Гостиная в квартире Никиты и Марины пахла свежесваренным кофе и слегка подгоревшими тостами. На диване, закинув ноги на подлокотник, сидела Катя, листая что-то в телефоне. Ее длинные светлые волосы, собранные в небрежный пучок, то и дело падали на лицо, и она раздраженно их откидывала.
На журнальном столике валялись пустая пачка чипсов, пара мятых салфеток и стакан с недопитым соком. Марина, стоя у кухонного порога, нервно теребила ручку кружки, а Никита, сидя в кресле, смотрел в телевизор, где без звука мелькали кадры какого-то старого сериала.
— Катя, ты опять посуду за собой не помыла, — голос Марины дрожал, будто она сдерживала крик. — Я же просила, ну сколько можно?
Катя даже не подняла глаз от телефона.
— Ой, Марин, да ладно тебе. Завтра помою, — лениво бросила она, не отрываясь от экрана. — Чего ты завелась?
Марина сжала кружку так, что пальцы побледнели. Она перевела взгляд на Никиту, надеясь на поддержку, но тот лишь пожал плечами, будто говоря: «А что я могу?»
— Завтра? — Марина шагнула ближе, голос ее стал резче. — Ты уже неделю «завтра» обещаешь! Я не прислуга, Катя, у меня работа, дом, дела!
Катя наконец отложила телефон и посмотрела на невестку. Ее глаза, такие же серо-голубые, как у Нины Викторовны, свекрови, сверкали вызовом.
— Ну, сорян, что ли. Я же не специально. Просто некогда, — она скрестила руки на груди. — У меня, между прочим, колледж, тусовки, жизнь кипит. А ты тут из-за какой-то тарелки психуешь.
Никита кашлянул, выключая телевизор.
— Кать, давай без этого, — сказал он устало. — Просто убери за собой, и все. Мы же договаривались.
— Договаривались, — передразнила Катя, вставая с дивана. Ее джинсы с высокой талией и кроп-топ выглядели так, будто она собралась на вечеринку, а не в колледж. — Вы с мамой договорились, а меня никто не спросил. Я вообще не хотела сюда переезжать!
Марина открыла было рот, но хлопнула дверь — Катя ушла в свою комнату, громко включив музыку. Бум-бум-бум от басов разносилось по всей квартире, будто сердце дома колотилось в истерике.
Марина опустилась на стул, глядя в пол. Никита подошел, положил руку ей на плечо.
— Марин, ну потерпи. Мама обещала, что это ненадолго. Катя привыкнет, втянется…
— Привыкнет? — Марина резко повернулась к нему. — Никит, она уже месяц живет, и что? Разбрасывает вещи, таскает мою косметику, домой в три ночи является! А я должна молчать, потому что это твоя сестра?
Никита вздохнул, убирая руку.
— Я поговорю с ней. И с мамой тоже.
— С мамой? — Марина горько усмехнулась. — Нина Викторовна уже решила за нас, что Катя у нас жить будет. А мы кто? Прислуга для ее принцессы?
***
Марина и Никита поженились три года назад. Их маленькая двушка на окраине города была их гордостью: они сами копили на ремонт, выбирали обои, спорили из-за цвета штор.
Марина, тридцатилетняя бухгалтер с аккуратным каре и привычкой планировать все до мелочей, мечтала о спокойной семейной жизни. Никита, инженер с добродушной улыбкой и вечной щетиной, был ее опорой, хотя иногда слишком уступал своей властной матери, Нине Викторовне.
Нина Викторовна, женщина шестидесяти лет с идеально уложенными волосами и стальным взглядом, привыкла, что ее слово — закон. Когда ее младшая дочь, Катя, поступила в колледж на дизайнера, Нина Викторовна решила, что общежитие — не для ее девочки.
«Там грязь, шум, чужие люди!» — заявила она и настояла, чтобы Катя жила у Никиты и Марины. Никита, как всегда, не спорил с матерью, а Марина, хоть и пыталась возразить, уступила — не хотела ссориться со свекровью.
Катя, восемнадцатилетняя бунтарка с маникюром, как произведение искусства, и вечной жвачкой во рту, была любимицей Нины Викторовны. Мать баловала ее с детства: лучшие игрушки, модные шмотки, никаких обязанностей.
