— Ты что, совсем спятил, Борис?! — Яна швырнула кухонное полотенце на стол, и оно, словно белый флаг, который никто не собирался поднимать, соскользнуло на пол. Ее голос дрожал, как натянутая струна, готовая лопнуть. — Кредит на меня?! На меня оформлять, а ты, значит, в сторонке постоишь, да?!
Борис, сидя за кухонным столом, даже не поднял глаз от телефона. Его пальцы лениво листали ленту новостей, а лицо — бледное, с тонкими губами, сжатыми в привычную линию скупости — оставалось непроницаемым. Только бровь чуть дернулась, выдавая, что он все-таки слышал ее крик.
— Яна, не ори, — пробормотал он, не отрываясь от экрана. — Что такого? Кредит — это ж не навек. Возьмем путевки, отдохнем, а там разберемся.
— Разберемся?! — Яна уперла руки в бока, ее каштановые волосы, собранные в небрежный пучок, растрепались, и несколько прядей прилипли к вспотевшему лбу. — Ты хоть раз в жизни за что-то платил без оглядки? Хоть раз думал, как мне будет? Или только о своем кошельке печешься, а я так, сбоку припека?!
Кухня, пропахшая вчерашним борщом и утренним кофе, казалась слишком тесной для этого урагана эмоций.
Почему я всегда должна быть той, кто тянет? — думала она, глядя на мужа. Тянет дом, тянет его, тянет этот проклятый брак, который давно трещит по швам, как старый чемодан…
— Борис, — ее голос понизился, стал почти зловещим, — ты хоть понимаешь, что это мой кредитный рейтинг пойдет под откос, если что? Моя ответственность! А ты опять хочешь остаться чистеньким, как будто это не наша жизнь, а только моя головная боль!
Борис наконец отложил телефон. Его глаза, серые, как асфальт после дождя, встретились с ее взглядом. Он откинулся на стуле, скрестил руки на груди, и в его позе было что-то вызывающее, почти насмешливое.
— Яна, не драматизируй. Санаторий — это ж для тебя стараюсь. Ты же вечно ноешь, что устала, что спина болит, что нервы ни к черту. Вот, поедем в Карловы Вары, как ты хотела. Что тебе еще надо?
— Для меня стараешься?! — Яна шагнула к нему, ее кулаки сжались так, что ногти впились в ладони. — Ты даже за кофе в кафе платишь, будто тебе зубы рвут! А теперь я должна в долги влезать, чтобы ты мог там пузо греть и фотки в соцсети выкладывать?!
Борис закатил глаза, и этот жест, такой привычный, такой невыносимо пренебрежительный, подлил масла в огонь. Яна схватила со стола кружку — его любимую, с дурацкой надписью “Лучший босс” — и швырнула ее в стену. Кружка разлетелась с оглушительным треском, осколки брызнули по линолеуму, как осколки их семейной жизни.
— Хватит! — закричала она. — Я устала быть твоей подстилкой, Борис! Устала считать копейки, пока ты прячешь свои деньги, как скряга!
Борис вскочил, его лицо покраснело, но в глазах мелькнула не злость, а что-то похожее на страх.
— Ты чего творишь, ненормальная?! — рявкнул он. — Это моя кружка была!
— Твоя кружка, твои деньги, твоя жизнь! — Яна уже не могла остановиться. — А я кто? Прислуга? Банкомат на ножках?
Яна выбежала из кухни, забежала в спальню и заплакала. Почему я так живу? Почему позволяю ему решать за меня? Ее мысли путались, как провода в старой коробке, но одна была ясной: так больше нельзя.
На следующий день Яна сидела в маленькой кофейне на углу, где пахло ванилью и свежесмолотым кофе. Напротив нее, за столиком у окна, сидела Настя — подруга, с которой они делились всем: от рецептов пирогов до семейных тайн.
Настя, с ее ярко-рыжими волосами и вечно смеющимися глазами, была полной противоположностью Яны: легкая, уверенная, всегда готовая дать отпор. Ее пестрый шарф лежал на спинке стула, а пальцы нервно крутили ложечку в чашке с латте.
— Яночка, ну ты чего? — Настя наклонилась ближе, ее голос был мягким, но с ноткой возмущения. — Ты правда позволишь ему на тебя кредит повесить? Это ж Борис, он и копейку лишнюю не потратит, пока ты за него не заплатишь!
Яна вздохнула, глядя в окно, где прохожие кутались в шарфы, спасаясь от промозглого ветра. Ее отражение в стекле казалось бледным, почти призрачным.
— Насть, я не знаю, что делать… — Ее голос дрожал. — Он всегда такой был. Жадный, мелочный. Помнишь, как он мне на день рождения подарил сковородку? Сковородку, Настя! Сказал, что это “для семьи”. А я мечтала о духах…
Настя фыркнула, отхлебнув кофе.
— Сковородка — это, конечно, верх романтики. Слушай, Яна, ты же не дура. Ты красивая, умная, у тебя руки золотые. Зачем ты с этим скрягой мучаешься?
