Гульназ толкнула калитку и почувствовала, как ноги подкашиваются от усталости. Сегодня в фельдшерско-акушерском пункте было особенно тяжело — старый Габдулла опять с сердцем, а у Зульфии роды начались раньше срока. Руки ещё дрожали после того, как пришлось делать укол адреналина.
Дом встретил её привычной тишиной. Анвар сидел на кухне, уткнувшись в телефон, рядом дымилась кружка чая. Она сбросила сумку у порога и машинально пошла к плите — суп вчерашний ещё оставался, хлеб в хлебнице был.
— Есть будешь? — устало спросила она, включая газ.
— Угу, — не поднимая головы, ответил муж.
Гульназ разогрела суп, нарезала хлеб, поставила на стол две тарелки. Анвар наконец оторвался от экрана, подвинул к себе тарелку и вдруг встал, пошёл к шкафу. Достал банку тушёнки, вскрыл её ножом, высыпал прямо себе в суп. Аромат мяса смешался с запахом простого овощного бульона.
Гульназ молча смотрела, как он ест. Не предложил. Даже не подумал.
— Слушай, — сказала она, помешивая ложкой жидкий суп без мяса, — Зухре звонила. Ей таблетки нужны от давления, новые, дорогие. Врач сказал, что старые уже не помогают.
Анвар поднял глаза, лицо сразу стало недовольным.
— И сколько?
— Три тысячи.
Он фыркнул, вытер рот рукавом.
— Три тысячи! Да у меня самого денег в обрез. Дом содержать надо, налоги, бензин. Моя зарплата — на дом идёт, а ты со своей сестрой разбирайся сама.
Гульназ замерла с ложкой в руке. Что-то внутри неё дрогнуло, как струна, которую слишком сильно натянули.
— Моя зарплата тоже на дом идёт, — тихо сказала она.
— Ну и правильно. Женская работа — женская зарплата. Мужчина дом держит, а баба помогает.
Эти слова он произнёс так легко, как будто говорил о погоде. Гульназ посмотрела на него — сытого, самодовольного, уверенного в своей правоте. Вспомнила, как он вчера покупал себе новые кроссовки за пять тысяч, как неделю назад ездил с друзьями на рыбалку, оставив ей двести рублей на продукты. Как она экономила на всём, покупала самое дешёвое мясо, штопала свои колготки, носила куртку уже седьмой год.
— Моя зарплата, — медленно произнесла она, глядя ему прямо в глаза, — на меня.
Анвар поперхнулся супом.
— Что ты сказала?
— Я сказала: моя зарплата — на меня. На мои нужды, на мою сестру, на то, что я сочту нужным.
Тишина повисла над столом, тяжёлая, как перед грозой. Анвар медленно поставил ложку, лицо его покраснело.
— Ты что, совсем рехнулась? Пятнадцать лет как жили, и вдруг... Я тебя содержу!
— Ты меня содержишь? — Гульназ встала из-за стола, голос её звучал удивительно спокойно. — Я работаю с семи утра до восьми вечера, прихожу домой и готовлю ужин. По выходным стираю, убираю, в огороде копаюсь. Ты где меня содержишь?
Анвар тоже вскочил, стул скрипнул по полу.
— Я дровами дом обеспечиваю! Крышу чиню! Мужская работа!
— Дрова ты последний раз колол в прошлом году. А крышу чинил Мадияр, сосед. За мои деньги, между прочим.
Воздух в кухне стал густым, напряжённым. Гульназ чувствовала, как внутри неё что-то окончательно переломилось. Пятнадцать лет она молчала, терпела, считала его мудрее и главнее. А теперь смотрела на него и видела просто мужчину, который привык брать больше, чем даёт.
— Я ухожу, — сказал Анвар, хватая куртку с крючка. — Поговорим, когда ты в себя придёшь.
Дверь хлопнула. Гульназ осталась одна на кухне, где остывал суп и лежала недоеденная тушёнка. Странно, но на душе стало легко — впервые за долгие годы.
Откровение за чаем
На следующий день в ФАП приехала новая медсестра — временно, на месяц, пока Василя была в отпуске. Девчонка молодая, из Уфы, звали Эльвира. Лицо свежее, городское, говорила быстро и уверенно. Гульназ сразу почувствовала себя рядом с ней старше своих сорока двух.
К обеду пациентов почти не было — только Рашида-апа заходила за таблетками от головы, да молодая мать с грудничком на прививку. Эльвира заварила чай в маленьком чайнике, который принесла с собой, достала из сумки печенье в красивой упаковке.
