Гостиная пахла свежесваренным кофе и чуть пригоревшими оладьями, которые я утром жарила для Вари. На диване валялась её кукла с растрепанными косичками, а на журнальном столе — недочитанный журнал с заголовком про "10 способов сохранить семью". Иронично.
Олег сидел напротив, в своем любимом кресле, ссутулившись, будто собирался на меня наброситься. Его пальцы нервно теребили подлокотник, а глаза, обычно тёплые, сейчас были холодными, как февральское утро.
— Кира, я не шучу. Нам надо поговорить. — Его голос был низким, с хрипотцой, как будто он сдерживал крик.
Я замерла, держа в руках кружку с кофе, который уже остыл. Варя в своей комнате напевала что-то из мультика, её тоненький голосок доносился через приоткрытую дверь. Сердце сжалось. Я знала, к чему он клонит. Это не первый наш скандал за месяц, но сегодня в воздухе висело что-то тяжелое, как перед грозой.
— Что опять, Олег? — Я поставила кружку на стол, слишком резко, и она звякнула о стеклянную поверхность. — Что я опять сделала не так? Забыла твои носки постирать или не ту колбасу купила?
Он скривился, будто я его ударила.
— Не прикидывайся, Кира. Я про Варю. — Он сделал паузу, словно проверял, как я среагирую. — Я хочу, чтобы ты сделала тест ДНК.
Я замерла. Кровь ударила в виски, и на секунду показалось, что я ослышалась. Тест ДНК? Для Вари? Моей Вари, которая каждое утро забирается к нам в постель и просит рассказать сказку? Я медленно выдохнула, стараясь не сорваться сразу.
— Ты… что? — Мой голос дрожал, но я пыталась держать себя в руках. — Ты серьёзно думаешь, что Варя не твоя дочь?
Олег встал, прошелся по комнате, его шаги гулко отдавались на деревянном полу. Он остановился у окна, глядя на улицу, где соседка тётя Маша поливала свои розы. Его спина была напряжена, как струна.
— Я не знаю, Кира. Не знаю, во что верить. Ты вечно где-то пропадаешь, с этой своей Настей, с работы поздно приходишь… — Он повернулся, и его глаза впились в меня, как булавки. — А Варя… она ведь совсем на меня не похожа.
Я почувствовала, как внутри всё закипает. Пять лет брака, пять лет, когда я тащила на себе дом, Варю, его бесконечные командировки, а теперь он так себя ведет? Я шагнула к нему, сжав кулаки.
— Ты обвиняешь меня в измене? — Мой голос сорвался на крик. — Ты правда думаешь, что я, мать твоей дочери, могла… да как ты вообще смеешь?!
— А что я должен думать?! — Олег тоже повысил голос, и его лицо покраснело. — Ты думаешь, я слепой? Видел, как ты с этим своим коллегой на корпоративе хихикала! А потом эти твои "девичники" с Настей, где вы до полуночи где-то шляетесь!
— Шляемся? — Я чуть не задохнулась от возмущения. — Я с Настей в кафе сижу, потому что мне иногда нужно выдохнуть, Олег! Я не робот, я не могу только борщ варить и памперсы менять!
Варя, услышав крики, выглянула из своей комнаты.
— Солнышко, иди поиграй, ладно? — мягко сказала я.
Я посмотрела на Олега и вдруг поняла: он правда боится, что Варя не его. Эта мысль ударила, как молния, и я почувствовала, как гнев сменяется болью. Как он мог? После всего, что мы прошли?
***
Познакомились мы с Олегом семь лет назад. Мы быстро закрутили роман, через год поженились, а ещё через год родилась Варя. Но с её появлением всё изменилось. Олег стал часто уезжать в командировки и ревновать меня буквально ко всем. А я… я просто устала доказывать, что люблю его.