Яна отвела взгляд, ее пальцы теребили край салфетки, разрывая его на мелкие кусочки. Зачем? Этот вопрос она задавала себе тысячу раз.
Может, потому что двадцать лет назад Борис был другим — смешил ее до слез, носил на руках, обещал звезды с неба. А теперь от тех звезд остались только холодные искры, да и те гасли в его вечных “потом разберемся”.
— Я думала, санаторий — это шанс, — тихо сказала она. — Ну, знаешь, встряхнуться, вспомнить, как было. Но он даже тут… — Она замолчала, чувствуя, как ком в горле мешает говорить.
Настя положила руку на ее запястье, сжала его — тепло, уверенно.
— Яночка, послушай. Ты не обязана тащить его на себе. Хочешь санаторий? Поезжай сама. Возьми этот чертов кредит, но не для него — для себя. А лучше — брось его. Ты заслуживаешь большего.
Яна подняла глаза, и в них мелькнула искра — слабая, но живая. А что, если Настя права? Что, если я могу?
Вернувшись домой, Яна застала Бориса на диване. Он смотрел футбол, бутылка пива стояла на журнальном столике, а рядом валялась пустая пачка чипсов. Увидев ее, он лениво кивнул, словно ничего не произошло.
— Ну что, Яна, подумала? — спросил он, не отрываясь от экрана. — Берем путевки или будешь дальше ныть?
Яна замерла в дверях. Ее сердце колотилось, но теперь в нем было не только возмущение, но и что-то новое — решимость, острая, как лезвие. Она медленно подошла к дивану, посмотрела на мужа сверху вниз.
— Знаешь, Борис, — ее голос был спокойным, но в нем слышалась злость, — я возьму кредит. Но не на нас. На себя. И поеду одна. А ты… разбирайся со своими кружками и своей жадностью сам.
Борис замер, его рука с пультом повисла в воздухе. Впервые за годы Яна увидела в его глазах не раздражение, не насмешку, а растерянность.
— Ты… что? — выдавил он.
— Я ухожу, Борис, — сказала она, и каждое слово падало, как камень в воду, оставляя круги. — И это не угроза. Это обещание.
Она повернулась и вышла из комнаты, оставив его в тишине, нарушаемой только ревом футбольных фанатов с экрана. Внутри нее бушевал шторм, но за ним пробивался свет — слабый, но ясный. Свет новой жизни.
***
Яна стояла у окна в своем номере в санатории, глядя, как утреннее солнце пробивается сквозь сосны, отбрасывая золотистые блики на деревянный пол. Карловы Вары встретили ее тишиной — не той гнетущей, что царила в их с Борисом квартире, а мягкой, словно обнимающей.
Она вдохнула прохладный воздух, пахнущий хвоей и свободой, и впервые за годы почувствовала, как плечи расправляются, будто кто-то снял с них невидимый груз.
Я сделала это. Я здесь. Одна. Эта мысль, сначала пугающая, теперь искрилась в ней, как пузырьки в минеральной воде, которую она пила за завтраком. Кредит, оформленный на ее имя, уже не казался такой удавкой на шее. Это был ее выбор. Ее шаг.
В столовой, где пахло свежими круассанами и травяным чаем, она заметила его — Витю. Его глаза, глубокие, как озера в пасмурный день, поймали ее взгляд, и он кивнул — легко, без навязчивости.
— Скучно одной? — спросил он позже, когда они случайно оказались рядом у источника с минеральной водой. Его голос был низким, с легкой хрипотцой, как будто он много смеялся в молодости.
Яна вздрогнула, но не от раздражения, а от неожиданности. Она уже забыла, каково это — когда кто-то начинает разговор просто так, без подтекста.
— Не скучно, — ответила она, чуть улыбнувшись. — Свободно.
Витя прищурился, словно разгадывая загадку.
— Свобода — штука дорогая, — сказал он, постукивая пальцами по керамической кружке. — Но, знаешь, иногда за нее стоит заплатить.
Яна не ответила, но что-то в его словах зацепило ее, как крючок цепляет рыбу. Они разговорились — сначала о пустяках, о погоде и местных источниках, потом о жизни.
После знакомства они очень много гуляли. Витя рассказывал истории — смешные, грустные, живые, — и Яна ловила себя на том, что смеется так, как не смеялась годами. Это что, я еще могу так? — думала она, глядя на его руки, сильные, с мозолями от работы, но такие осторожные, когда он подавал ей чашку или придерживал дверь.
К концу двух недель Яна поняла: она не хочет возвращаться к прежней жизни. Не к Борису, не к его жадности, не к его вечным “потом разберемся”. Витя не обещал ей звезд, но в его взгляде было нечто большее — уважение. И это было как глоток воздуха после долгого погружения под воду.
Когда Яна вернулась домой, чемодан ее был тяжелее, чем обычно, — не из-за вещей, а из-за решимости, которая теперь жила в ней. Витя приехал с ней, остановился в гостинице неподалеку, но его присутствие, его спокойная уверенность, давали ей силы. Она знала, что впереди — буря. И она не ошиблась.
