На рынке, где пахло свежей зеленью и мокрой землёй, под серым небом, грозившим дождём, Анна Сергеевна, сгорбленная, но с цепким взглядом, заметила её — Нину. Та стояла у прилавка с яблоками, перебирая их тонкими пальцами, будто искала в них ответы.
Сорок дней назад её сын, Иван, ушёл — угас, как свеча, которую слишком долго трепал ветер. Анна Сергеевна, сжав губы в тонкую линию, протиснулась сквозь толпу, её шаги были тяжёлыми, будто она несла на плечах весь груз прожитых лет.
— Нина! — голос Анны Сергеевны резанул воздух, как нож по ткани. — Нам поговорить надо. Прямо сейчас.
Нина вздрогнула и яблоко выпало из её рук.
— Анна Сергеевна… — начала она, но свекровь перебила, шагнув ближе, так что запах её старомодных духов — тяжёлый, с нотами лаванды — ударил в нос.
— Квартиру продашь, а деньги поделим, — заявила Анна Сергеевна, её голос дрожал от сдерживаемой ярости. — Иван был моим сыном. Моим! И я имею право. Половина — моя.
Нина замерла, её пальцы сжали край сумки, а в голове закружились мысли, как осенние листья в ветре. Она серьёзно? После всего? После того, как Иван кашлял кровью, а она даже не приехала в больницу?
— Право? — Нина прищурилась, её голос был тихим, но в нём слышалась злость. — А где вы были, когда он умирал? Когда я ночами сидела у его кровати, а Маша плакала в соседней комнате?
Анна Сергеевна выпрямилась, её глаза — серые, холодные, как зимнее небо — сузились. Она поправила платок на голове, будто собираясь в бой.
— Не смей мне выговаривать! — рявкнула она. — Я его родила, растила, а ты… Ты кто такая? Пришлая! Без тебя он бы ещё жил, может!
Толпа вокруг затихла, торговки у прилавков замолчали, их взгляды скользили по двум женщинам, как вороньё, почуявшее добычу.
Нина почувствовала, как горло сдавило, но отступать было некуда. Она сделала шаг вперёд, её дыхание участилось, а в груди горело, будто кто-то поджёг её изнутри.
— Жил бы? — Нина почти кричала, её голос дрожал. — Он умирал три года! Три года, Анна Сергеевна! А вы ни разу не спросили, как он, не приехали, не помогли! А теперь — деньги? Квартиру? Да вы…
Она осеклась, заметив, как Маша, её пятнадцатилетняя дочь, появилась из-за угла. Девочка, худенькая, с длинной косой и глазами, в которых ещё жила детская надежда, замерла, глядя на мать и бабку. Её рюкзак свисал с одного плеча, а в руках она сжимала пакет с хлебом.
— Мам? — голос Маши был тонким, как струна. — Что происходит?
Анна Сергеевна повернулась к внучке, её лицо смягчилось, но лишь на миг. Она шагнула к Маше, протянув руку, будто хотела погладить её по голове, но девочка отшатнулась.
— Маша, детка, — начала Анна Сергеевна, её тон стал слащавым, но в нём чувствовалась фальшь. — Это между мной и твоей матерью. Взрослые дела. Ты не лезь.
— Не лезь? — Нина схватила дочь за руку, притянув к себе. — Это её дом, Анна Сергеевна! Её и мой! Иван хотел, чтобы мы жили там, чтобы у Маши было будущее. А вы… вы даже не знаете, как она живёт, чего боится, о чём мечтает!
Как она смеет? — думала Нина, её сердце колотилось, а в памяти всплывали вечера, когда Иван, уже слабый, шептал ей: «Береги Машу. Не дай матери её уничтожить».
Он знал, знал, что его мать — как буря, что сметает всё на своём пути. Анна Сергеевна всегда была такой: властной, с острым языком, с привычкой командовать, будто весь мир ей обязан. Её дом в деревне, полный старых фотографий и запаха нафталина, был как музей её прошлой жизни, где она — королева, а все остальные — подданные.
— Мам, пойдём, — Маша потянула Нину за рукав, её глаза блестели от слёз. — Не надо с ней говорить.
Но Нина не могла остановиться. Она смотрела на свекровь, на её морщинистое лицо, на жёсткие складки у рта, и видела не только Анну Сергеевну, но и годы боли, одиночества, борьбы. Она потеряла сына. Но я потеряла мужа. А Маша — отца. Почему её боль должна быть важнее?
— Вы не получите ничего, — сказала Нина, её голос стал твёрже. — Квартира — наша. Иван оставил её нам. И если вы попробуете что-то сделать… Я буду бороться. Ради Маши.