Настя, моя лучшая подруга, была моей отдушиной. Она — художница, вечно с растрепанными волосами и яркими шарфами, которые она вязала сама. Настя умела слушать, умела смеяться так, что даже в самый паршивый день становилось легче. Но Олег её недолюбливал. "Она тебя на всякую ерунду подбивает", — говорил он. А я просто хотела иногда почувствовать себя не только мамой и женой, но и собой.
Тётя Маша, наша соседка, была женщиной из другого времени. Ей было за семьдесят, но она всё ещё носила яркие платья и каждый день поливала свои розы, напевая старые песни.
Она обожала Варю, приносила ей конфеты и рассказывала сказки про принцесс. Иногда я ловила себя на мысли, что тётя Маша — единственный человек, который не ждёт от меня ничего, кроме улыбки.
Я сидела на кухне, глядя на свою чашку, пока Олег собирал свои вещи. Он сказал, что поедет к матери, "подумать". Я не стала его останавливать. Дверь хлопнула, и дом будто выдохнул. Варя подбежала ко мне, прижалась, её маленькие ручки обняли мою шею.
— Мам, вы с папой поругались? — спросила она, и её голос дрожал.
— Всё будет хорошо, малыш, — соврала я, гладя её по голове. Но внутри всё кричало: как он мог? Как он мог сомневаться в нашей дочери?
Я позвонила Насте. Она приехала через полчаса, с бутылкой вина и коробкой шоколадных конфет.
— Кир, он просто псих, — сказала она, разливая вино по бокалам. — Это его тараканы, не твои. Варя — вылитый он, ты что, не видишь? Те же глаза, тот же упрямый подбородок.
Я кивнула, но в горле стоял ком. Настя права, но это не отменяло того, что Олег мне не верит. Я чувствовала себя как стеклянная ваза, которую он швырнул об пол, и теперь я собираю осколки, чтобы не порезаться.
— Я сделаю этот тест, — тихо сказала я. — Не потому, что он прав. А потому, что хочу, чтобы он заткнулся.
Настя посмотрела на меня с тревогой.
— Ты уверена? Это же… как будто ты оправдываешься.
— А что мне делать? — Я почти кричала. — Он не успокоится, пока не увидит бумажку с результатами! Он уже решил, что я… что я гулящая!
Слово "гулящая" резануло, как нож. Я вспомнила, как он бросил его мне в лицо во время нашей последней ссоры. Оно звучало грязно, как плевок. Я встала, прошлась по кухне, пытаясь унять дрожь в руках. На подоконнике стояла тётя Машина баночка с вареньем — она вчера принесла, "для Вари". Я уставилась на неё, будто эта банка могла дать мне ответы.
На следующий день я записалась на тест ДНК. Это было унизительно — сидеть в стерильной клинике, заполнять анкеты, смотреть, как медсестра берёт у Вари мазок из щёчки. Варя смеялась, думая, что это игра, а я едва сдерживала слёзы. Олег настоял, чтобы был и его образец, и я видела, как он нервно теребит ремешок часов, пока ждал своей очереди.
Результаты пришли через неделю.
Я сидела на кухне, глядя на конверт, который лежал на столе, как бомба с часовым механизмом. Олег был на работе, Варя — в садике. Я открыла конверт дрожащими руками. 99,9% — Варя наша дочь. Его дочь. Моя дочь. Я закрыла глаза, чувствуя, как слёзы текут по щекам. Не от радости, а от облегчения вперемешку с яростью. Я не должна была это доказывать. Никто не должен.
Когда Олег вернулся, я молча положила перед ним лист с результатами. Он пробежал глазами по строчкам, и его лицо смягчилось. Он попытался взять меня за руку, но я отдёрнула её.
— Кира, прости, я… я был неправ, — начал он, но я перебила.
— Ты назвал меня гулящей, Олег. Ты заставил меня доказывать, что наша дочь — твоя. Ты хоть понимаешь, как это больно? — Мой голос дрожал, но я не собиралась молчать. — Я пять лет тащила этот дом, пока ты мотался по командировкам. Я не спала ночами, когда Варя болела. А ты… ты решил, что я тебе изменяю?