— Ты где была?! — Борис встретил ее в прихожей, его лицо было красным, как помидор, а глаза метали, как молнии. — Две недели пропадала, ни звонка, ни сообщения! А теперь еще и с каким-то мужиком?! В соцсетях видел тебя с ним!
Яна сняла пальто, повесила его на вешалку, медленно, словно растягивая момент. Ее сердце колотилось, но голос был ровным, как гладь озера перед штормом.
— Я была в санатории, Борис. Как ты и предлагал. А теперь я подаю на развод.
Слово “развод” упало между ними, как граната. Борис замер, его рот открылся, но слова застряли где-то в горле. Он шагнул к ней, но остановился, увидев в ее глазах что-то новое — злость, которой там раньше не было.
— Ты… что?! — выдавил он наконец. — С этим… с этим типом?! Ты из-за него?!
— Не из-за него, — Яна посмотрела ему прямо в глаза, и ее голос был холодным, как ноябрьский ветер. — Из-за тебя. Из-за того, что я двадцать лет жила для тебя, а ты не дал мне ничего, кроме сковородок и счетов. Я устала, Борис. Хватит.
— Ты не разведешься, я не дам тебе этого сделать! — заорал он.
Дверь за спиной Яны скрипнула, и в прихожую вошел Витя. Он не сказал ни слова, просто стоял, высокий, спокойный, как скала, которая не боится шторма. Его присутствие наполнило комнату тишиной, тяжелой, как грозовые тучи. Борис посмотрел на него, потом на Яну, и его лицо исказилось от ярости и… страха.
— Это он?! — прошипел Борис, тыча пальцем в Витю. — Этот твой… хахаль?!
— Не смей, — Яна шагнула вперед, ее глаза горели. — Витя — человек, который напомнил мне, что я живая. А ты… ты только отбирал у меня жизнь.
Борис открыл рот, чтобы что-то сказать, но слова его подвели. Он отступил назад, споткнулся о порог и чуть не упал. Яна видела, как его руки дрожат, как его лицо, всегда такое уверенное, теперь покрывается пятнами растерянности.
— Я подаю на развод завтра, — сказала она, и каждое слово было как удар молота. — Собирай свои вещи, Борис. Это мой дом.
Она повернулась и вышла из прихожей, оставив его стоять посреди осколков их прошлого. Витя молча пошел за ней.
Развод прошел быстро, но Борис не сдавался до последнего.
— Ты никто без меня, слышишь? Никто! Этот твой Витя — он просто аферист, который на твои деньги позарился! — кричал он.
— Это не Витя на мои деньги позарился. Это ты всю жизнь жил за мой счет. За мою любовь, за мое терпение, за мою жизнь. Но теперь — все! — ответила Яна.
Борис открыл рот, чтобы ответить, но она подняла руку, останавливая его.
— Я не хочу больше слушать твои оправдания. Уходи. Квартира моя, ты сам это знаешь. И не смей мне угрожать — я уже не та, кем была.
Борис замер, его взгляд метался по комнате, словно он искал, за что зацепиться. Но в этой комнате, пропахшей их прошлым — борщом, его пивом, ее слезами, — уже не было ничего, что могло бы его удержать. Он схватил куртку и выбежал из квартиры.
Прошло три месяца.
Яна переехала в небольшой домик на окраине города, который они с Витей арендовали вместе. Это был не дворец, но в нем пахло свежей краской и надеждой. По утрам она пила кофе на веранде, слушая, как поют птицы, а Витя, сидя рядом, рассказывал ей о своих планах — о путешествиях, о маленьком саду, который он хотел разбить за домом.
— Яна, — сказал он однажды, глядя на нее поверх своей чашки, — ты знаешь, что ты — как солнце? Когда ты улыбаешься, все вокруг светлее становится.
Она засмеялась, отмахнувшись, но в груди разлилось тепло. Солнце. Я — солнце. Когда-то она думала, что ее свет давно погас, но теперь чувствовала, как он разгорается с каждым днем.
Настя, заглядывая к ним в гости, не уставала подтрунивать:
— Ну что, Яночка, нашла своего принца? — Она подмигивала, разливая чай по чашкам. — Или это ты сама теперь королева?
— Королева, — ответила Яна, и ее глаза искрились. — Но без короны. Мне и без нее хорошо.
Борис иногда звонил, то умоляя вернуться, то угрожая судом, но Яна больше не отвечала. Его голос, когда-то такой властный, теперь звучал как эхо из прошлого, которое растворялось в ее новой жизни. Она не держала на него зла — он был частью ее пути, но этот путь закончился.
Вечером, сидя на веранде, Яна смотрела на закат, окрашивающий небо в золотой и розовый. Витя сидел рядом, его рука лежала на ее плече, теплая, надежная. Она закрыла глаза, чувствуя, как ветер касается ее лица, и подумала: Вот оно. Мое. Не чье-то. Мое.
И в этом закате, в этом ветре, в этом тепле она наконец-то нашла себя — женщину, которая выбрала не просто свободу, а жизнь, полную света и любви.