Катя привыкла, что все решают за нее, но при этом ненавидела, когда кто-то указывал, что делать. Колледж она выбрала, чтобы «оторваться», а не учиться, и теперь ее жизнь состояла из тусовок, сторис в социальных сетях и бесконечных ссор с Мариной.
Дядя Витя, брат Нины Викторовны, был полной противоположностью сестры. Простой, добродушный, слегка потрепанный жизнью дальнобойщик, он любил заезжать к Никите и Марине с гостинцами — то пирожки от какой-нибудь придорожной кафешки, то баночку меда от знакомого пасечника. Он обожал подтрунивать над Катей, но та лишь фыркала в ответ.
***
Вечер следующего дня был душным, как перед грозой. Марина стояла у плиты, помешивая картошку, когда в дверь позвонили. Это был дядя Витя, с пластиковым пакетом в руках и широкой улыбкой.
— Привет, семейство! — прогундосил он, снимая кепку. — Привез вам малинку с дачи, свеженькая, только сорвал!
Марина улыбнулась, но улыбка вышла натянутой.
— Спасибо, дядь Вить. Проходи, садись.
Катя, сидя на диване с наушниками, даже не посмотрела на гостя. Дядя Витя плюхнулся в кресло, оглядывая комнату.
— Ну, что у вас тут? Опять Катюха бузит? — он подмигнул, но в голосе чувствовалась тревога.
— Не то слово, — буркнула Марина, бросая взгляд на Катю. — Вчера до двух ночи где-то шаталась, а сегодня опять лекции прогуляла.
Катя выдернула один наушник.
— Ой, Марин, ты прям следователь. Может, мне еще дневник вести, как в школе?
— А может, тебе начать вести себя как взрослый человек? — не выдержала Марина. — Ты живешь в нашей квартире, Катя! Хоть бы мусор вынесла раз в неделю!
Катя вскочила, швырнув наушники на диван.
— Да что ты ко мне прицепилась? Я тебе мешаю? Так скажи маме, пусть заберет меня! Только она не заберет, потому что ей так удобно!
Никита, до этого молча листавший телефон, поднял голову.
— Кать, хватит. Ты же знаешь, что мама решила…
— А ты, Никит, всегда мамин сынок был! — Катя почти кричала. — Почему я должна тут жить, как в тюрьме? Я же не просила!
Марина почувствовала, как внутри все сжимается. Она поставила сковородку на плиту и повернулась к Кате.
— Никто тебя в тюрьму не сажал. Но это наш дом, понимаешь? Наш! И я не хочу каждый день выгребать твои крошки с дивана или искать свои вещи в твоей комнате!
Дядя Витя кашлянул, пытаясь разрядить обстановку.
— Девочки, ну-ка, тихо. Давайте без криков. Катюш, ты правда перегибаешь. А то я тебя в рейс с собой заберу, будешь грузы тягать, быстро научишься порядок любить.
Катя закатила глаза.
— Ой, дядь Вить, не начинай. Я и так норм.
— Норм? — Марина шагнула к ней, голос дрожал от злости. — Ты хоть раз сказала «спасибо» за то, что мы тебя приютили? Хоть раз подумала, каково нам?
Катя замерла, будто слова Марины ударили ее по лицу. Она открыла рот, но вместо ответа схватила телефон и выбежала из квартиры, хлопнув дверью так, что ваза на полке дрогнула.
Марина сидела на кухне, глядя на остывшую картошку. Никита молчал, теребя ложку. Дядя Витя, допив чай, покачал головой.
— Сложно вам, ребят. Катюха — она как буря, налетит и не заметит, что натворила. Но вы держитесь. Она молодая, ей бы мозги на место вставить.
Марина кивнула, но внутри у нее кипело. Она вспоминала, как мечтала о своем уютном гнезде с Никитой, как они планировали ребенка, как строили планы. А теперь их дом стал полем боя, где Катя — как мина, готовая взорваться в любой момент. Но хуже всего было чувство, что она, Марина, теряет контроль. Над домом, над мужем, над собой.
— Никит, — тихо сказала она. — Я больше так не могу. Или мы что-то решаем, или я уеду к маме.
