Зеркало в прихожей треснуло от самого верха до самого низа — тонкой извилистой линией, словно молния застыла в стекле. Евгения Михайловна остановилась на пороге гостиной, сжимая в руках телефонную трубку так крепко, что суставы хрустнули.
— Делай, что хочешь, но чтобы твоей наглой родни не было в нашем доме, — произнесла она, не поворачиваясь к мужу. Голос звучал ровно, почти безразлично. Но Виктор Степанович знал эту интонацию. Двадцать семь лет брака научили его различать все оттенки гнева жены.
— Женя...
— Я сказала.
Она медленно положила трубку на столик. Разговор с его сестрой Валентиной только что закончился. Очередная просьба о помощи. Очередная история о том, как тяжело живется ее семейству.
И, конечно же, намек на то, что у Жени с Витей "денег куры не клюют", а родственникам помочь — святое дело.
Виктор смотрел на жену и не узнавал. Где была его покладистая Женечка, которая всегда улыбалась гостям и ставила самовар? Перед ним стояла чужая женщина — с прямой спиной, сжатыми губами и взглядом, в котором плескался холод.
Что со мной происходит? — думала Евгения, разглядывая себя в потрескавшемся зеркале. Когда я стала такой? Отражение раздваивалось по линии трещины: одна половина лица казалась знакомой и привычной, другая — незнакомой и жесткой.
— Я же не знал, что Валя звонит, — начал Виктор, но жена резко обернулась.
— Не знал? А кто давал ей наш домашний номер? Кто говорил, что мы "всегда поможем семье"? Кто каждый месяц отдает половину зарплаты на их "нужды"?
Каждое слово било, как пощечина. Виктор опустился в кресло, потирая виски. Голова раскалывалась.
— Женя, они же родные...
— Родные? — Евгения засмеялась, но смех вышел горьким. — Твоя сестричка родная? Которая за двадцать семь лет ни разу не поздравила меня с днем рождения? Которая при встрече смотрит на меня, как на прислугу? А ее муж? Этот Борис Иванович, который в прошлый раз сидел за нашим столом и рассказывал анекдоты про "дур хозяек"?
Виктор вздрогнул. Он помнил тот вечер. Помнил, как покраснела Женя, как тихо убрала со стола, как потом долго не разговаривала с ним.
— А их сын? — продолжала Евгения, и голос ее становился все тише, все опаснее. — Твой любимый племянничек Николай? Который украл у нас из дома серебряную ложку бабушки? Думаешь, я не заметила?
— Он не мог...
— Не мог? — Евгения подошла к серванту, достала шкатулку. — Вот, посмотри сам. Где ложка с инициалами "А.И."? Та, что досталась тебе от прабабушки Анны Ивановны?
Виктор заглянул в шкатулку. Место, где лежала ложка, пустовало.
Господи, неужели правда? — пронеслось у него в голове. Неужели мальчишка... Но ведь Коля такой хороший, всегда вежливый, всегда улыбается...
— Может, она просто затерялась...
— Затерялась? — На лице Евгении появилось выражение, которое Виктор видел впервые за все годы их брака. Презрение. — Виктор Степанович, вы серьезно думаете, что я не умею следить за своими вещами?
Формальное обращение по имени-отчеству прозвучало как удар хлыста. Евгения никогда, даже в самые тяжелые моменты, не говорила с ним так официально.
— Женя, не надо...
— Не надо? А что надо? Дальше молчать? Дальше улыбаться, когда твоя сестрица рассказывает знакомым, какая я "странная" и "неразговорчивая"? Дальше терпеть, когда ее муж роется в нашем холодильнике без разрешения? Дальше делать вид, что не замечаю, как их сын изучает, что у нас есть ценного?
Каждое слово било точно в цель. Виктор понял: жена молчала не день и не два. Она собирала обиды, как собирают осколки разбитой посуды, — осторожно, по одному, чтобы не порезаться. А теперь этих осколков накопилась целая гора.
— Когда ты последний раз покупал мне что-то просто так? — неожиданно спросила Евгения. — Без повода, без праздника?
Вопрос застал Виктора врасплох. Он попытался вспомнить, но в памяти всплывали только образы: Валя с протянутой рукой, счета за коммунальные услуги племянника, просьбы о помощи с ремонтом, с учебой, с работой...
— А когда мы последний раз ездили отдыхать? Только вдвоем?
Виктор молчал. Последние три года все отпускные деньги уходили на "семейные нужды". То Вале на операцию (которую она так и не сделала), то Борису на "срочный ремонт машины" (а через месяц он купил новую), то Коле на "учебники" (хотя учился он на бюджете).
