В этот день солнце светило особенно ярко. Я присел на корточки и провел рукой по свежескошенной траве. Идеально. На моей даче всё должно быть безупречно. Я встал, отряхнул ладони и медленно обошел участок, проверяя каждую мелочь: забор крепкий, грядки ровные, вода в бочке для полива — ровно наполовину. Так и должно быть.
Мой телефон зазвонил, на экране высветилось имя сына.
— Привет, Витя, — ответил я, прижав трубку плечом к уху и продолжая подтягивать ослабшую веревку на помидорах.
— Пап, ты не забыл про выходные? Мы же договаривались насчет бани.
— Разве я когда-нибудь забывал? — усмехнулся я, мысленно отмечая, что всё идет по плану. — Всё в ежедневнике записано. Суббота, шесть вечера, баня.
Сын что-то говорил о работе, о новой машине, которую собирается купить, но я уже мыслями вернулся к своему распорядку. После звонка огляделся вокруг с чувством глубокого удовлетворения. Моя крепость. Мой мир. Маленькая, но идеально организованная вселенная, где я контролирую каждую деталь. Развод пять лет назад только помог мне навести порядок. Никакого хаоса, никаких неожиданностей. Полная предсказуемость.
Калитка скрипнула. На участок зашла Вера Павловна, местный почтальон. Обычно она просто махала мне рукой с улицы, если что-то приходило.
— Виктор Анатольевич, вам повестка. Распишитесь.
Я механически взял ручку, поставил подпись. Только после этого до меня дошло. Повестка? В суд?
Когда Вера Павловна ушла, я открыл конверт, и мир вокруг на секунду застыл.
«О взыскании задолженности по алиментам...»
Пальцы похолодели. Какие алименты? Дети давно совершеннолетние. Сыну тридцать, дочери двадцать семь. Я поднял глаза на идеально подстриженные кусты смородины. В голове мелькнуло: «Это ошибка. Просто недоразумение. Я всё улажу».
Но где-то внутри, в той части души, которую я обычно не замечал, шевельнулось что-то похожее на страх. И не из-за денег — их у меня достаточно. А оттого, что впервые за много лет что-то пошло не по плану.
Пропасть между нами
Кафе «Бульвар» всегда было тихим местом. Я выбрал столик в углу — не люблю, когда за спиной кто-то ходит. Она опоздала на двенадцать минут. Раньше я бы обязательно сказал об этом, но сейчас промолчал.
Юля изменилась. Моя дочь всегда была похожа на меня — такие же упрямые глаза, такая же складка между бровей. Только сейчас я заметил, как она постарела. Двадцать семь, а морщинки уже появились.
— Спасибо, что пришла, — начал я, когда официантка принесла чай.
Юля не спешила снимать пальто. Сидела напряженно, будто в любой момент была готова вскочить и убежать.
— О чем говорить? — она пожала плечами. — Ты получил повестку, и теперь решил вспомнить о дочери?
— Какие алименты, Юля? Вы с братом уже давно взрослые. Это какая-то ошибка. Я всегда все честно платил.
Она усмехнулась и впервые посмотрела мне прямо в глаза:
— Правда? А четырнадцать тысяч за три месяца до моего восемнадцатилетия? А больница мамы, когда ты сказал, что это не твои проблемы? А квартплата, которую мама вытягивала одна, пока ты строил свой новый дом?
Я растерялся. В моей картине мира все было иначе. Я помогал по мере возможности. Просто были сложные времена.
— Юля, ты же знаешь, тогда у меня с бизнесом не ладилось.
— Зато ладилось с новой семьей, да? — она отодвинула нетронутую чашку. — Ты знаешь, сколько мама работала? Две смены, потом подработки. Знаешь, что у нее до сих пор болят ноги? А мне пришлось бросить танцы, потому что не было денег на костюмы.
— Я не знал...
— Конечно, не знал. Тебя же там не было, — она вдруг замолчала, словно испугавшись собственных слов. — Мама подала в суд не из-за денег. Ей просто надоело делать вид, что все нормально. Что ты не виноват.
Она встала, накинула пальто. Я хотел что-то сказать, но горло перехватило.
— Встретимся в суде, папа, — произнесла она, и это «папа» прозвучало как что-то чужое, формальное.