Анна Сергеевна усмехнулась, но в её усмешке была горечь. Она поправила сумку на плече, её пальцы дрожали.
— Бороться? — переспросила она. — Посмотрим, Нина. Посмотрим, кто кого. Я своего не упущу.
Она развернулась и пошла прочь.
Маша прижалась к ней, её щека была тёплой, а волосы пахли яблочным шампунем.
— Мам, она правда может забрать наш дом? — прошептала девочка.
Нина посмотрела на дочь, на её большие глаза, в которых отражался весь мир — и страх, и надежда, и любовь. Иван бы гордился тобой, — подумала она.
— Никто ничего не заберёт, — сказала Нина, и её голос был тёплым, как летнее солнце. — Это наш дом. Наш с тобой. И мы его защитим.
Они пошли домой, через рынок, где всё ещё пахло зеленью, а небо уже начинало плакать мелким дождём. Нина знала, что это только начало. Анна Сергеевна не отступит. Но и она не сдастся. Ради Маши, ради Ивана, ради себя самой.
Нина и Маша шли домой под мелким дождём, который лениво моросил, оставляя на асфальте тёмные пятна, похожие на следы чьих-то слёз. Нина сжимала руку дочери, её пальцы дрожали — не от холода, а от гнева, что всё ещё клокотал внутри, как вода в чайнике, готовом взорваться.
Маша молчала, её коса намокла, и капли стекали по кончикам, падая на тротуар. Впереди маячила их пятиэтажка — старая, с облупившейся краской, но родная, как тёплое одеяло в зимнюю ночь. Это был их дом. Их крепость. И мысль, что Анна Сергеевна хочет отнять его, жгла Нину сильнее, чем любой мороз.
Дома Нина бросила сумку на пол, не разуваясь, прошла на кухню и включила чайник. Маша, сбросив рюкзак, села на стул, подтянув колени к груди. Её глаза, большие и тревожные, следили за матерью.
— Мам, а что, если она правда попробует нас выгнать? — голос Маши был тихим, но в нём звенела тревога. — Бабушка… она ведь такая… Она всегда добивается, чего хочет.
Нина обернулась, её лицо было напряжённым, но она заставила себя улыбнуться, хотя улыбка вышла кривой, как треснувшее зеркало.
— Не добьётся, Маш. Не на этот раз, — она налила кипяток в кружку, но руки дрожали, и вода плеснула на стол. — Я не позволю.
Маша кивнула, но в её взгляде читалось сомнение. Она знала бабушку — Анна Сергеевна была как ураган: сметала всё, что не подчинялось. Когда Маше было десять, бабушка приезжала к ним и устроила скандал из-за того, что Нина купила Ивану слишком дорогой телефон.
«Ты его балуешь, как девку!» — кричала она тогда, а Иван, уже больной, только молчал, опустив голову. Маша помнила, как он потом шептал ей: «Не бойся её, Машенька. Она шумит, но сердце у неё доброе». Теперь Маша не была уверена в этом «добром сердце».
Дверной звонок резанул тишину, как нож. Нина вздрогнула, пролив ещё немного чая. Маша вскочила, её глаза округлились.
— Это она? — прошептала девочка.
Нина вытерла руки о фартук, её сердце заколотилось. Так быстро? Неужели она уже здесь? Она подошла к двери, посмотрела в глазок и выдохнула с облегчением — это была соседка, Тамара Николаевна, пухлая женщина с вечно растрёпанными волосами и любопытным взглядом.
— Нина, открывай! — Тамара Николаевна постучала ещё раз. — Слыхала, что твоя свекровь на рынке устроила?
Нина распахнула дверь, её лицо застыло в напряжённой маске.
— Слыхала, — бросила она, отступая, чтобы пропустить соседку. — Заходи, Тамара.
Тамара ввалилась в прихожую, её сумка хлопала по бедру, а глаза блестели от возбуждения, как у кошки, почуявшей добычу.
— Ну, это ж надо! — начала она, даже не сняв пальто. — Весь рынок гудит! Анна Сергеевна твоя прям там, при всех, про квартиру кричала. Говорит, ты её обокрала, что дом её сыну принадлежал, а ты, мол, всё захапала!
— Захапала? — Нина сжала кулаки, её голос задрожал. — Я? Да я три года за Иваном ухаживала! Ночи не спала, лекарства покупала, а она… она хоть раз позвонила? Хоть раз спросила, как он?
Тамара покачала головой, её губы сложились в сочувственную гримасу, но глаза выдавали жадное любопытство.
