Конверт лежал на кухонном столе между остывшим кофе и вчерашней газетой. Белый, официальный, с печатью медицинской лаборатории. Руки дрожали, когда я его вскрывал — не от страха, а от предвкушения. Алиса была права: я всегда чувствовал, что что-то не так.
— Вова, что это? — голос жены за спиной прозвучал как удар хлыста.
Я не обернулся. Читал строчки заключения снова и снова, словно надеясь, что цифры изменятся. Но они оставались неумолимыми: 0% совпадений. Тимофей не мой сын.
— Ты же обещал... — Светлана подошла ближе, ее духи смешались с запахом страха. — Мы договорились!
— Договорились? — я наконец повернулся к ней. — Мы договорились о многом. О верности, например.
Она побледнела. Пятнадцать лет брака, и я впервые видел ее по-настоящему испуганной. Не той наигранной беспомощностью, которой она пользовалась, когда нужно было добиться своего, а настоящим животным ужасом.
— Володя, послушай... Это не то, о чем ты думаешь...
— А о чем же? — я встал, бумага хрустнула в моих пальцах. — О том, что наш сын, которого я растил девять лет, называя папой, на самом деле... чей он, Света?
Вопрос повис между нами, как натянутая проволока. В гостиной слышался смех Тимки — он смотрел мультики, ничего не подозревая. Мой мальчик. Не мой мальчик.
Светлана опустилась на стул, закрыла лицо ладонями.
— Это случилось, когда мы поссорились... помнишь, тогда ты уехал к матери на месяц? После той истории с твоей работой?
Помню. Как же не помнить. Она обвинила меня в том, что я думаю только о карьере, что у нас нет денег на нормальную жизнь, что все мужья ее подруг уже построили дачи и купили машины. А я сидел над проектом до ночи, мечтая о повышении.
— С кем? — голос мой звучал чужим, механическим.
— С Павлом... Павлом Григорьевичем.
Мир качнулся. Павел Григорьевич — мой начальник. Тот самый, который потом неожиданно стал так ко мне благосклонен, продвигал по службе, премии выписывал. Теперь все встало на свои места.
— Сколько лет это продолжалось?
— Володя, это было только тогда! Клянусь! Один раз, когда я была пьяная, расстроенная... — она всхлипнула. — А потом оказалось, что я беременна, но ведь мы с тобой тоже... в то время...
— Ты знала? — вопрос прозвучал как приговор. — Все эти годы ты знала, что он может быть не мой?
Молчание. Это было хуже любого признания.
— И поэтому ты так упрашивала не делать тест? Говорила, что это оскорбление, что настоящий отец тот, кто воспитывает?
— Я боялась... боялась потерять вас обоих.
— А Павел Григорьевич знает?
Она кивнула, не поднимая головы.
— Он помогал... финансово. Думала, ты не замечаешь. Говорил, что это для Тимки, для его будущего.
Я засмеялся. Горько, зло. Вот почему у нас всегда были деньги на дополнительные занятия для сына, на летние лагеря, на дорогие подарки. Вот почему Павел Григорьевич так интересовался моей семьей, спрашивал про мальчика, даже на день рождения приходил.
— Пап, а что случилось? — в проеме появился Тимофей, большеглазый, встревоженный.
Я посмотрел на него и понял: не важно, чья кровь течет в его венах. Он же не виноват в этой взрослой лжи. Девять лет он звал меня папой, радовался, когда я приходил с работы, засыпал под мои сказки.
— Ничего, сынок. Мама просто устала. Иди досматривай мультики.
Он недоверчиво посмотрел на заплаканную Светлану, но послушно убежал.
— Что теперь? — прошептала жена.
Я сложил бумагу и сунул в карман. На душе было странно пусто — не больно, не злобно, просто пусто, как в доме после переезда.
— А теперь... теперь мы идем к Павлу Григорьевичу. Втроем. И решаем, как жить дальше.
— Володя, я понимаю, что ты злишься, но подумай о Тимке...
— Именно о нем я и думаю. — я надел куртку. — Он имеет право знать правду. И право на настоящего отца, а не на того, кто прячется за чужой спиной.
— А если он выберет его? — голос Светланы дрогнул.
Я остановился у двери. Хороший вопрос. А если выберет? Если биологическая связь сильнее девяти лет любви и заботы?
— Тогда я буду знать, что поступил честно, — ответил я наконец. — А честность, Света, это то, чего не хватало нашей семье.
За окном начинался обычный вечер. Люди спешили с работы, дети играли во дворе, горели окна в домах, где семьи собирались за ужином. А я стоял на пороге собственного дома и впервые за много лет знал точно: что бы ни случилось дальше, я больше не буду жить во лжи.
Тест на отцовство открыл не только правду о Тимофее. Он открыл правду обо мне самом: я сильнее, чем думал. И этого было достаточно, чтобы сделать первый шаг в новую жизнь.
— Тимофей! — позвал я. — Одевайся. Мы едем к дяде Паше.
Пора было расставить все точки над «i».
Павел Григорьевич жил в элитном районе, в доме, который я никогда не смог бы себе позволить. Консьерж поднял бровь, увидев нас троих в холле — растрепанную Светлану, молчащего Тимофея и меня с каменным лицом.
— Квартира 78, — сказал я в домофон.
— Кто это? — голос Павла звучал встревоженно.
— Володя Крылов. С семьей. Нужно поговорить.
Долгая пауза, потом щелчок замка.
В лифте Тимофей дернул меня за рукав:
— Пап, а зачем мы к дяде Паше? Он же твой начальник.
— Скоро узнаешь, сынок.
Светлана стояла в углу кабины, бледная как мел. Я почти жалел ее — почти, но не совсем.
Павел Григорьевич встретил нас в домашней одежде, седые волосы взъерошены. Человек под шестьдесят, уставший, с добрыми глазами... которые сейчас метались между мной и Светланой в поисках объяснений.
— Проходите, — пробормотал он. — Что случилось?
Его квартира была в три раза больше нашей. Картины на стенах, дорогая мебель, запах хорошего коньяка. А на журнальном столике — детские рисунки. Я узнал стиль Тимофея.
— Садись, сынок, — показал я мальчику на диван. — Взрослые поговорят.
— Володя, — начал Павел, но я его перебил:
— Ты знаешь, зачем мы здесь.
Он кивнул, опустился в кресло напротив. Руки его дрожали — совсем чуть-чуть, но я заметил.
— Тест сделал?
— Сделал.
— И?
Я достал бумагу из кармана, протянул ему. Павел прочитал, тяжело вздохнул.
— Тимка, — позвал он мальчика. — Подойди ко мне.
Сын недоуменно посмотрел на меня. Я кивнул. Тимофей подбежал к Павлу.
— Тимочка, малыш, в нашей жизни иногда бывает так, что папы могут быть разными. Есть папа, который зародил ребенка, и есть папа, который его растил... — осторожно сказал Павел.
— Дядя Паша, я не понимаю.
Светлана заплакала — тихо, безнадежно.
— Твоя мама и я... мы дружили, когда ты был совсем маленьким. И оказалось, что я твой... биологический папа. А Володя — тот, кто тебя воспитывал все эти годы.
Тимофей молчал, переваривая информацию. Потом посмотрел на меня:
— А ты меня больше не любишь?
Сердце сжалось комом.
— Люблю, сынок. Очень люблю. И всегда буду любить.
— А дядя Паша... он тоже меня любит?
— Да, — ответил Павел. — Очень. Поэтому и помогал твоей маме, покупал тебе подарки... Я просто боялся тебе сказать.
— Значит, у меня два папы? — глаза Тимофея засветились. — Как у Вовки из моего класса после развода?
Из уст младенца... Взрослые усложняют, а дети находят простые решения.
— Можно и так сказать, — улыбнулся я сквозь комок в горле.
— А мама? — повернулся Тимофей к Светлане. — Ты не будешь плакать?
— Буду стараться, — всхлипнула она.
— Тогда хорошо. А можно я пойду рисовать? У дяди Паши такие классные фломастеры!
Павел кивнул, показал направление к письменному столу. Когда Тимофей отошел, мы остались втроем.
— Что теперь? — тихо спросил Павел.
— А теперь мы учимся жить честно, — ответил я. — Светлана, я подам на развод. Не из мести — просто не могу больше. Но Тимофея не трону. Он останется моим сыном, сколько бы отцов у него ни было.
— Володя... — начала жена.
— Все, Света. Мы наговорились за пятнадцать лет.
— А я... — Павел откашлялся. — Я хочу быть частью его жизни. Официально. Готов платить алименты, заниматься с ним, водить к врачам... Володя, я не хочу тебя подменять. Просто хочу быть рядом.
— Знаешь что, Паша? — я посмотрел на него внимательно. — Ты хороший мужик. Если бы не вся эта ложь... Думаю, мы бы поладили.
— Еще поладим, — тихо сказал он. — Ради пацана.
И я вдруг понял — он прав. Тимофей важнее наших взрослых обид. Важнее гордости, важнее боли предательства.
— Пап! — крикнул сын от стола. — Посмотри, что я нарисовал!
На листе красовались четыре фигурки — мужчина в костюме, мужчина в джинсах, женщина в платье и маленький мальчик. Все держались за руки и улыбались.
— Это мы! — гордо объявил Тимофей. — Наша новая семья!
Павел и я переглянулись. Наша новая семья... Странно звучит, но почему бы и нет?
— Красиво, сынок, — сказал я. — Очень красиво.
Прошло полгода.
Развод оформили быстро и без скандалов — Светлана была настолько подавлена чувством вины, что не стала ничего требовать. Она переехала к матери, но каждые выходные приезжала к Тимофею.
Павел Григорьевич — теперь просто Павел — действительно стал хорошим отцом. Мы даже подружились, как ни странно. Оказалось, у нас много общего — любовь к рыбалке, к футболу и к одному очень важному мальчишке.
Тимофей адаптировался быстрее всех. Для него это стало приключением — два дома, две комнаты, двое мужчин, готовых ради него на все.
А я? Я научился главному — тест на отцовство это не про ДНК. Это про готовность любить, несмотря ни на что. И в этом тесте я прошел на отлично.
Вечером, укладывая сына спать, я спросил:
— Не жалеешь, что все так получилось?
— Нет, пап. Теперь правда. А правда — это хорошо, да?
— Да, сынок. Правда — это всегда хорошо.
Он заснул, а я долго сидел рядом, слушая его дыхание. Мой мальчик. Мой сын. И никакие анализы этого не изменят.