Когда за ней закрылась дверь, я еще долго сидел, глядя на две чашки — мою пустую и ее полную. Как символ того, что я всегда брал, но редко давал взамен.
Зеркало прошлого
После встречи с дочерью я решил зайти в поликлинику — давно откладывал флюорографию. Очередь двигалась медленно, и я листал новости в телефоне, когда вдруг услышал знакомый голос. Поднял глаза — и сердце екнуло.
Таня стояла у регистратуры. Моя бывшая жена. Непривычно худая, с сединой в волосах, которые раньше были каштановыми. Она не заметила меня, и я мог разглядывать ее, скрытый за спинами других пациентов. Она протягивала карточку и что-то объясняла медсестре. Голос звучал устало.
Мне вдруг вспомнилось, как тридцать лет назад я впервые увидел ее в институтской столовой. Она уронила поднос, а я помог собрать. Как мы снимали первую квартиру — крохотную, с текущим краном и шумными соседями. Как она приносила мне обеды в мастерскую, заворачивая судочки в полотенце, чтоб не остыли.
А потом накрыло другое воспоминание: как она сидела ночами с маленькой Юлей, когда та болела скарлатиной, а я уехал на важные переговоры. Как выбивала для детей путевки в лагеря, когда я говорил, что нет денег. Как состарилась раньше времени, пока я строил свою карьеру.
Таня повернулась, и на мгновение наши взгляды встретились. Я ожидал увидеть ненависть, но увидел только усталость. Она кивнула — сдержанно, как кивают дальним знакомым, и отвернулась.
Я вышел из поликлиники, забыв про флюорографию. Сел в машину, но не поехал сразу домой. Припарковался возле старого сквера, где мы когда-то гуляли всей семьей.
Дома я достал коробку со старыми фотографиями. Вот мы с Таней молодые, счастливые. Вот она держит на руках новорожденного Витю. А здесь Юлька с косичками, на первом школьном звонке. Я стою рядом, гордый отец. Только вот почему тогда эта гордость не трансформировалась в ответственность?
Вечером я налил себе коньяка. Впервые за много лет я нарушил свое правило — не пить в будни. Но сегодня что-то надломилось в моем упорядоченном мире. Я вспоминал слова дочери, усталое лицо Тани, и постепенно внутри росло непривычное чувство — будто что-то давно замерзшее начало оттаивать, причиняя боль.
Я принял душ, лег в постель, но сон не шел. Перед глазами стояло лицо бывшей жены — не злое, не обвиняющее, а просто очень уставшее. И в этом было что-то невыносимо стыдное для меня.
Правда важнее правоты
В зале суда было прохладно и пахло бумагами. Я сидел рядом с адвокатом — молодым парнем в дорогом костюме. Он не переставал шелестеть документами.
— Виктор Анатольевич, расслабьтесь, — шепнул он мне. — У нас сильная позиция. Срок давности по таким делам — всего три года. Мы выиграем.
В противоположном конце зала я увидел Таню. Она была в синем платье — строгом, как на похоронах. Рядом сидела Юля, бледная, с плотно сжатыми губами. Они не смотрели в мою сторону.
— Встать, суд идет! — объявил секретарь.
Я поднялся. Руки почему-то дрожали, и я спрятал их в карманы.
Судья — пожилая женщина с внимательными глазами — начала зачитывать материалы дела. Голос у нее был размеренный, но в какой-то момент мне показалось, что она смотрит на меня с осуждением.
— Истец, пожалуйста, изложите суть иска, — произнесла судья.
Таня встала.
— В период с сентября 2000 года по июнь 2003 года ответчик не выплачивал алименты на содержание несовершеннолетних детей. Общая сумма задолженности составляет... — ее голос дрогнул, но она справилась с собой и продолжила, — ...сто пятьдесят три тысячи рублей без учета индексации.
Мой адвокат толкнул меня локтем и шепнул:
— Всё как договаривались. Говорите о сроке давности. Просите прекратить дело.
Судья посмотрела на меня:
— Ответчик, вы признаете иск?
Я должен был сказать «нет». Так мы договаривались с адвокатом. Все просчитали. Но я вдруг увидел, как Юля наклонилась к матери, что-то прошептала ей, утешая. И увидел, как устало опустились плечи Тани.