— Угощайтесь, тётя Гульназ, — сказала она, пододвигая коробку. — Дома напекла, муж очень любит овсяное.
Гульназ взяла печенье, хрустящее, с изюмом. Давно она не ела такого вкусного — всё некогда было печь, да и продукты дорогие.
— А долго замужем? — спросила она, больше из вежливости.
— Три года уже, — улыбнулась Эльвира. — Поженились ещё на четвёртом курсе института. Теперь вот жилье копим на собственное, пока у его родителей живём.
— Дети не планируете?
— Планируем, конечно. Но сначала хотим встать на ноги крепко. Муж говорит — надо, чтобы я могла в декрете сидеть спокойно, не считая каждую копейку.
Гульназ кивнула, попивая чай. Слова девочки казались ей наивными — молодость, романтика, планы. Жизнь всё расставит по местам.
— А как у вас с деньгами? — неожиданно для себя спросила Эльвира. — В смысле, в семье как договариваетесь?
Гульназ поперхнулась чаем. Вопрос прозвучал так естественно, что сначала не сразу поняла, о чём речь.
— Как это — как?
— Ну, кто что покупает, как тратите. У нас вот так: каждый получает зарплату, откладываем определённую сумму на общие нужды — продукты, коммуналка, — а остальное у каждого своё. Муж сам считает, сколько кто тратит, следит, чтобы честно было.
Гульназ медленно поставила кружку на стол. В голове что-то переворачивалось, словно она увидела привычную комнату с другой стороны.
— А если тебе что-то нужно? Личное?
— Покупаю на свои деньги. А если дорогое что-то — обсуждаем вместе, из общих трат. Он тоже так же. Недавно вот ему костюм понадобился на работу, мы вместе выбирали, из семейного бюджета покупали.
Эльвира говорила легко, как о чём-то само собой разумеющемся. А у Гульназ в груди росло странное чувство — то ли зависть, то ли удивление. Оказывается, можно жить по-другому.
— А если не согласитесь по тратам?
— Тогда каждый на свои покупает. У меня есть деньги — значит, моё право решать. У него есть — его право.
Гульназ сжала кружку руками, почувствовала, как керамика нагрелась от горячего чая. Вспомнила вчерашний разговор с Анваром, его возмущённое лицо, слова про мужскую и женскую зарплату.
— А муж не против? Что у тебя свои деньги?
Эльвира удивлённо посмотрела на неё.
— А почему он должен быть против? Я же работаю, зарабатываю. Это мои деньги, мой труд. Он что, имеет право мне указывать, как тратить то, что я заработала?
Простота, с которой девочка это сказала, поразила Гульназ. Никого не спрашивать, не выпрашивать, не объяснять — просто зарабатывать и тратить. На себя.
— Наверное, в городе по-другому, — пробормотала она.
— Не думаю, что дело в городе, — задумчиво ответила Эльвира. — Дело в том, что люди друг друга уважают. Мой труд стоит столько же, сколько его труд. Мои потребности такие же важные, как его потребности.
После этих слов Гульназ долго молчала, машинально перебирая пальцами ручку кружки. Эльвира болтала о чём-то ещё — о планах, о работе, о городских новостях, — а у Гульназ в голове крутилась одна мысль: "Мой труд стоит столько же".
Она вспомнила, как сегодня утром делала укол дедушке Мухамеду, как успокаивала плачущего ребёнка, как помогала молодой матери с грудным вскармливанием. Вспомнила ночные вызовы, когда приходилось вставать в два утра и идти к больному через всё село. Это был труд. Настоящий, нужный, тяжёлый труд.
И он стоил столько же, сколько труд Анвара на пилораме.
Может быть, даже больше.
Ночь на крыльце
К вечеру Анвар так и не вернулся. Гульназ ужинала одна, медленно, смакуя тишину в доме. Никто не требовал добавки, не ворчал на остывший суп, не включал телевизор на полную громкость. Она могла есть в своём темпе, думать о своём.
После ужина села с блокнотом за кухонным столом и впервые за пятнадцать лет подсчитала свои доходы и расходы. Цифры получились неожиданными. Её зарплата была не намного меньше Анваровой — он получал двадцать восемь тысяч, она двадцать две. Но из её денег шло на продукты, на коммунальные, на лекарства, на одежду детям сестры. А его зарплата... куда она девалась?