— Знаешь, о чем я думаю по вечерам? — Евгения села на диван напротив мужа, но держалась прямо, не расслабляясь. — О том, что прожила полжизни с чужим человеком. С человеком, который никогда не выберет меня. Который всегда найдет оправдание для всех, кроме своей жены.
— Это не так...
— Тогда докажи.
Два простых слова повисли в воздухе, как вызов. Виктор смотрел на жену и впервые за многие годы видел ее настоящую. Не покорную домохозяйку, не удобную спутницу жизни. Живую женщину, у которой есть своё мнение и своя гордость.
Боже мой, что я наделал? — думал он. Когда она стала мне чужой? Или это я стал чужим для неё?
Евгения встала, расправила юбку.
— Завтра Валентина приедет с мужем и сыном. Я знаю — ты уже согласился. Но я не буду их встречать. Не буду готовить, не буду убирать за ними, не буду слушать их истории о тяжелой жизни. — Она направилась к двери, но на пороге обернулась. — А еще я завтра же поменяю замки. И номер телефона тоже поменяю.
— Женя, ты не можешь...
— Могу. И сделаю. — Евгения посмотрела на треснувшее зеркало. — Знаешь, что самое страшное? Я боялась этого разговора двадцать лет. Боялась показаться плохой, эгоистичной, жестокой. А сегодня поняла: я не боюсь больше ничего. Потому что хуже, чем сейчас, уже не будет.
Она ушла в спальню, а Виктор остался сидеть в кресле, глядя на треснувшее зеркало. В трещине отражался свет от люстры — тонкий, острый, режущий глаза.
Может, это и к лучшему? — вдруг подумал он. Может, пора наконец выбрать? Не всех сразу, а кого-то одного. Самого важного.
Через полчаса он поднялся, взял телефон и набрал номер сестры.
— Валя? Это я... Да, насчет завтра. Знаешь, лучше перенесем встречу. На неопределенное время...
За спиной послышались тихие шаги. Он обернулся — в дверях стояла Евгения в домашнем халате, с чашкой чая в руках. На лице ее было удивление. И что-то еще. Что-то, чего он не видел уже очень давно.
Надежда.
— Да, Валь, я серьезно, — продолжал он, не отводя взгляда от жены. — Мне нужно время... Нет, не на обдумывание. На то, чтобы вспомнить, кто для меня по-настоящему важен.
Евгения медленно подошла и села рядом. Чай был горячий, ароматный — такой, какой она умела заваривать только для самых дорогих людей.
— Витя, — тихо сказала она, — а помнишь, как мы познакомились?
Он улыбнулся впервые за весь вечер:
— На автобусной остановке. Ты читала "Анну Каренину" и плакала над последними страницами.
— А ты подошел и сказал: "Не плачьте, есть книги с хорошим концом".
— И ты ответила: "А есть ли жизни с хорошим концом?"
Они замолчали, вспоминая. Молодые, влюбленные, готовые покорять мир вдвоем. Когда это закончилось? Когда они перестали быть командой и стали просто соседями по квартире?
— Женя, — сказал Виктор, осторожно взяв ее руку. — А давай попробуем написать хороший конец? Наш с тобой?
Евгения посмотрела на их отражение в треснувшем зеркале. Две половины одного целого, разделенные тонкой линией недопонимания. Но ведь зеркало можно заменить, правда?
— Давай попробуем, — согласилась она. — Только на этот раз — вдвоем. Без лишних людей.
Виктор кивнул и крепче сжал ее руку. За окном шел дождь, смывая пыль с городских улиц. Где-то далеко звонил телефон — наверное, Валентина перезванивала. Но Виктор не торопился подходить к трубке.
Впервые за много лет у него были дела поважнее.
Телефон звонил настойчиво, прерывая тишину. Виктор взглянул на жену — она спокойно пила чай, словно не слыша назойливых трелей. Наконец звонки прекратились.
— Завтра поедем выбирать новое зеркало, — сказала Евгения, кивнув на треснувшее стекло. — И новый телефон. С определителем номера.
Виктор усмехнулся: — Чтобы знать, когда не брать трубку?
— Чтобы знать, когда стоит ответить, — поправила она. — Я не против твоей семьи, Витя. Я против того, что мы перестали быть семьей сами.
Он кивнул, понимая. Двадцать семь лет назад они обещали друг другу быть вместе в горе и радости. Но где-то по пути горе других людей стало важнее их собственной радости.