Никита посмотрел на нее, и в его глазах мелькнула паника.
— Марин, ну ты чего? Мы же семья…
— Семья? — она горько улыбнулась. — А где наша семья, Никит? Где наш дом? Все утонуло в Катином бардаке и маминых приказах.
Через неделю Нина Викторовна приехала в гости. Она вошла в квартиру с видом генерала, осматривающего поле боя. Ее сумочка, аккуратно поставленная на тумбочку, и идеально выглаженный костюм контрастировали с хаосом в гостиной: Катя опять оставила одежду на диване, а на столе валялись пустые бутылки из-под газировки.
— Ну что, дети, как дела? — Нина Викторовна улыбнулась, но глаза остались холодными. — Катя говорит, вы ее совсем замучили.
Марина почувствовала, как кровь прилила к щекам.
— Замучили? Нина Викторовна, это мы тут мучаемся! Катя ничего не делает, домой когда хочет приходит, а я должна за ней убирать!
Свекровь подняла бровь.
— Марина, ты преувеличиваешь. Она же ребенок, ей учиться надо, а не полы мыть. Вы же взрослые, потерпите.
— Ребенок? — Марина почти сорвалась на крик. — Ей восемнадцать, она не ребенок! И это наш дом, а не общежитие для Кати!
Нина Викторовна поджала губы. Никита попытался вмешаться:
— Мам, Марина права. Мы не справляемся. Может, Кате лучше в общагу?
— В общагу? — Нина Викторовна посмотрела на сына так, будто он предал ее. — Ты хочешь, чтобы моя дочь жила с какими-то чужаками? Никита, я думала, ты семейный человек.
Марина почувствовала, как внутри что-то щелкнуло. Она больше не могла молчать.
— Нина Викторовна, — голос ее был твердым, как никогда. — Это наш дом. И если Катя не начнет уважать нас, она здесь жить не будет. Я устала. Мы оба устали.
Повисла тишина. Даже Катя, стоявшая в дверях своей комнаты, замерла, не решаясь вставить слово. Нина Викторовна посмотрела на Марину, потом на Никиту, и впервые в ее взгляде мелькнула неуверенность.
Через месяц Катя переехала в общежитие.
Нина Викторовна, хоть и ворчала, согласилась, что так будет лучше. Марина и Никита начали понемногу восстанавливать свой дом — не только убирая Катин бардак, но и возвращая в него тепло. Марина стала чаще улыбаться, а Никита — смелее говорить «нет» своей матери.
Катя, к удивлению всех, начала ходить на лекции и даже записалась в кружок дизайна. Дядя Витя, заезжая с очередной банкой меда, подмигивал: «Ну что, семейство, буря улеглась?»
А Марина, глядя на мужа, думала, что их дом, как старый корабль после шторма, все еще держится на плаву. И, может, даже стал крепче.
Гостиная Никиты и Марины, казалось, наконец обрела покой. После того как Катя переехала в общежитие, квартира вернулась к своему уюту: диван больше не утопал в чужих вещах, раковина сияла чистотой, а вечера наполнялись лишь тихим тиканьем часов и шелестом страниц журнала, который листала Марина.
Никита, сидя за ноутбуком, разбирал чертежи для нового проекта, изредка бросая жене теплые взгляды. Их маленький мир, как старый сад после бури, начал оживать, пуская новые ростки.
Но в один из таких вечеров тишину разорвал звонок в дверь — резкий, настойчивый, будто кто-то стучал кулаком. Марина, вздрогнув, пролила чай на стол. Никита нахмурился, взглянув на часы — почти десять вечера.
— Кто там в такое время? — пробормотал он, вставая.
На пороге стояла Катя. Ее глаза были красными, тушь размазалась по щекам, а в руках она сжимала огромную спортивную сумку, из которой торчала ручка зонта. За ней маячила Нина Викторовна, ее губы были сжаты в тонкую линию, а взгляд, как всегда, не терпел возражений.
— Что случилось? — Марина почувствовала, как сердце екнуло.
— Катя возвращается, — отрезала Нина Викторовна, входя без приглашения. — Общежитие — это кошмар. Соседки шумят, в комнате бардак, учиться невозможно! Моя дочь так жить не будет.