— Ответчик? — повторила судья.
Я сделал шаг вперед. В зале было так тихо, что я слышал тиканье часов на стене.
— Да, Ваша честь. Я признаю иск полностью.
Адвокат дернул меня за рукав, но я стряхнул его руку.
— Я не только признаю долг, но и готов выплатить всю сумму с учетом индексации, — мой голос звучал неожиданно твердо. — И проценты за пользование чужими денежными средствами. И расходы истца на представителя. Всё, что полагается по закону.
По залу пронесся шепот. Я поймал взгляд Юли — удивленный, недоверчивый. А потом посмотрел на Таню. Она не улыбалась, но в ее глазах что-то изменилось.
— Вы понимаете юридические последствия своего заявления? — уточнила судья.
— Понимаю, Ваша честь. Но дело не в юридических последствиях. А в том, что я наконец-то понял, что был неправ. Все эти годы.
Первый шаг к прощению
Я топтался у входа в парк минут десять. Подошёл раньше, как обычно — мои старые привычки. Контроль, расчёт, планирование. Листья под ногами промокли после ночного дождя. В руках я мял конверт, делая его всё более потрёпанным.
Она появилась из-за поворота аллеи. Не накрашенная, в старом плаще. Я вдруг вспомнил, как когда-то давно подарил ей серёжки на день рождения. Она их надела всего пару раз — говорила, что боится потерять. На самом деле, просто не любила украшения.
— Привет, Вить.
— Здравствуй.
Неловкое молчание. Мы пошли по дорожке, будто случайные попутчики.
— Как ты? — спросил я, чтобы что-то сказать.
— Нормально, — пожала она плечами. — Давление шалит. Врач прописал таблетки, дорогие, зараза.
Я протянул ей конверт.
— Возьми.
Она даже не взглянула на него.
— Деньги? Думаешь, в этом дело?
— Нет. Не думаю.
Я сунул конверт в карман. Мы присели на скамейку возле старой беседки. Здесь всегда было наше место. Двадцать семь лет назад я сделал ей предложение именно на этой скамейке. Господи, как давно это было.
— Танюш... — начал я и осекся. Она вздрогнула от этого забытого домашнего обращения. — Я не оправдываюсь. Я просто... Я только сейчас понял, что был неправ. Что ушёл не просто из дома — ушёл от ответственности.
Она долго молчала. Я смотрел, как ветер шевелит седую прядь у её виска.
— Знаешь, Вить, — наконец произнесла она, — я ведь тебя не виню. Ну, сейчас уже нет. Пыталась, да. Сначала думала — вот гад, как он мог? Потом пыталась тебя ненавидеть. А потом просто... устала. От обид, от всего этого. Жизнь-то прошла.
— Прости меня, — вырвалось у меня.
— Да ладно тебе, — она впервые слабо улыбнулась. — Чего уж теперь.
И тут я увидел Юльку. Она шла к нам через аллею, размахивая руками, как в детстве. В груди что-то сжалось. Она подошла, насупленная.
— Ну? Поговорили? — спросила она, плюхнувшись рядом с матерью.
— Поговорили, — кивнула Таня.
— И что? — Юля пристально смотрела на меня, как следователь на допросе.
— Папа признал, что был козлом, — сказала Таня с неожиданной для меня иронией.
— Мам! — Юлька фыркнула, потом покосилась на меня. — А ты что молчишь?
— А что говорить? Мама всё правильно сказала.
Юля посмотрела на меня с подозрением.
— Знаешь что, папаня? — она сделала ударение на этом слове. — Слишком всё гладко выходит. Так не бывает. Пришёл, повинился, и всё в порядке?
— Не в порядке, — я покачал головой. — И не будет. Но... я хотя бы могу попытаться быть рядом. Хотя бы сейчас.
— Посмотрим, — буркнула она. — Я тебе так просто не поверю.
Мы поднялись. Таня поправила шарф, Юля отряхнула куртку.
— Может, зайдём в кафе? — неожиданно для себя предложил я. — Холодно сегодня.
Они переглянулись. Юля пожала плечами:
— Можно.
Мы пошли по аллее — я чуть в стороне, они вдвоём. Между нами были метры расстояния и годы отчуждения. Но мы хотя бы шли в одном направлении. Это уже было начало.