... вчера она звонила. Расстроенная. Сказала, что ты отменил визит. Что Яна опять заболела.
Удар в солнечное сплетение. Вот оно — что его мучило всю дорогу до больницы. Чувство вины, острое, как нож.
— Женя, я...
— Я не обвиняю тебя, Боря. Просто... мама так хотела увидеть нас всех вместе. Особенно после того, как узнала...
— Узнала что?
Женя помолчал, потом достал из кармана смятый листок бумаги.
— Результаты анализов. Она их получила позавчера. Не хотела никому говорить, но соседка Нина рассказала. У мамы... у нее онкология, Боря. Третья стадия.
Слова повисли в воздухе, как приговор. Борис читал строчки в справке, но буквы плыли перед глазами.
— Сколько? — спросил он хриплым голосом.
— Врачи говорят — от полугода до двух лет. Если повезет.
— А она знает?
— Знает. Поэтому и хотела собрать всех. Последний раз.
Последний раз. А он думал о том, как устал от этих семейных сборов. Как надоели ему мамины пироги и расспросы о детях. Как хочется тишины.
Дверь реанимации открылась. Вышла врач — женщина лет пятидесяти, с усталым лицом.
— Родственники Зои Викторовны?
— Мы, — встали братья.
— Состояние стабилизировалось. Пока что опасность миновала. Но... — она помедлила. — Учитывая основной диагноз, любой стресс может спровоцировать повторный приступ. Вашей маме нужен покой. И... и как можно больше положительных эмоций.
Положительные эмоции. А он вчера лгал ей по телефону. Обманывал, чтобы избежать очередного семейного скандала.
— Можно ее увидеть? — спросил Женя.
— По одному. И недолго.
Борис зашел первым. Мама лежала среди проводов и трубок, маленькая, хрупкая. Совсем не такая, какой он ее помнил — сильной, властной, всегда знающей, что сказать.
— Мам? — тихо позвал он.
Зоя открыла глаза. Улыбнулась слабо.
— Боренька... Ты приехал.
— Конечно, приехал. Как ты себя чувствуешь?
— Как старая развалина, — она попыталась пошутить, но голос дрожал. — Боря, я хотела сказать... насчет вчерашнего. Не сердись на Яну. Я понимаю, ей трудно со мной.
Слезы подступили к горлу. Вот она лежит, больная, может быть, умирающая — а думает о том, как не обидеть невестку.
— Мам, не говори так.
— Нет, послушай. Я была не права. Лезла, где не просили. Учила жить. А ведь вы взрослые люди, сами разберетесь.
— Мама...
— Только скажи Яне... скажи, что я не злюсь. И что очень хочу с ней помириться.
Что он мог ответить? Что вчера они с Яной чуть не развелись? Что жена устала от его семьи и готова съехать?
— Скажу, мам. Обязательно скажу.
Он вышел из палаты и сразу позвонил Яне. Трубку подняли после первого гудка.
— Как мама? — спросила она, даже не поздоровавшись.
— Лучше. Но... Яна, мне нужно тебе кое-что рассказать.
Он рассказал про онкологию, про два года, которые, возможно, остались у них. Про то, что мама хочет помириться.
На том конце провода долго молчали.
— Яна? Ты меня слышишь?
— Слышу, — голос был тихий, задумчивый. — Борис, а что если... что если я приеду?
— Сюда? В больницу?
— Да. Хочу поговорить с твоей мамой. Пока не поздно.
Не поздно. Какие простые слова — а как много в них смысла.
Яна приехала через час. Привезла с собой термос с борщом и пакет с фруктами.
— Для мамы, — сказала она Борису. — Когда ее переведут в обычную палату.
Они зашли к Зое вместе. Мама увидела Яну и заплакала — тихо, как плачут пожилые люди, когда счастливы.
— Яночка... Ты приехала.
— Приехала, мам. — Яна взяла ее за руку. — Прости меня. За все.
— Да что ты, доченька. Это я должна просить прощения.
И вот так просто — двумя словами, одним прикосновением — растаял лед, который копился месяцами.
— Мам, — сказала Яна, — а давайте, когда тебя выпишут, устроим тот самый семейный обед? Позовем Женю с Роксаной, детей. Я приготовлю твой любимый пирог с капустой.
— А ты помнишь рецепт? — улыбнулась Зоя.
— Нет. Но ты меня научишь.
И Борис понял — вот оно, чудо. Не громкое, не яркое. Тихое чудо прощения, которое иногда приходит, когда его меньше всего ждешь.
Через неделю маму выписали. И в следующее воскресенье их маленькая квартира наполнилась голосами, смехом и запахом пирогов. Роксана рассказывала анекдоты, дети играли на полу, Женя помогал накрывать на стол.
А Яна и Зоя стояли на кухне рядом, и мама терпеливо объясняла, как правильно раскатывать тесто.
— Видишь, доченька, главный секрет — в руках. Тесто чувствует, с какой душой его делаешь.
— А если душа устала? — спросила Яна.
— Тогда отдохни. Тесто подождет. А когда будешь готова — начни сначала.
Мудрые слова, подумал Борис, наблюдая за ними из коридора. Не только про тесто.
Болезнь мамы изменила их всех. Стала тем самым испытанием, которое показало — что важно, а что нет. Научила ценить время, которое есть, вместо того чтобы тратить его на обиды.
А еще через месяц Яна призналась, что снова ходит к врачам. Новые анализы, новые процедуры. На этот раз — с надеждой.
— Может быть, все-таки получится? — сказала она Борису однажды вечером.
— А если не получится?
— Тогда будем любить друг друга. И твою маму. И племянников. Семья — это не только дети, правда?
— Правда, — согласился он и обнял жену.
За окном наступала осень. Но в их доме было тепло. И впервые за долгое время — тихо. Той особенной тишиной, которая означает не пустоту, а мир.
Зоя прожила не два года, как предсказывали врачи, а четыре. Четыре года семейных обедов, совместных поездок на дачу, бабушкиных сказок для племянников. Четыре года, когда каждый день был подарком.
А когда она ушла, Яна плакала так, как плачут по родной матери. И говорила Борису:
— Как хорошо, что мы успели помириться. Как хорошо, что успели полюбить друг друга по-настоящему.
И это была правда. Самая важная правда их жизни.