Катя шмыгнула носом, бросив сумку на пол.
— Там ужас, Марин. Я пыталась, правда. Они мои эскизы вечно трогают, музыку включают до ночи! — ее голос дрожал, но в нем сквозило раздражение. — Я не могу там оставаться.
Никита и Марина переглянулись. Внутри у Марины все сжалось, как пружина, готовая лопнуть. Она вспомнила, как они с Никитой отвоевали свой дом, как наслаждались покоем. И вот — все заново?
— Нина Викторовна, — начала Марина, стараясь говорить спокойно, — мы же договорились. Катя в общежитии, мы помогаем, чем можем, но…
— Никаких «но»! — свекровь взмахнула рукой, будто отгоняя назойливую муху. — Вы семья! Не бросите же вы Катю в таком месте?
Никита кашлянул, явно пытаясь собраться с мыслями.
— Мам, давай разберемся. Что там в общежитии? Может, можно с соседками поговорить?
Катя фыркнула, скрестив руки.
— Поговорить? Никит, они меня терпеть не могут! Я не такая, как они, понимаешь? Я не хочу туда возвращаться!
Марина почувствовала, как терпение тает, как песок в часах.
— Катя, а ты думала, что в общежитии будут все по струнке ходить? — ее голос задрожал. — Там свои правила, надо учиться уживаться, а не…
— Ой, Марин, опять ты за свое! — Катя вскочила, чуть не опрокинув стул. — Ты вечно против меня! Думаешь, мне там весело было? Я вообще этот колледж не хотела!
Нина Викторовна шагнула вперед, встав между дочерью и Мариной.
— Марина, хватит. Ты не понимаешь, каково ей. Она творческая, ей нужно пространство, а не этот хаос в общежитии! А ты только и делаешь, что упрекаешь.
Марина открыла рот, но слова застряли. Она посмотрела на Никиту, надеясь на поддержку, но тот лишь потер виски, явно не зная, что сказать. Тишина нависла, тяжелая, как сырой туман.
На следующий день, вернувшись с работы, Марина застала в гостиной знакомый хаос: Катя снова «обживалась». Ее одежда валялась на диване, на кухне громоздилась посуда, а из комнаты доносилась громкая музыка.
Но внимание Марины привлекла коробка в углу с надписью «Дядя Витя». Рядом лежала записка: «Ребят, извините, что без спроса. Катя нашла это у меня в гараже. Объясню позже. В.»
Марина нахмурилась, открывая коробку. Внутри лежали старые фотографии, альбомы для рисования и потрепанный дневник с выцветшей обложкой. На первой странице было написано: «Нина, 1985». Марина замерла. Это был личный дневник Нины Викторовны? Почему Катя притащила его сюда?
Вечером, когда дядя Витя заехал, его лицо вытянулось при виде коробки.
— Откуда это? — спросил он, нервно теребя кепку.
— Катя привезла, — ответила Марина, скрестив руки. — Сказала, нашла у тебя в гараже. Что это, дядь Вить?
Он замялся, оглядываясь, будто боялся, что их подслушают.
— Это… Нинины вещи. Она оставила их у меня, когда переезжала. Я думал, это просто старые альбомы, но там… ее дневник. Она писала его, когда была молодая, мечтала стать художницей. Потом бросила, сказала, что это ерунда.
Никита, до этого молчавший, подался вперед.
— Погоди, мамы дневник? И что там?
Дядя Витя пожал плечами.
— Не читал. Но Катя, видать, влезла не в свое дело. Она же любопытная, как кошка. Наверное, хотела маму поддеть или… не знаю, что у нее в голове.
В этот момент в квартиру забежала Катя, с телефоном в руке.
— Я знала, что вы будете меня обсуждать! — выкрикнула она. — Это я нашла дневник! И я прочитала! Мама там пишет, как ненавидела свою работу, как хотела рисовать, а дед заставил ее бросить! Она мне никогда об этом не рассказывала!
Марина посмотрела на Катю, потом на дядю Витю, потом на Никиту.
— Никит, — тихо сказала она, — это что, теперь мы еще и в мамины мечты влезли?
Никита нахмурился, глядя на сестру.