Он опустил голову, и я видела, как его плечи дрожат. Впервые за долгое время он выглядел не злым, а сломленным.
— Я боялся, Кира. Боялся, что потеряю вас. — Его голос был тихим, почти шепотом. — Я видел, как ты отдаляешься, как тебе весело с Настей, а со мной… со мной ты просто молчишь.
Я смотрела на него и понимала, что он прав. Не в своих подозрениях, нет. Но в том, что мы отдалились. Где-то между пелёнками, счетами и его командировками мы потеряли друг друга. Я вздохнула, чувствуя, как гнев уходит, оставляя за собой усталость.
— Олег, я не изменяла тебе. Никогда. Но если ты мне не веришь, если ты будешь видеть во мне врага… я не знаю, как мы будем дальше.
Он кивнул, и в его глазах блеснули слёзы. Впервые за долгое время я видела его таким — уязвимым, настоящим. Может, это был шанс. Не для него, а для нас.
Прошла неделя.
Мы с Олегом начали ходить к семейному психологу. Не потому, что я верила в чудеса, а потому, что хотела понять, можно ли склеить то, что треснуло. Варя по-прежнему пела свои песенки и рисовала нам с Олегом картинки, где мы держимся за руки.
Тётя Маша всё так же приносила своё варенье, а Настя учила меня вязать шарфы, чтобы "отвлечься от всей этой ерунды".
Я научилась говорить с Олегом. Не кричать, не молчать, а говорить. И он учился слушать. Иногда я смотрела на Варю, на её голубые глаза, и думала: она — наш якорь. Не потому, что доказала что-то тестом, а потому, что она — это мы. И, может, ради неё мы найдём дорогу друг к другу. А может, ради самих себя.
Прошёл месяц.
Гостиная уже не пахла кофе. Теперь в воздухе витал запах картона и скотча — я собирала коробки. Варя сидела на полу, обнимая свою куклу с растрепанными косичками, и смотрела, как я складываю её игрушки в пластиковый контейнер. Её голубые глаза, такие похожие на Олеговы, были полны вопросов, но она молчала. Я старалась не встречаться с ней взглядом — боялась, что не выдержу и разревусь.
— Мам, мы надолго к бабушке? — наконец спросила она, теребя кукольное платье.
Я присела рядом, погладила её по голове. В горле стоял ком, но я заставила себя улыбнуться.
— На какое-то время, солнышко. Там хорошо, бабушка печёт твои любимые булочки с корицей, помнишь?
Варя кивнула, моя малышка. Ради неё я должна была быть сильной.
Прошёл месяц с того дня, как я показала Олегу результаты теста ДНК. Месяц, полный неловких разговоров, осторожных попыток наладить контакт и сеансов у психолога, который, кажется, больше уставал от нас, чем мы от него.
Олег старался. Он приносил цветы, пытался шутить, как раньше, даже предложил устроить семейный пикник. Но каждый раз, когда он смотрел на меня, я видела в его глазах тень того самого слова — "гулящая". Оно въелось в меня, как пятно от красного вина на белой скатерти. Сколько ни три, не отмоешь.
Я пыталась. Правда пыталась. Ложилась с ним в постель, готовила его любимые котлеты, слушала, как он рассказывает про работу. Но каждый раз, когда он брал меня за руку, я вспоминала, как он заставил меня доказывать, что Варя — его дочь. Это было как трещина в стекле — вроде всё ещё держится, но стоит чуть нажать, и всё разлетится вдребезги.
Настя приходила почти каждый вечер. Она садилась на кухне, ставила передо мной бокал вина и говорила:
— Кир, ты не обязана это терпеть. Ты не его собственность. Если тебе плохо, уходи.
Я отмахивалась, но её слова оседали в голове, как пыль на старой мебели.
Решение уехать к маме пришло не сразу. Это было как река, которая долго подмывает берег, пока он не обрушится. Я сначала позвонила маме и она ответила:
— Приезжай, Кира. Место для вас с Варей всегда найдётся.