— А помнишь, как мы мечтали о даче? — неожиданно спросил Виктор. — Говорили, что посадим яблони и будем каждые выходные ездить туда вдвоем.
— Помню. — Евгения улыбнулась первый раз за весь вечер. — Ты даже планы рисовал. Дом, сад, беседка...
— Деньги на первоначальный взнос были. Лежали на сберкнижке три года.
Они помолчали, оба вспоминая, как эти деньги ушли на Валину "экстренную" операцию, которая оказалась простой косметической процедурой.
— Знаешь, что я поняла сегодня? — Евгения поставила чашку на столик. — Я боялась не того. Боялась показаться эгоисткой, а надо было бояться стать никем. Раствориться. Исчезнуть как личность.
Виктор посмотрел на нее внимательно. В свете настольной лампы лицо жены казалось моложе. Усталость никуда не делась, но появилось что-то новое. Решимость.
— Мне пятьдесят три, — продолжала Евгения. — Половина жизни прошла. И я хочу, чтобы вторая половина была нашей. Твоей и моей. Не Валиной, не Борисовой, не Колиной. Нашей.
— А если они обидятся? Перестанут общаться?
Евгения пожала плечами: — А что мы потеряем? Редкие звонки с просьбами о деньгах? Визиты, после которых пропадают вещи и портится настроение? Я не говорю, что нужно совсем порвать отношения. Но должны же быть границы.
Виктор встал, подошел к окну. Дождь усилился, капли стекали по стеклу, как слезы. Внизу редкие прохожие спешили под зонтами. Обычная московская осень. Но почему-то сегодня она казалась не унылой, а умиротворяющей.
— Я думал, что забочусь о семье, — сказал он, не оборачиваясь. — А получается, что разрушал ее.
— Не разрушал. Просто забыл, где она начинается и где заканчивается.
Евгения подошла к мужу, встала рядом. Ее отражение в мокром стекле было размытым, но живым.
— Ты знаешь, о чем я думала все эти годы? — тихо сказала она. — О том, что выхожу замуж за одного человека, а живу с другим. Ты был таким сильным, решительным. А потом стал всем угождать. Всем, кроме меня.
— Женя...
— Дай договорить. — Она положила руку ему на плечо. — Я не хочу развода. Не хочу ломать то, что мы строили так долго. Но я хочу, чтобы ты выбрал. По-настоящему выбрал. Или мы строим нашу жизнь вместе, или...
— Или?
— Или я строю свою. Одна.
Виктор повернулся к жене. В ее глазах не было угрозы или ультиматума. Была просто констатация факта. Спокойная решимость человека, который наконец понял, чего хочет.
— Я выбираю тебя, — сказал он. — Нас. Но мне нужно время, чтобы научиться жить по-новому. Говорить "нет", когда нужно. Не чувствовать себя виноватым за чужие проблемы.
— У нас есть время. — Евгения улыбнулась. — Всю оставшуюся жизнь.
Они стояли у окна, слушая дождь. Где-то вдалеке снова зазвонил телефон в чужой квартире. Но это их больше не касалось.
— А что насчет дачи? — спросил Виктор.
— Начнем копить заново. На этот раз — только для нас двоих.
— И яблони посадим?
— Обязательно. И сделаем беседку. Будем сидеть там по вечерам, пить чай и читать книги.
— С хорошим концом?
— С очень хорошим концом.
Они вернулись к дивану. Евгения налила мужу чай из своей чашки — давняя привычка, которую он почему-то забыл. Чай был сладким, с медом и лимоном. Таким, какой она заваривала ему в самом начале их брака.
— Знаешь, — сказала Евгения, — мне кажется, что треснувшее зеркало — это знак.
— Какой?
— Что пора менять отражение. Становиться теми, кем мы хотим быть, а не теми, кем нас хотят видеть другие.
Виктор кивнул и обнял жену. Впервые за много лет объятие получилось естественным, без напряжения и недосказанности.
За окном дождь стихал. Где-то далеко пробили часы — полночь. Начинался новый день. И, возможно, новая жизнь.
— Женя, — тихо сказал Виктор. — А давай завтра с утра поедем смотреть дачи? Просто посмотрим, что есть в продаже.
— Давай, — согласилась она. — Только сначала купим новое зеркало. Хочу видеть в нем нас настоящих.
Они допили чай и пошли в спальню. В последний раз взглянув на треснувшее зеркало в прихожей, Евгения подумала: завтра его здесь не будет. Как не будет и многого другого, что мешало им быть счастливыми.
А пока за окном стихал дождь, и где-то в городе замолчали все телефоны мира.