— Кать, ты понимаешь, что это личное? Зачем ты вообще туда полезла?
Катя замялась, ее щеки покраснели.
— Я… я просто хотела понять, почему она такая… ну, строгая. Думала, найду что-то про нее, чтобы… чтобы она меня поняла. Она же вечно говорит, что я несерьезная!
Марина почувствовала, как внутри шевельнулась жалость. Катя, со всей своей дерзостью, была просто девчонкой, которая искала связь с матерью, но, как всегда, выбрала самый неподходящий путь.
— Катя, — сказала Марина, стараясь говорить мягче, — это не твое. И не наше. Но если ты хочешь понять маму, поговори с ней. А не копайся в ее прошлом.
Следующие дни были напряженными, как натянутая струна. Нина Викторовна, узнав о дневнике, приехала к Никите и Марине с видом оскорбленной королевы.
— Это возмутительно! — заявила она, стоя посреди гостиной. — Катя, как ты посмела рыться в моих вещах? А вы, — она посмотрела на Марину и Никиту, — почему не остановили ее?
Катя, сидевшая в углу, вскочила.
— Мам, а почему ты мне никогда не рассказывала, что хотела быть художницей? Ты же сама меня в этот колледж запихнула, а теперь вечно критикуешь!
Нина Викторовна замерла, ее лицо побледнело.
— Это было давно, — тихо сказала она. — Это не важно. Я сделала выбор, чтобы у вас с Никитой была нормальная жизнь.
Марина посмотрела на свекровь и впервые увидела в ней не стальную леди, а женщину, которая когда-то пожертвовала мечтой ради семьи.
— Нина Викторовна, — сказала она, — может, стоит рассказать Кате? Она же ваша дочь. Ей важно это знать.
Нина Викторовна поджала губы, но в ее глазах мелькнула тень сомнения. Никита, до этого молчавший, добавил:
— Мам, Катя права. Ты всегда решаешь за всех. Может, пора просто поговорить?
Катя, к удивлению всех, шагнула к матери.
— Мам, я не хотела тебя обидеть. Я просто… я хочу, чтобы ты мной гордилась. Но я не знаю, как.
Повисла тишина. Нина Викторовна посмотрела на дочь, потом на дневник, лежащий на столе.
— Хорошо, — наконец сказала она. — Поговорим. Но не здесь. И не сейчас.
Через месяц жизнь начала входить в новое русло.
Нина Викторовна и Катя стали чаще говорить — не кричать, не спорить, а именно говорить. Катя вернулась в общежитие, но теперь регулярно звонила Марине, делясь успехами в колледже. Она даже показала ей свои эскизы, и Марина, к своему удивлению, нашла их талантливыми. Нина Викторовна, хоть и неохотно, начала ходить с Катей на выставки, вспоминая свои старые мечты.
Марина и Никита, пережив этот вихрь, стали крепче. Они научились отстаивать свой дом, но и открывать его для тех, кто готов меняться. Дядя Витя, заезжая с очередной банкой меда, подмигивал: «Ну что, семейство, шторм затих?»
А Марина, глядя на мужа, думала, что их дом, как старый сад, пережил бурю и теперь расцветает — медленно, но верно.
Кухня Никиты и Марины пахла свежесваренным кофе и малиновым вареньем, которое дядя Витя привез на прошлой неделе. За окном моросил осенний дождь, барабаня по подоконнику, а в гостиной горел теплый свет торшера, отбрасывая мягкие тени на стены.
Марина сидела за столом, склонившись над ноутбуком, где на экране светились цифры очередного отчета. Никита, устроившись на диване, листал книгу по инженерному дизайну, изредка поглядывая на жену с едва заметной улыбкой. Их дом, словно старый маяк после шторма, снова светил — тихо, но уверенно.
Но в этот вечер покой нарушил звонок телефона. Марина вздрогнула, бросив взгляд на экран — Нина Викторовна. Сердце екнуло, как будто предчувствуя бурю. Она глубоко вдохнула и ответила.
— Марина, добрый вечер, — голос свекрови был непривычно мягким, почти осторожным. — Я хотела… поговорить. О Кате. И о нас.
Марина замерла, переглянувшись с Никитой. Он отложил книгу, нахмурившись.