Я не рассказала Олегу сразу. Сначала собрала вещи — свои кофты, Варины платьица, пару её любимых книжек. Олег вернулся из командировки поздно вечером, когда я уже заклеивала последнюю коробку. Он замер в дверях гостиной, глядя на меня. Его лицо побледнело, как будто он увидел привидение.
— Кира, что это? — Его голос был хриплым, почти чужим.
Я выпрямилась, вытерла пыльные руки о джинсы. Сердце колотилось, но я заставила себя говорить спокойно.
— Я уезжаю, Олег. К маме. С Варей.
— Ты… ты серьёзно? Из-за того теста? Кира, я же извинился, я был дураком, я…— Олег шагнул ко мне и хотел схватить за руку.
— Это не только из-за теста, я просто устала от твоих подозрений и недоверия ко мне — перебила я.
— А ты заберешь у меня Варю? — тихо спросил он.
— Олег, она твоя дочь и ты можешь с ней видеться — сказала я. — Но я… я больше не могу быть с тобой.
Он опустился на диван, закрыл лицо руками. Я видела, как его плечи вздрагивают, но не подошла. Не могла. Я взяла коробку с Вариными игрушками и вышла в коридор, где уже стояла сумка с нашими вещами.
***
Мамин дом встретил нас запахом булочек и свежесваренного компота. Варя сразу побежала в сад, где росли яблони, а я сидела на веранде, глядя, как она собирает одуванчики.
Мама поставила передо мной кружку с облепиховым чаем и молча погладила по плечу. Её руки были тёплыми, натруженными, и от этого прикосновения я наконец позволила себе заплакать.
— Я думала, я смогу, мам, — прошептала я. — Думала, ради Вари надо терпеть. Но я не могу. Я как будто растворяюсь рядом с ним.
Мама кивнула, её глаза были серьёзными, но добрыми.
— Кира, ты не обязана растворяться ради кого-то. Даже ради Вари. Ты — это ты. И у тебя есть право быть счастливой.
Я смотрела на Варю, которая смеялась, пытаясь сплести венок из одуванчиков. Она была как маленький солнечный луч, пробивающийся сквозь тучи. И я поняла, что сделала правильно. Не для Олега, не для себя даже — для неё. Чтобы она росла с мамой, которая не боится быть собой.
Олег звонил. Каждый день. Иногда я брала трубку, иногда нет. Он приезжал раз в неделю, привозил Варины любимые конфеты и пытался говорить со мной. Я не запрещала ему видеться с дочкой, но каждый раз, когда он смотрел на меня, я видела в его глазах ту же тень. И знала, что не вернусь.
Настя приехала через неделю. Она привезла свои краски и холст, и мы с Варей рисовали закат над маминым садом. Настя смеялась, размазывая краску по щекам, а Варя визжала от восторга, когда у неё получилось кривое, но яркое солнце. Я смотрела на них и думала: вот оно, моё счастье. Не идеальное, не как в журналах, но моё.
Тётя Маша прислала письмо, вложив в него баночку варенья и записку: "Кира, держись. Жизнь — она как мои розы, иногда надо обрезать старые ветки, чтобы выросли новые". Я улыбнулась, читая её слова. Она была права. Я обрезала то, что тянуло меня вниз. И, может, теперь у меня будет шанс вырасти заново.
Солнце садилось за маминым садом, окрашивая яблони в золотистый свет. Варя бегала по траве, гоняясь за бабочкой, её смех звенел, как колокольчик, и я ловила себя на мысли, что впервые за долгое время дышу свободно.
Мама сидела рядом на веранде, в её руках дымилась кружка с облепиховым чаем, а на столе лежала та самая баночка варенья от тёти Маши — как маленький маяк, напоминая, что доброта всё ещё есть в этом мире.
Прошло три месяца с тех пор, как мы с Варей приехали сюда. Три месяца, которые были похожи на медленный выдох после долгого, удушливого затаивания дыхания.