— Ой, Нина, я ж на твоей стороне, ты знаешь, — она понизила голос, будто делилась секретом. — Но Анна Сергеевна уже к юристу пошла. Слышала от Люськи с третьего подъезда. Говорит, завещание будет оспаривать.
— Завещание? — Нина побледнела, её руки бессильно упали вдоль тела. Какое завещание? Иван всё оставил нам с Машей… Или нет? Она вспомнила, как он, уже в больнице, подписывал бумаги, его рука дрожала, а глаза были мутными от боли. Она тогда не вчитывалась — доверяла ему. А если… если он что-то изменил?
Маша, всё это время молчавшая, вдруг вскочила со стула.
— Она не посмеет! — её голос сорвался на крик. — Это наш дом! Папа говорил, что это для нас! Он мне обещал!
Нина повернулась к дочери, её сердце сжалось. Обещал… Но обещания — это одно, а бумаги — другое. Она подошла к Маше, обняла её, чувствуя, как девочка дрожит.
— Не бойся, Машенька, — прошептала она, но её собственный голос дрожал. — Мы разберёмся.
Тамара Николаевна кашлянула, явно наслаждаясь драмой.
— Нина, ты не сдавайся, — сказала она, поправляя волосы. — Анна Сергеевна — она хитрая, как лисица. Помню, как она с покойным мужем своим судилась из-за дачи. Всех адвокатов в городе обошла, пока не добилась своего.
— Хватит! — Нина резко повернулась к соседке, её глаза сверкнули. — Хватит сплетен, Тамара! Если хочешь помочь, скажи, где этот юрист. Я сама с ним поговорю.
Тамара заморгала, явно не ожидавшая такого напора.
— Ну… это в центре, контора на Речной. Называется «Справедливость», что ли… — она замялась. — Но, Нина, ты подумай. Она же мать Ивана. Может, ей и правда что-то причитается?
Нина посмотрела на Тамару так, будто та предложила ей продать Машу на рынке.
— Причитается? — переспросила она, её голос был ледяным. — Ей причитается только стыд. За то, что бросила сына, когда он умирал. За то, что ни разу не приехала к внучке. А теперь — деньги? Нет, Тамара. Она получит только то, что заслужила.
Тамара попятилась к двери, её лицо вытянулось.
— Ладно, ладно, я ж просто так… — пробормотала она. — Пойду я. Если что, зови.
Дверь хлопнула, и в квартире снова стало тихо, только чайник шипел на плите. Маша посмотрела на мать, её губы дрожали.
— Мам, а если она правда найдёт этого юриста? — спросила она. — Если она заберёт всё?
Нина опустилась на стул, её руки бессильно лежали на столе. Если? — крутилось в голове. Она вспомнила Анну Сергеевну — её властный голос, её холодные глаза. Эта женщина не остановится. Но и Нина не была той, кто сдаётся.
Она пережила слишком многое: бессонные ночи у постели Ивана, его кашель, его слабый голос, который шептал: «Ты сильная, Нина. Ты справишься». И она справлялась. Ради него. Ради Маши.
— Не переживай, у нас никто ничего не заберёт, завтра пойдём к юристу — сказала Нина, глядя в глаза дочери.
Маша кивнула, её пальцы сжали руку матери.
На следующий день Нина проснулась с чувством, будто в груди у неё тлеет уголь. Утро было серым, дождь барабанил по подоконнику, как нетерпеливые пальцы.
Она посмотрела на спящую Машу — девочка свернулась калачиком на диване, обнимая старую подушку Ивана. Нина тихо встала, накинула пальто и, сжимая в кармане адрес конторы «Справедливость», вышла из дома. Я не дам ей сломать нас, — твердила она про себя, шагая по мокрым улицам, где лужи отражали хмурое небо.
Контора на Речной оказалась тесной, с запахом старой бумаги и кофе. За стойкой сидела женщина с усталым лицом, а в углу, у окна, Нина сразу заметила Анну Сергеевну. Та сидела, выпрямив спину, её пальцы теребили край платка, а перед ней — мужчина в мятом костюме, с папкой в руках. Юрист.
— Нина? — Анна Сергеевна обернулась, её голос был острым, как лезвие. — Пришла, значит. Ну, садись. Разговор будет серьёзный.
Нина осталась стоять, её руки сжались в кулаки. Не дам ей запугать меня.
— Я не за разговорами пришла, — сказала она, глядя прямо в глаза свекрови. — Я хочу знать, что вы задумали. И почему вы считаете, что имеете право на наш дом.
Юрист кашлянул, поправил очки и открыл папку. Его голос был сухим, как осенние листья.
