Парк Победы под вечер становился почти безлюдным, особенно в этот пасмурный день — всё будто выцвело, притихло, набухло сыростью и переживаниями. По аллее героев — той самой, где молча застыли бюсты людей, вставших когда-то между жизнью и смертью, — медленно шёл Стрельцов. Его шаги по щебню отдавались чуть глухо, как в ушах после удара судьбы. Где-то на границе видимости, невидимые обычному глазу, тенью скользили люди Громова — незаметные, осторожные. Стрельцов надеялся, что Марина их не увидит… или хотя бы не обратит внимания. Впрочем, разве это уже имело значение?
Она появилась будто из воздуха: стройная, чуть сутулая, в длинном тёмном плаще. Просто женщина, казалось бы, обыкновенная. Но глаза… Господи, эти глаза! Как будто все грозы жизни собрались в двух маленьких зеркальцах. Боль и решимость. Там было всё.
– Здравствуй, Саша, – сказала она тихо, почти прошептала, и в этом шёпоте — усталость целого века. – Спасибо, что пришёл один.
Стрельцов хмыкнул, не пытаясь скрыть правду:
– Не совсем один. Но они не вмешаются. Если ты… не сделаешь глупостей.
Марина усмехнулась. Грустно, будто самой себе.
– Глупостей я уже наделала, Саша. Три раза.
В тишине парка эти слова были острее выстрела.
Они сели рядом — на скамейку, которую когда-то. Жёлтые листья, дрожащий клён над головой, влажная доска под ладонями. Молчали. Долго, так, как могут молчать только люди с великой душой.
В конце концов Стрельцов не выдержал. В голосе усталость, страх — и надежда узнать, что всё это недоразумение:
– Зачем? Почему сейчас? Столько лет прошло…
Марина сцепила пальцы — привычным, будто детским жестом. У женщины, убившей трёх человек, руки были красивые с красивым маникюром, ухоженные. Даже не скажешь, что этими руками было совершено убийство трех человек.
– Когда убили Витю… – начала она очень тихо, – я стала разбирать его вещи. Там, среди прочего, был дневник. Дневник Анны. Она писала его до самой смерти… Последняя запись — в тот самый день. Она боялась. Боялась ехать на базу отдыха… Сомов приставал, а остальные смотрели на неё, как на добычу. Ей было страшно. Очень.
Марина аккуратно, почему-то с едва заметным трепетом, достала из кармана потёртую книжку.
– Нашла флешку, – добавила почти безразлично, как о походе в магазин. – Ту самую, из-за которой убили Витю. Там были документы… Ларин шантажировал его, весь тот их «словарь»: молчи, а то убьём тебя и сестру. Они выжали из него всё… а потом избавились.
Стрельцов слушал, сжав кулаки так, что побелели костяшки.
– И поэтому ты… решила… – не договаривая, он смотрел, как Марина опускает голову.
– Сначала хотела просто правду рассказать, – она покачала головой — упрямо, но будто снова извиняясь. – К журналистам ходила, в прокуратуру. Никто не захотел связываться с Лариным. Большой человек, неприкасаемый… Тогда я решила — справедливости не будет, пока я не возьму её в свои руки.
Стрельцов сжал губы.
– Ты убила Сомова. Потом — Гринько и Никонова.
– Нет, Саша, – её голос вдруг стал твёрд, ледяной: – Я восстановила справедливость. Они жили двадцать три года… спустя ночь, в которой они изнас*ловали и убили молодую девушку, мою сестру. Строили семьи, играли свадьбы, смеялись… А Анна — гнила в земле. Папа с мамой умирали каждый день. Брат — сам себя похоронил заживо.
На этом моменте Марина вспыхнула — но не гневом. Чем-то вроде… истёртого права наконец сказать вслух то, что не давало спать ночами.
Стрельцов едва слышным голосом пробормотал:
– Ты должна сдаться. Ларин сознался. Дело… его заново откроют. Люди узнают все, Марина.
– А со мной что? — вдруг спокойно спросила она и посмотрела так, что он едва не зажмурился. – Пожизненное?
Он дотронулся до её руки — неожиданно для самого себя.
– Я буду свидетельствовать за тебя. Объясню всё… расскажу, как тебя довели. Ты не виновата… не только ты.
Марина печально улыбнулась. Как человек, который устал сражаться и хочет, чтобы кто-то помог ему нести неподъемный груз.
– Знаешь, какая ирония? Я не собиралась дожить до суда. Думала, что всё закончится с Лариным. Яд приготовила и для него, и для себя…
Стрельцов напрягся — внутри что-то оборвалось.
– Но теперь?
Она помолчала. Где-то за деревьями садилось солнце — даже свет тёк странно, будто по-разному освещая их разговор.
– Теперь не знаю… Может, правда — важнее мести. Может, надо жить, чтобы увидеть их наказание. Честно, я устала бежать.
– Что бы ты сделал на моём месте? – спросила она вдруг. И впервые в жизни Стрельцов почувствовал, что не может солгать даже для успокоения.
– Не знаю… – честно признался он. – Хочу верить, что поступил бы иначе. Но если честно… не знаю.
Марина кивнула. Тихо, по-настоящему благодарно.
– Я сдамся. При одном условии: ты, Саша, будешь следить за делом до конца. Чтобы Ларин и все остальные… не ушли от ответа. Чтобы имя Анны было очищено.
Он крепче сжал ей руку, будто это могло всё исправить.
– Обещаю. Я клянусь.
В этот миг, впервые за весь вечер, в её глазах мелькнуло что-то похожее на счастье — чистое, светлое, детское. Как будто где-то рядом, из прошлой жизни, смотрела на них довольная Анна. Та, которая так верила в справедливость.
Стрельцов поднял руку — где-то неподалёку двинулись люди. Наручники защёлкнулись на запястьях Марины. Она не сопротивлялась. Только посмотрела на Стрельцова.
– Можно? — показала глазами на дневник. – Хотя бы на время?
Громов шагнул вперёд, вопросительно глядя на Стрельцова.
– Пусть будет при ней, – сказал он просто и твёрдо. – Она заслужила.
В этот момент начался дождь — едва-едва, дрожащий, будто кто-то наверху склонялся к их разговору с сочувствием.
Анну уводили. В какой-то момент она оглянулась, благодарно кивнув ему напоследок. А он смотрел ей вслед, и впервые за много лет не чувствовал страха. Ни за неё, ни за себя. Потому что правда… не исчезает, если за неё есть кому держаться.
И вечер — тот самый пасмурный вечер в Парке Победы — вдруг стал неразделимым между болью и надеждой. Потому что теперь истории Анны — и всех, кто за неё боролся — был конец. Настоящий, человеческий конец. Или, может быть, только начало.
Предыдущая часть 7:
Закончилась эта история. Вот следующая:👇
Спасибо, дорогие читатели, за комментарии и лайки!🙏💖 Не забывайте подписываться!✍