Гульназ взяла калькулятор, стала считать. Бензин — тысячи три в месяц. Сигареты — полторы тысячи. Пиво с друзьями по выходным — ещё тысяча. Всякие мелочи для машины, рыбалка, иногда новая одежда себе... Получалось, что на дом из его зарплаты шло от силы десять тысяч. Остальное — на него самого.
А она тратила на семью все двадцать две тысячи, до копейки.
Записала цифры в блокнот, закрыла его и убрала в ящик стола. Завтра покажет Анвару, если он захочет разговаривать.
Часов в одиннадцать услышала голоса у калитки. Анвар с кем-то прощался, голос у него был нетвёрдый, веселый. Потом послышались неровные шаги по дорожке, стук в дверь.
— Гульназ! Открывай!
Она лежала в кровати, смотрела в потолок. Стук повторился, настойчивее.
— Гульназ, я знаю, что ты не спишь! Открывай, поговорим!
— Завтра поговорим, — спокойно ответила она. — Когда протрезвеешь.
— Да я не пьяный! Чуть-чуть только... Открывай, дома ночевать буду!
— Нет.
Слово прозвучало чётко, без сомнений. Анвар замолчал, видимо, не ожидал такого ответа. Потом снова застучал, уже злее.
— Это мой дом! Я здесь живу!
— Твой дом — твоя ответственность. Пьяным в дом не пущу.
— Гульназ, ты что творишь?! Соседи услышат!
Пусть услышат, подумала она. Пусть знают, что Гульназ больше не будет терпеть пьяного мужа в своём доме. В их доме.
Анвар ещё постучал, потом ругнулся и затих. Она слышала, как он возится на крыльце, что-то передвигает. Потом тишина.
Утром Гульназ проснулась рано, как всегда. Выглянула в окно — Анвар спал на деревянной лавке у дома, укрывшись своей курткой. Лицо опухшее, волосы растрёпанные. На дворе было прохладно, октябрь уже вступил в свои права.
Она оделась, вышла во двор. Анвар проснулся от звука её шагов, сел на лавке, потёр лицо руками.
— Замёрз, — пробормотал он.
— Надо было не пить.
— Да я почти не пил... У Марата день рождения был.
Гульназ молча пошла к курятнику, покормила кур. Анвар встал, размял спину, попытался пригладить волосы.
— Можно умыться? — спросил он неуверенно.
— Умывайся.
Он прошёл в дом, она слышала, как течёт вода в ванной. Потом он вышел, сел за кухонный стол, ждал завтрака. Но Гульназ собралась на работу, взяла сумку и направилась к двери.
— А завтрак? — растерянно спросил он.
— Сам приготовишь. В холодильнике есть яйца.
Она уже дошла до калитки, когда услышала за спиной его голос:
— Соседи видели...
Обернулась. Анвар стоял на крыльце, лицо у него было унылое, смущённое.
— И что?
— Стыдно. Мужик у собственного дома на лавке спал.
— Тебе стыдно, — спокойно сказала Гульназ. — Значит, понимаешь, что неправильно поступил.
— Я же не специально...
— Специально пил. Специально домой пьяным пришёл. Знал, что работать мне завтра, а ты шумом поднимать будешь.
Анвар молчал, переминался с ноги на ногу. Над селом поднималось утреннее солнце, воздух пах осенью и дымом из печей.
— Что теперь будет? — тихо спросил он.
— Теперь будут новые правила, — ответила Гульназ и пошла на остановку, к автобусу.
За спиной она чувствовала его взгляд — растерянный, непонимающий. Впервые за пятнадцать лет он не знал, что будет дальше. И впервые за пятнадцать лет это знала она.
Пальто для себя
В субботу Гульназ проснулась с необычным чувством — как будто сегодня должно было случиться что-то важное. За окном было солнечно, по-осеннему ярко, листья на берёзе у забора отливали золотом.
Анвар ночевал дома уже третий день, но они почти не разговаривали. Он ходил осторожно, тихо, словно боялся лишний раз попасться ей на глаза. Готовил себе сам, убирал за собой, даже посуду мыл — чего раньше никогда не делал.
После завтрака Гульназ достала из шкафа свою старую сумку, пересчитала деньги в кошельке. Вчера получила зарплату — двадцать две тысячи, как всегда. Но впервые за много лет эти деньги были только её.
— Куда собираешься? — осторожно спросил Анвар, видя, что она одевается.
— В райцентр. По делам.
— Подвезти?
— На автобусе доберусь.
Он кивнул, не стал настаивать. Понимал, что сейчас лучше не лезть.