— Анна Сергеевна утверждает, что её сын, Иван Петрович, не оставил завещания, — начал он. — А значит, она, как мать, имеет право на половину имущества. Квартира, о которой идёт речь…
— Завещание было! — Нина перебила, её голос сорвался. — Иван всё подписал! Всё для меня и Маши! Я сама видела, как он…
— Видела? — Анна Сергеевна усмехнулась, её глаза сверкнули. — А где оно, это твоё завещание? Покажи! Или ты думаешь, я поверю на слово?
Нина замерла. Где? Она вспомнила, как Иван, уже в больнице, подписывал бумаги. Она была уверена, что они у нотариуса, но… вдруг ошиблась? Вдруг он не успел? Её сердце заколотилось, а в горле встал ком.
— Я найду, — сказала она, но голос дрогнул. — Я докажу.
Анна Сергеевна наклонилась ближе, её лицо было жёстким, но в глазах мелькнула тень боли.
— Ты докажи, Нина, — сказала она тихо, почти шёпотом. — А то я знаю, как ты его окрутила. Мой Ваня был слабый, больной, а ты… Ты всё под себя подмяла.
— Подмяла? — Нина шагнула вперёд, её голос задрожал от ярости. — Я его любила! Я за ним ухаживала, пока вы… вы даже не приехали, когда он умирал! Где вы были, Анна Сергеевна? Где?!
Юрист поднял руку, пытаясь унять бурю, но Анна Сергеевна вскочила, её платок съехал набок.
— Не смей! — крикнула она, её голос дрожал. — Я его родила! Я всё для него делала, пока ты не появилась! А теперь ты и внучку мою против меня настраиваешь!
— Маша сама видит, кто вы! — Нина уже не сдерживалась, её слова летели, как камни. — Она знает, что вы ни разу не позвонили, не спросили, как она! А теперь — деньги? Квартиру? Да как у вас язык поворачивается?!
Дверь конторы скрипнула, и в проёме появилась Маша. Её лицо было бледным, коса растрепалась, а в руках она сжимала конверт. Нина замерла, её сердце пропустило удар.
— Маша, ты что здесь делаешь? — прошептала она.
— Я нашла, мам, папино завещание… Оно было в его ящике, под старыми письмами. Я… я вчера ночью искала. — сказала Маша, её голос дрожал, но был твёрдым.
Она протянула конверт юристу, её руки дрожали. Анна Сергеевна побледнела, её губы сжались в тонкую линию. Юрист вскрыл конверт, пробежал глазами документ, его брови поползли вверх.
— Это… — он кашлянул. — Это завещание, заверенное нотариусом. Иван Петрович ясно указал, что квартира переходит к его жене, Нине, и дочери, Марии. Всё законно.
Анна Сергеевна опустилась на стул и её лицо стало серым, как пепел.
— Ты… ты всё-таки нашла, — пробормотала она. — Ваня… он всегда тебя любил, Нина. Больше, чем меня.
Нина почувствовала, как гнев в груди угасает, сменяясь усталостью. Она посмотрела на свекровь — старую, сломленную женщину, которая потеряла сына и теперь цеплялась за то, что осталось. Она не злая. Она просто… одинокая.
— Анна Сергеевна, — сказала Нина тихо, — я не хотела с вами воевать. Но этот дом — наш с Машей. Иван хотел, чтобы мы были счастливы. И мы будем.
Маша подошла к матери, взяла её за руку. Её пальцы были холодными, но крепкими. Анна Сергеевна молчала, её взгляд упал на пол, где лежала тень от дождя за окном.
— Я… я не буду судиться, — наконец сказала она, её голос был едва слышен. — Забирайте свою квартиру. Но, Маша… — она подняла глаза на внучку, — не забывай меня. Я ведь… я всё-таки твоя бабушка.
Маша кивнула, но ничего не сказала. Нина почувствовала, как её сердце сжалось. Она не простит. Но, может, со временем…
Они вышли из конторы под дождь, который уже не казался таким холодным. Нина обняла Машу, и они пошли домой — к своей крепости, к своему будущему. Анна Сергеевна осталась сидеть в конторе, её фигура казалась маленькой, почти прозрачной, как тень, растворяющаяся в сером свете.
Дома Нина заварила чай, а Маша включила старый проигрыватель Ивана. Песня, которую он любил, наполнила комнату теплом. Нина посмотрела на дочь — её глаза блестели, но уже не от слёз, а от чего-то нового. Надежды. Силы. Любви.
— Мы справились, мам, — сказала Маша, улыбнувшись впервые за день.
— Справились, — поправила Нина, и её голос был тёплым, как летнее солнце. — И всегда будем справляться!