Я устроилась на работу в местный салон красоты — ничего грандиозного, но мне нравилось слушать болтовню клиенток, их истории о внуках и соседских сплетнях. Это было как возвращение к себе той, что когда-то смеялась на свадьбе, где я встретила Олега. Только теперь я училась смеяться для себя, а не для него.
Олег всё ещё звонил. Реже, но упорно. Иногда он приезжал, и я видела, как он меняется. Он стал мягче, говорил с Варей так, будто боялся упустить каждую секунду с ней. Я не запрещала ему приезжать — Варя его обожала, а я… я не хотела быть той, кто отбирает у ребёнка отца.
Но каждый раз, когда он смотрел на меня, я чувствовала холодок — не злость, не обиду, а просто пустоту. Ту самую пустоту, которая появляется, когда любовь вытекает, как вода из прохудившегося кувшина.
Однажды вечером он приехал без звонка. Варя уже спала, укрытая маминым вязаным пледом. Я вышла на веранду, где он стоял, неловко переминаясь с ноги на ногу. В его руках была коробка с Вариными любимыми конфетами и какой-то свёрток, завёрнутый в крафтовую бумагу.
— Кира, — начал он, и его голос был тихим, почти умоляющим. — Я знаю, что всё испортил. Я… я не прошу тебя вернуться. Но я хочу, чтобы ты знала: я понял. Понял, как был неправ.
Я молчала, глядя на него. Его лицо, освещённое тусклым светом фонаря, казалось старше, чем раньше. Морщины у глаз стали глубже, а в волосах пробивалась седина. Я вдруг подумала, что он тоже потерял что-то в этой истории. Не только меня, но и себя.
— Это для Вари, — он протянул свёрток. — И… для тебя, если захочешь.
Я взяла свёрток, не открывая. Это был альбом для рисования и набор красок — Варя обожала рисовать, и Олег, видимо, это запомнил. Я кивнула, не зная, что сказать. Спасибо? Прощай? Всё хорошо? Ничего из этого не подходило.
— Олег, — наконец сказала я, и мой голос был спокойным, как гладь озера. — Я не злюсь на тебя. Но я не могу вернуться. Не потому, что ты был неправ, а потому, что я хочу жить для себя. И для Вари.
Он кивнул, его губы дрогнули, но он не заплакал. Просто посмотрел на меня, как будто хотел запомнить каждую черту моего лица, и ушёл. Я стояла на веранде, слушая, как его машина отъезжает, и чувствовала, как внутри что-то отпускает. Не боль, не обида — а груз, который я тащила слишком долго.
На следующий день я сидела с Настей в маминой гостиной. Она приехала на выходные, привезла свои краски и холст, и мы с Варей снова рисовали. На этот раз — ромашки, которые росли у забора. Варя сосредоточенно выводила жёлтые серединки, а Настя, как всегда, размазала краску по щеке и смеялась, глядя на её старания.
— Кир, ты выглядишь… живой, — сказала она, отпивая глоток компота. — Не как раньше. Как будто ты снова дышишь.
Я улыбнулась, глядя на Варю. Она была моим солнцем, моим смыслом. Но Настя была права — я начала дышать и для себя. Я записалась на курсы флористики, о которых мечтала ещё в юности.
Купила себе платье — яркое, с цветочным узором, какое никогда бы не надела при Олеге. И каждый вечер, уложив Варю, я садилась на веранде с маминым чаем и слушала тишину. Она была не пугающей, а тёплой, как объятия.
Тётя Маша прислала ещё одну баночку варенья с запиской: "Кира, ты цветёшь, как мои розы. Не бойся новых бутонов". Я прижала записку к груди, чувствуя, как слёзы щиплют глаза. Но это были не слёзы боли, а слёзы облегчения. Я не просто обрезала старые ветки, как она писала. Я начала расти заново.
Варя подбежала ко мне, протягивая свой рисунок — кривые ромашки с яркими лепестками. Я обняла её, чувствуя, как её маленькое сердце бьётся рядом с моим. И я знала: мы не просто справимся. Мы будем счастливы. Не ради кого-то, а ради себя.