Автобус шёл медленно, останавливался в каждой деревне. Гульназ сидела у окна, смотрела на пролетающие мимо поля, леса, маленькие дома. Думала о том, сколько лет не ездила никуда сама, по своему желанию. Всегда или с Анваром, или по необходимости — в больницу, в аптеку, к родственникам.
В райцентре было многолюдно, по-городскому шумно. Гульназ сначала зашла в аптеку, купила таблетки для сестры — те самые, дорогие, которые нужны были от давления. Три тысячи рублей. Раньше эта сумма казалась ей огромной, а теперь она просто достала деньги и заплатила. Без чувства вины, без сожалений.
Потом пошла на рынок. Давно хотела посмотреть, что там продают, но всегда спешила — дела, заботы, некогда было просто походить, выбирать.
У одного из прилавков висела одежда — куртки, пальто, шарфы. Продавщица, женщина средних лет с приветливым лицом, сразу заметила её взгляд.
— Что-то ищете, дорогая?
— Пальто посмотреть, — немного смущённо ответила Гульназ.
— А какое хотите? Тёплое? Нарядное?
Гульназ остановилась у тёмно-синего пальто с красивыми пуговицами. Ткань была мягкой, качественной, не похожей на дешёвую синтетику. Она потрогала рукав, представила, как будет выглядеть в таком пальто.
— Примерьте, — предложила продавщица. — Как раз ваш размер, сорок четвёртый.
Гульназ надела пальто, застегнула пуговицы. Посмотрелась в маленькое зеркальце, которое продавщица держала в руках. Отражение удивило её — она выглядела элегантно, по-городскому. Пальто сидело идеально, подчёркивало фигуру, делало моложе.
— Очень вам идёт, — одобрительно кивнула продавщица. — Прямо как на вас шили.
— Сколько стоит?
— Восемь тысяч. Но вам скидку сделаю — семь пятьсот. Хорошая вещь, долго носить будете.
Гульназ задумалась. Семь с половиной тысяч — треть её зарплаты. Раньше такая покупка была бы немыслимой. Но сейчас...
— А муж разрешил? — с улыбкой спросила продавщица, видя её колебания.
Гульназ посмотрела на неё, потом снова на своё отражение в зеркале. В тёмно-синем пальто стояла незнакомая женщина — уверенная, самостоятельная, красивая.
— Сама разрешила, — твёрдо сказала она и достала кошелёк.
Продавщица удивлённо подняла брови, но деньги взяла. Аккуратно сложила старую куртку Гульназ в пакет, а новое пальто оставила на ней.
— Носите с удовольствием, — пожелала она.
Гульназ шла по рынку в новом пальто и чувствовала себя по-другому. Спина выпрямилась, походка стала увереннее. Люди оглядывались на неё — не потому что что-то не так, а потому что она хорошо выглядела.
У овощного прилавка купила фруктов — яблок, груш, винограда. Просто так, для удовольствия. Не потому что надо, а потому что хотелось.
В автобусе обратно села у окна, сложила покупки на соседнее сиденье. Пальто чуть пахло новой тканью, фрукты — осенней свежестью. За окном проплывали те же поля и леса, но теперь они казались ей другими — более яркими, более живыми.
Дома Анвар сидел во дворе, чинил забор. Увидел её в новом пальто, замер с молотком в руках.
— Красиво, — сказал он тихо.
— Спасибо, — ответила Гульназ и прошла в дом.
Вечером она повесила пальто в шкаф, рядом со старыми вещами. Оно висело там как символ — символ того, что в её жизни что-то окончательно изменилось. Теперь она могла покупать себе красивые вещи, баловать себя, жить для себя.
И это было только начало.
Возвращение на новых условиях
Неделю Анвар не появлялся дома. Гульназ знала от соседей, что он живёт у своего двоюродного брата в соседнем селе, ездит оттуда на работу. Первые дни она ждала — не звонка, не возвращения, а просто ждала, что что-то произойдёт. Потом перестала ждать и начала жить.
Жить оказалось удивительно просто. Встала утром — приготовила завтрак только себе. Пришла с работы — включила музыку, которую любила, а Анвар терпеть не мог. Ужинала не торопясь, читала книгу за столом, пила чай из красивой чашки, которую раньше берегла для гостей.
Деньги тратила на себя — купила хороший крем для лица, новое постельное бельё, записалась к парикмахеру. Впервые за много лет ощутила, что такое — жить в своём ритме, по своим правилам.
В четверг вечером услышала знакомый звук машины у калитки. Сердце дрогнуло, но она не побежала к окну, не стала подглядывать. Продолжила мыть посуду, как будто ничего не происходило.
Стук в дверь был тихим, почти робким.
— Гульназ, это я.
Она вытерла руки полотенцем, подошла к двери, но не открыла.
— Что нужно?
— Поговорить. Можно войти?
Помолчала, потом повернула ключ. Анвар стоял на пороге с букетом георгинов в руках — жёлтые, оранжевые, красивые. За его спиной на крыльце стояли мешок сахара и мешок муки.
— Это тебе, — неловко протянул он цветы.
Гульназ взяла букет, понюхала. Георгины пахли осенью, прохладой, землёй. Красивые были цветы, свежие.
— Спасибо.
Анвар внёс мешки в дом, поставил их у двери. Потом достал из кармана деньги — несколько купюр, сложенных пополам.
— Это на продукты, на дом, — сказал он, положив деньги на кухонный стол.
Гульназ поставила цветы в банку с водой, села за стол. Анвар остался стоять, переминался с ноги на ногу.
— Садись, — сказала она.
Он сел напротив, руки сложил на коленях. Молчали долго. За окном кричали вороны, готовились к ночёвке на старой липе.
— Я думал, — наконец заговорил Анвар. — Много думал на этой неделе.
Гульназ молчала, ждала.
— Может, ты права. Может, я и правда... не очень справедливо получалось.
— Не очень справедливо, — согласилась она.
— Я привык, что мужчина главный. Отец так жил, дед так жил. Мужчина зарабатывает, женщина дом ведёт.
— Я тоже зарабатываю. И дом тоже веду.
Анвар кивнул, потёр лоб рукой.
— Знаю. Понимаю теперь. Этих денег, — он кивнул на купюры, — хватит на месяц на продукты. Я подсчитал. А остальное... остальное пусть у каждого своё будет.
Гульназ посмотрела на деньги, потом на него. Лицо у Анвара было усталое, постаревшее за эту неделю. Но в глазах не было прежней самоуверенности, зато появилось что-то новое — уважение, может быть.
— И что дальше? — спросила она.
— Дальше... дальше по-новому. Каждый за себя отвечает, каждый свою долю вносит. И никто никому не указывает, на что тратить.
— А если не получится?
Анвар помолчал, глядя в окно.
— Тогда каждый будет жить как хочет. Отдельно.
Слова висели в воздухе, тяжёлые, как приговор. Но Гульназ не чувствовала страха. Она уже знала, что может жить одна. И жить хорошо.
— Хорошо, — сказала она. — Попробуем.
Анвар поднял глаза, в них мелькнула надежда.
— Правда?
— Правда. Но с условиями.
— Какими?
— Первое — никого из нас не интересует, на что другой тратит свои деньги. Второе — общие расходы делим пополам. Третье — пьяным домой не приходишь.
— Согласен, — быстро сказал он.
— И ещё, — Гульназ встала, подошла к шкафу, достала блокнот с расчётами. — Вот посмотри. Твоя зарплата, моя зарплата, расходы на дом. Считай сам.
Анвар взял блокнот, долго изучал цифры. Лицо его менялось — удивление, стыд, понимание.
— Я не знал, что ты столько тратишь на дом, — тихо сказал он.
— Теперь знаешь.
Он закрыл блокнот, положил на стол рядом с деньгами.
— Можно я останусь? — спросил он. — Дома останусь?
Гульназ посмотрела на него — на мужчину, с которым прожила пятнадцать лет, которого, наверное, всё ещё любила, но по-другому теперь. Не как хозяина, а как равного.
— Можешь. Если будешь помнить — теперь мы на равных.
— Буду помнить, — пообещал он.
Вечером они ужинали вместе впервые за неделю. Анвар рассказывал про работу, она — про пациентов в ФАПе. Обычный разговор, но какой-то новый. Без привычного тона начальника и подчинённой, без обид и недосказанности.
Деньги так и лежали на столе — нетронутые. Завтра Гульназ положит их в общую копилку, которую заведёт специально для семейных трат. А свои двадцать две тысячи потратит так, как сочтёт нужным.
На себя. На сестру. На то, что захочется купить.
Потому что теперь у неё есть право выбора.
И это право никто у неё больше не отнимет.
На улице стемнело, в окне зажглись огни соседних домов. В их доме тоже горел свет — тёплый, спокойный, домашний. Но теперь это был не просто дом, где живёт семья по старым правилам.
Это был дом, где двое взрослых людей договорились жить по-честному. На равных.