— Что-то случилось? — спросила Марина, стараясь держать голос ровным.
— Нет, ничего страшного, — Нина Викторовна помолчала, и в трубке послышался легкий вздох. — Катя… она изменилась. Я хотела сказать спасибо. Вам с Никитой. Вы… помогли ей.
Марина почувствовала, как напряжение в груди растворяется, как лед под солнцем.
— Спасибо? — переспросила она, не веря своим ушам. — Нина Викторовна, я…
— Не перебивай, — голос свекрови стал чуть тверже, но без привычной злости. — Я была не права. Навязала вам Катю, не подумала, каково вам. А вы… вы дали ей шанс понять, что такое ответственность. Она теперь рисует, ходит на занятия, даже с соседками в общежитии договорилась. Я… я горжусь ею. И вами.
Марина открыла рот, но слова застряли. Никита, услышав обрывки разговора, подошел ближе, положив руку ей на плечо.
— Мам, ты сейчас серьезно? — спросил он, когда Марина включила громкую связь.
— Серьезно, Никита, — Нина Викторовна кашлянула, будто смутившись. — Я не привыкла извиняться, вы знаете. Но я хочу, чтобы вы приехали к нам в воскресенье. Катя готовит выставку своих эскизов в колледже. Она очень хочет, чтобы вы были.
Марина посмотрела на мужа. Его глаза, обычно такие усталые от споров с матерью, теперь светились удивлением и теплом.
— Мы приедем, мам, — сказал он. — Обещаем.
Воскресенье выдалось ясным, несмотря на осеннюю прохладу. Выставочный зал колледжа гудел от голосов студентов и гостей. Катя, в простом черном платье и с аккуратно собранными волосами, стояла у стены, где висели ее работы — яркие эскизы платьев, вдохновленные, как она позже призналась, старыми альбомами Нины Викторовны. Ее лицо светилось смесью гордости и нервного волнения.
Марина и Никита вошли, держась за руки. Катя, заметив их, подбежала, чуть не опрокинув поднос с соком, который кто-то оставил на столе.
— Вы пришли! — выдохнула она, и в ее голосе не было привычной дерзости. — Я так боялась, что вы не… ну, что не захотите.
Марина улыбнулась, чувствуя, как что-то внутри оттаивает.
— Кать, мы бы не пропустили. Это же твоя первая выставка.
Катя замялась, теребя край рукава.
— Марин, я… прости, что была такой… ну, ты понимаешь. Я правда стараюсь теперь. И… спасибо, что не сдались.
Никита кашлянул, скрывая неловкость.
— Да ладно, Кать. Главное, что ты теперь в деле. Эскизы крутые, кстати. Мама бы тобой гордилась.
Нина Викторовна, стоявшая неподалеку, подошла ближе. Ее лицо, обычно строгое, смягчилось, когда она посмотрела на дочь.
— Я и горжусь, — тихо сказала она. — Катя, ты молодец. И… — она повернулась к Марине и Никите, — вы тоже. Я была слишком… упрямая. Но я учусь. Как и Катя.
Марина почувствовала, как в горле встал ком. Она кивнула, не находя слов. Впервые за долгое время она видела в Нине Викторовне не свекровь-генерала, а женщину, которая, как и все, просто хочет, чтобы ее семья была счастлива.
Прошел год.
Дом Никиты и Марины стал их настоящей крепостью — местом, где они могли быть собой, но и открывать двери для тех, кто готов уважать их пространство.
Катя, теперь уже уверенная студентка второго курса, регулярно присылала Марине фотографии своих новых эскизов, а иногда заезжала в гости — уже не с хаосом, а с коробкой печенья и улыбкой.
Нина Викторовна научилась звонить, а не врываться, и даже начала брать уроки рисования, чтобы «вспомнить молодость».
Дядя Витя, как всегда, заезжал с гостинцами, подмигивая: «Ну что, семейство, шторма больше нет?» Марина, глядя на Никиту, который теперь смело отстаивал их с ней решения, отвечала: «Нет, дядь Вить. Теперь только ветер в паруса».
Их дом, как старый сад, пережил бурю, пустил корни и расцвел — ярко, пышно, по-настоящему.