Перед окном, освещённым мягким, вечерним светом, сидела Софья Аркадьевна. Не просто сидела — творила. Перед ней стоял небольшой мольберт, к которому был аккуратно прикреплён чистый лист бумаги. На столике — настоящее разноцветное богатство: тюбики с акварелью, пара кисточек, стакан воды. Софья Аркадьевна держала кисть в руке легко, будто родилась с нею. Лицо её было спокойным и собранным, в каждом жесте чувствовалась уверенность.
Галина не могла поверить своим глазам. Нет, это была не та Софья Аркадьевна, которую она знала последние месяцы – усталую, безучастную, будто подсвеченную изнутри только слабым огоньком памяти. Сейчас перед ней сидел человек, который вновь обрел себя через цвет, через движение.
В комнате пахло краской, надеждой и чуть-чуть… чудом.
— Мама? — недоверчиво переспросила Галина.
Софья Аркадьевна вздрогнула, будто её застали врасплох за чем-то слишком личным. Её глаза расширились, и на мгновение в них мелькнуло явное смущение, почти детское, нежное. Но это быстро исчезло — словно кто-то резко опустил занавес на сцене. Лицо вновь стало привычно строгим и собранным, словно она натянула старую маску, за которой прятались все её настоящие чувства.
— Что ты так подкрадываешься? Напугала меня! — сказала она деловым, чуть суховатым голосом, уже будто не позволяя себе ни тени растерянности. Только вот кисть в руке выдавала лёгкую дрожь — да взгляд, который ещё не остыл после минуты уязвимости.
— Прости, — Галина подошла ближе. — Ты... рисуешь?
— А что, нельзя? — с вызовом спросила мать, но в голосе звучала неуверенность. — Ты мне тут наговорила про мечты... Вот я и подумала — может, попробовать? Пока руки ещё слушаются.
Галина всмотрелась в рисунок — неумелый, но выполненный с таким старанием, что сердце щемило. Пейзаж с окна: кусочек двора, скамейка, старая берёза.
— Очень красиво, — искренне сказала она.
— Врёшь и не краснеешь, — фыркнула Софья Аркадьевна, но было видно, что похвала ей приятна. — Безобразие у меня получается, а не рисунок. Но, знаешь... — она вдруг смягчилась, — мне нравится процесс. Спокойно так становится на душе.
Галина присела на край дивана, боясь спугнуть этот момент откровенности.
— Я думала, ты страшно обиделась на меня после того разговора.
Софья Аркадьевна отложила кисть и повернулась к дочери.
— Обиделась, конечно. Как не обидеться, когда тебе прямо говорят, что ты в тягость, — в её голосе послышалась горечь.
— Я не это имела в виду, мама.
— Знаю. Теперь знаю, — она вздохнула. — Знаешь, я ведь после нашего разговора ночь не спала. Всё думала, всё вспоминала... И поняла, что ты права. Я и вправду стала... требовательной. Эгоистичной. — Она с трудом подбирала слова. — Старость не радость, Галочка. Когда силы уходят, когда понимаешь, что многое уже не сможешь, что времени остаётся всё меньше... Страшно становится. Одиноко. Вот и цепляешься за детей, внуков.
— Я понимаю, мама.
— Но это не оправдание, — твёрдо сказала Софья Аркадьевна. — Я должна уважать твоё... как ты это назвала? Границы? — Она улыбнулась. — Чудное слово. Но верное. У каждого человека должно быть своё пространство, своя жизнь. Даже у старухи вроде меня.
— Ты не старуха, — возразила Галина.
— Уже не девочка, — усмехнулась мать. — Но знаешь, что я подумала? Может, мне и правда стоит кое-что изменить. Например, пойти в этот ваш центр для пенсионеров. Там, говорят, и рисованию учат, и компьютерным курсам. Да и общение какое-никакое.
Галина смотрела на мать в изумлении. За всю жизнь она не слышала от неё таких слов.
— Это замечательная идея!
— Только ты мне поможешь туда добраться в первый раз? А то я не знаю, где это.
— Конечно, мама. Обязательно.
Они улыбнулись друг другу — впервые за долгое время без тени упрёка или чувства вины.
Прошло полгода. Многое изменилось в жизни Галины Сергеевны Морозовой.
Теперь по вторникам и четвергам она преподавала основы графического дизайна в том самом центре, где когда-то училась сама.
Каждую субботу она крепко прижимала к груди букетик и шла к маме. В тесной, пахнущей свежей бумагой, квартире висели на стенах её акварели — аккуратные пейзажи, крошечные одуванчики, речки в тумане. Иногда Галина останавливалась перед каким-нибудь новым рисунком и невольно улыбалась: вот же, у мамы получается ловить свет даже на бумаге.
А по воскресеньям — никакой суеты, телефон на беззвучном режиме, никаких срочных дел. Только они вдвоём — Галина и Игорь. День для своих маленьких радостей: билеты в театр, поход на выставку, прогулка без цели по промокшим булыжникам старого города. Просто идти рядом, держаться за руки — серьёзно и по-детски одновременно, как будто милый секрет только для двоих… Прогуляться под дождём, заглянуть на запах кофе в маленькую кафешку, обсудить спектакль — и снова просто быть вместе. Иногда счастье бывает совсем несложным, особенно по воскресеньям.
Ирина больше не сваливала на мать все свои проблемы, а если и просила посидеть с детьми, то заранее, уважая её планы. С Антоном у них тоже наладилось — после того, как Ирина, вдохновившись примером матери, честно поговорила с ним о своих чувствах и ожиданиях.
А ещё раз в месяц они собирались все вместе — большой шумной семьёй, где каждый был самим собой. Софья Аркадьевна рассказывала о своих успехах в живописи, Тимофей делился школьными новостями, Игорь показывал новые модели кораблей, а Галина наблюдала за всем этим с тихой радостью.
Выставляя границы, она не потеряла семью — напротив, обрела её заново. Настоящую, где каждый уважает другого не как функцию, а как личность. Где любовь — это не жертва, а дар, который даёшь по своей воле, а не по принуждению.
В тот вечер, когда все разошлись, Галина и Игорь остались вдвоём на кухне. Он обнял её сзади:
— О чём задумалась, Галчонок?
— О том, как много мы теряем, боясь изменений. О том, что быть собой — это не только право, но и обязанность. Перед собой и перед теми, кого любишь.
— Философ ты мой, — улыбнулся Игорь, целуя её в висок. — А знаешь, о чём я думаю?
— О чём?
— О том, что мы могли бы поехать этим летом в Грецию. Вдвоём. Я присмотрел один маленький отель на побережье...
— А как же твоя рыбалка с коллегами? — поддразнила Галина.
— Рыба никуда не денется, — повторил он свои слова полугодичной давности. — А вот моя жена... Её я никуда не отпущу.
— А если они захочет уйти? — лукаво спросила Галина.
— Тогда я пойду с ней, — просто ответил Игорь. — Куда угодно. Лишь бы вместе.
Она повернулась в его объятиях, заглянула в глаза — такие родные, понимающие, в которых теперь не было ни тени отчуждения.
— Знаешь, что я поняла за эти месяцы? — тихо сказала Галина. — Что счастье — это не когда все довольны тобой. А когда ты доволен собой.
Предыдущие части: