Вечер душил город сыростью, и фонари на улице Анжелы горели тускло, будто кто-то выкрутил им яркость. Я, Руслан, шёл к ней, как ходил десятки раз, сжимая в кармане пачку сигарет, хотя курить бросил два года назад.
Сердце колотилось, но не от предвкушения — что-то было не так. Голова гудела, будто кто-то бил молотком по вискам, а в груди ворочалось что-то тяжёлое, как мокрый песок.
Я списал это на усталость — работа, Таня, её вечные вопросы: «Где был? Почему поздно?» — всё это выматывало. Но когда я вошёл в квартиру Анжелы, в её тесную прихожую с запахом ванильного диффузора и тусклым светом от бра, мир вдруг поплыл.
— Руслан, ты чего бледный? — Анжела, в своём красном платье, которое обтягивало её, как вторая кожа, нахмурилась, ставя бокал вина на стол. — Сядь, сейчас воды принесу.
Я плюхнулся на диван, пытаясь вдохнуть поглубже, но воздух будто застревал в горле. Пот проступил на лбу, рубашка липла к спине.
— Анжел, мне… плохо, — выдавил я, хватаясь за подлокотник. — Давление, наверное… Вызови скорую.
Её глаза расширились, тонкие брови взлетели вверх. Она метнулась к телефону, каблуки застучали по паркету, как метроном.
— Да, алло! Скорая? Срочно, человеку плохо, давление, кажется… — голос Анжелы дрожал, но не паникой, а какой-то деловой собранностью. Она всегда такая — даже в хаосе держит себя в руках. — Адрес? Улица Лермонтова, 12, квартира 8. Быстрее, пожалуйста!
Я сидел, уткнувшись лицом в ладони, и думал: «Вот же идиот. Допрыгался». Сердце стучало так, будто хотело выломать рёбра. Анжела подбежала, сунула мне стакан воды, но я только отмахнулся. В голове крутилось: «Только бы не вырубиться. Только бы не сейчас».
Скорая приехала минут через пятнадцать — вечность. Дверь распахнулась, и я услышал знакомый голос.
Таня. Моя Таня. В форме фельдшера, с сумкой через плечо, она ворвалась в квартиру, как ураган. Её тёмные волосы были собраны в тугой пучок, лицо — привычно строгое, но глаза…
Господи, её глаза. Они метались от меня к Анжеле, и я видел, как в них рушится что-то важное, как ломается хрупкое стекло.
— Руслан?! — её голос сорвался, но она тут же взяла себя в руки. — Что ты здесь делаешь?
Я открыл рот, но слова застряли. Анжела стояла у стены, скрестив руки, её губы поджались, а взгляд метался, как у загнанного зверя.
— Таня, я… — начал я, но она уже была рядом, щупала пульс, её пальцы — холодные, профессиональные — дрожали чуть заметно.
— Лежи, не дёргайся, — отрезала она, доставая тонометр. — Давление 180 на 110. Чёрт, Руслан, ты что, таблетки не пил?
— Я… забыл, — пробормотал я, чувствуя, как стыд жжёт лицо. Анжела кашлянула, шагнула вперёд.
— Он просто зашёл… чаю попить, — её голос звучал неубедительно, как дешёвая ложь. Таня замерла, тонометр в её руках чуть не выпал.
— Чаю? — она повернулась к Анжеле, и я увидел, как её скулы напряглись. — В этом платье? В одиннадцать вечера? Ты меня за идиотку держишь?
— Таня, послушай… — я попытался встать, но она толкнула меня обратно на диван, не глядя.
— Молчи, Руслан. Просто молчи, — её голос был как лезвие, острый и холодный. — Анжела, или как там тебя, отойди. Я делаю свою работу.
Анжела отступила, её каблуки снова застучали, но теперь медленно, будто она боялась спугнуть тишину. Таня вколола мне что-то, её движения были быстрые, точные, но я видел, как её руки дрожат. Она не смотрела мне в глаза. Ни разу.
— Тебе нужно в больницу, — сказала она наконец, сворачивая манжету тонометра. — Поехали.
— Таня, я… — начал я, но она перебила.
— Я сказала, поехали! — рявкнула она, и я понял, что это не фельдшер говорит, а жена. Жена, которую я предал.
В машине скорой было тихо, только приборы пищали да шины шуршали по мокрому асфальту. Таня сидела напротив, заполняла какие-то бумаги, её ручка двигалась рывками.
Я смотрел на неё — на её усталое лицо, на морщинки у глаз, которые появились за последние годы. Она всегда была сильной. Сильнее меня. Работала ночами, спасала чужие жизни, а я… Я врал ей. Каждый раз, уходя к Анжеле, я придумывал истории про работу, про друзей, про задержки. И она верила. Или делала вид.
— Таня, прости, — выдавил я, когда мы подъехали к больнице.
Она подняла глаза, и я увидел в них не гнев, а пустоту. Как будто я выжег в ней всё, что было живого.
— Не сейчас, Руслан, — тихо сказала она. — Я не могу.
Она помогла мне выйти из машины, передала врачам, а потом просто ушла. Я смотрел, как её силуэт растворяется в темноте, и думал: «Вот и всё. Я её потерял».
***
Через неделю я вернулся домой. Квартира встретила меня тишиной — ни запаха кофе, ни Таниного голоса, напевающего что-то из старых песен. На кухонном столе лежали бумаги.
Заявление на развод. Её подпись — ровная, уверенная, как её шаги, когда она уходила из той квартиры. Я сел на стул, уставился на эти листы и понял, что это не просто бумага. Это конец. Конец всего, что я строил, ломал, пытался удержать.
Внутри меня что-то ворочалось, как зверь, запертый в клетке. Я думал об Анжеле — её яркой, как неон, улыбке, её лёгкости, её умении жить одним днём. И о Тане — её усталых глазах, её руках, которые столько раз меня спасали, её голосе, который я больше не услышу. Я был между двух огней, и оба жгли меня до костей.
— Ты сам это выбрал, — сказал я себе вслух, и мой голос эхом отразился от пустых стен. — Сам.
Прошёл год, и город, казалось, выцвел без Тани. Я остался в нашей квартире, где каждый угол напоминал о ней — о её аккуратно сложенных полотенцах, о запахе свежесваренного борща, о её привычке оставлять на холодильнике записки с делами. Теперь вместо этого в моей жизни была Анжела. Я думал, она — мой новый старт, мой глоток свободы.
Как же я ошибался.
Анжела переехала ко мне через месяц после развода. Сначала всё казалось ярким, как её красное платье в тот вечер. Она смеялась, танцевала на кухне, включала музыку так громко, что соседи стучали по батареям.
Но скоро я заметил, как её лёгкость превращается в хаос. Грязные тарелки громоздились в раковине, будто археологические раскопки. Полы липли от пролитого вина, которое она пила каждый вечер. А готовка? Её “коронные” макароны с кетчупом я мог есть только под пиво, чтобы заглушить вкус.
— Анжел, может, приберёшься? — как-то спросил я, глядя на россыпь её косметики на моём рабочем столе. Тушь, помада, какие-то блестящие баночки — всё это захламляло пространство, как её присутствие захламляло мою жизнь.
— Ой, Руслан, расслабься, — она отмахнулась, листая телефон, лёжа на диване в моих носках. — Живи в кайф, зачем этот порядок?
Но кайфа не было. Мои деньги утекали, как вода из прохудившегося крана. Анжела покупала платья, туфли, какие-то дорогущие свечи, которые воняли, как дешёвый одеколон. Моя зарплата инженера таяла, а она только пожимала плечами:
— Ну, Руслан, жизнь же одна, надо наслаждаться!
Я смотрел на неё — на её растрёпанные волосы, на её небрежно накрашенные губы — и думал: «Где та женщина, которая казалась мне спасением?»
Внутри росло раздражение, как ржавчина, медленно разъедающая металл. Я начал сравнивать. Таня никогда бы не оставила раковину полной посуды. Таня бы не потратила половину моей зарплаты на сумочку.
Таня… Господи, как я скучал по Тане.
Однажды вечером, когда Анжела снова заказала доставку еды, хотя холодильник был пуст, я не выдержал. Она сидела, листая соцсети, а я смотрел на счёт в приложении банка — там было меньше тысячи.
— Анжела, хватит, — сказал я, стараясь держать голос ровным. — Ты живёшь за мой счёт, а я на это не подписывался.
Она подняла глаза, её брови изогнулись, как у кошки, готовой шипеть.
— Что, Руслан? Я тебе не нравлюсь? — она встала, уперев руки в бока. — Ты сам меня сюда позвал!
— Я позвал не это, — я махнул рукой на гору пустых коробок из-под пиццы. — Ты превращаешь мою жизнь в помойку. Уходи.
— Серьёзно? — она фыркнула, но в её глазах мелькнула паника. — Ты пожалеешь, Руслан. Без меня тебе будет скучно!
— Уже жалею, что не сделал этого раньше, — отрезал я.
Она собрала свои вещи — два чемодана шмоток и косметики — и ушла, хлопнув дверью так, что зеркало в прихожей задрожало. Я остался один. Тишина была оглушительной, но впервые за месяцы я почувствовал облегчение.
Потом я начал искать Таню. Узнал через общих знакомых, что она уехала в соседний город, работает в больнице, живёт одна. Я написал ей. Сначала просто: «Как дела?» Она не ответила. Тогда я позвонил. Гудки тянулись бесконечно, и наконец её голос — усталый, но твёрдый.
— Руслан, зачем ты звонишь? — спросила она, и я услышал, как она ставит чашку на стол. Такой знакомый звук. Такой родной.
— Таня, я… я всё осознал, — начал я, теребя провод зарядки. — Анжела — это ошибка. Я был дураком. Вернись, пожалуйста.
Пауза. Долгая, как вечность. Я слышал её дыхание, и каждая секунда была как удар по рёбрам.
— Руслан, — наконец сказала она, и её голос был холодным, как зимний ветер. — Ты выбрал. Я не игрушка, чтобы возвращаться, когда тебе скучно. Я строю свою жизнь. Без тебя.
— Таня, я изменился, клянусь! — я почти кричал, но она перебила.
— Не изменился. Ты просто остался один. Это не одно и то же, — она сделала паузу, и я услышал, как она выдохнула. — Не звони больше.
Гудки. Я смотрел на телефон, а в груди всё сжималось, как будто кто-то выкручивал меня, как мокрую тряпку. Я думал о Тане — о её сильных руках, которые спасали людей, о её тихом смехе, когда мы смотрели старые фильмы, о том, как она всегда знала, что мне нужно. А я? Я знал только, как всё испортить.
Теперь я сижу в пустой квартире, где пахнет сыростью и одиночеством. На столе — всё те же бумаги о разводе, которые я так и не убрал. Они лежат, как напоминание: ты сам это выбрал. И я понимаю, что Таня была моим компасом, а я его сломал. Остаётся только жить дальше, но как — я пока не знаю.
***
Прошло ещё полгода, и моя жизнь стала похожа на старую пластинку, зациклившуюся на одной ноте. Я вставал, пил кофе, ехал на работу, возвращался в пустую квартиру. Каждый вечер я смотрел на телефон, надеясь, что Таня вдруг напишет или позвонит. Но экран оставался тёмным, как мои мысли.
Я пытался заполнить пустоту — бары, футбол с коллегами, даже Tinder пару раз открыл, но всё это было как дешёвый пластырь на рану, которая не заживает.
Однажды, шарясь по ящикам в поисках старой зарядки, я наткнулся на Танину записную книжку. Маленькая, в кожаной обложке, с потрёпанными уголками. Она всегда записывала туда всё — от списка покупок до дежурств в больнице.
Я открыл её, и запах бумаги ударил в нос, как воспоминание. На одной из страниц, между номерами коллег и напоминанием про замену масла в машине, была строчка: «Руслан — таблетки от давления, не забыть напомнить». Я замер. Она заботилась обо мне даже тогда, когда я этого не замечал. А я? Я всё разрушил.
Я снова набрал её номер. Знал, что не ответит, но пальцы сами нажали на кнопку. Гудки, как всегда, тянулись бесконечно, и я уже собирался сбросить, когда услышал щелчок.
— Руслан, я же просила, — её голос был тихим, но не злым. Усталым. Будто она несла на плечах весь мир.
— Таня, я знаю, ты не хочешь говорить, — я говорил быстро, боясь, что она повесит трубку. — Я просто… я нашёл твою записную книжку. Ты писала про мои таблетки. А я даже не благодарил тебя за это.
Молчание. Я слышал, как где-то на её стороне шуршит ветер — наверное, она была на улице. Я представил её: в тёплой куртке, с волосами, выбившимися из пучка, идущую по незнакомому городу.
— Руслан, это в прошлом, — наконец сказала она. — Я не держу зла. Но возврата нет. Я живу свою жизнь. И тебе пора жить свою.
— Я пытаюсь, — выдавил я, чувствуя, как горло сжимает. — Но без тебя всё… серое.
— Это не моя вина, — её голос стал твёрже. — Ты сам выбрал, как жить. И я выбрала. Прощай, Руслан.
Она повесила трубку, и я остался стоять посреди комнаты, сжимая эту чёртову записную книжку. В тот момент я понял: она не вернётся. Никогда. Не потому, что зла или ненавидит. А потому, что она научилась жить без меня. И это было больнее всего.
Я вышел на балкон, вдохнул холодный воздух. Город гудел внизу — машины, огни, чужие жизни. Я смотрел на всё это и думал, что, может, и мне пора научиться. Не жить ради Тани, не жить ради Анжелы, не жить ради того, чтобы заполнить пустоту. А просто жить.
Я достал телефон, удалил её номер — впервые за два года. И пошёл варить кофе. Обычный, чёрный, без сахара. Как начало чего-то нового.